Очевидцы невидимого
Целая эпоха кино кончилась внезапно, чуть ли не в одни сутки. Где-то там, на небесах, невидимый Киномеханик оборвал пленку, прекратил «сеанс», выключил свет. Не стало Бергмана и Антониони
В воскресенье тихо умер Бергман на острове Форе, в понедельник не проснулся Антониони. Их главный зритель и собеседник — ХХ век — иссяк, и великие мэтры, давно уже не снимавшие, последовали за ним в траурном молчании. Прощай, ХХ век,...
В воскресенье тихо умер Бергман на острове Форе, в понедельник не проснулся Антониони. Их главный зритель и собеседник — ХХ век — иссяк, и великие мэтры, давно уже не снимавшие, последовали за ним в траурном молчании. Прощай, ХХ век, запечатленный в целлулоиде гениями, пионерами киноискусства. Вместе с тобой от нас ушли они, символы Великого кинематографа.
Антониони родился накануне Первой мировой, в 1912-м. Бергман — в год завершения войны, в 1918-м. Потом придет Вторая, еще более кровавая. Перевернет сознание художников по обе стороны разделенной Европы. Бергман и Антониони — очевидцы и участники колоссальных исторических катаклизмов века — сконцентрируют внимание на частной жизни человека.
И орущий, оглохший и изуродованный атомными взрывами век прислушается к мудрой тишине их картин. Но отчего-то не помудреет.
В конце ХХ столетия перестанет снимать поверженный инсультами Антониони, Бергман после «Сарабанды» — эпилога «Сцен из супружеской жизни», снятого четыре года назад, — укроется от людей в своем доме на скрытном балтийском острове.
Режиссер-остров
«В сущности, я все время живу во снах, а действительности наношу лишь визиты», — повторял Бергман. «Земляничная поляна» — туманная взвесь грез и действительности, конечности жизни и бессмертия воспоминаний. То ли старого профессора Исаака Борга, то ли самого Ингмара Бергмана (совпадение инициалов показательно), то ли нас, потерявших из виду берега собственного прошлого. Заплыв к далеким неизживаемым детским травмам в по-толстовски мудрой саге «Фанни и Александр», в саркастической философской притче «В присутствии клоуна». Бергмановские грезы — провидческое угадывание наших сомнений, забытых снов, воспоминаний, сканирование тонкой материи подсознательного. Просмотры его картин — нелицеприятное обнажение сокровенного, в чем страшишься признаться. Себе.
«Я испытываю невероятную необходимость в том, чтобы влиять на тех, кто меня окружает, касаться их душ и тел и разговаривать с ними». Прикосновение к душе — касанье легкого крыла набоковской бабочки, след высохшей слезы, горько-сладкий запах земляники. По его собственным словам, кино — «управление невыразимым».
Кино — таинство, причастие (так назывался один из фильмов). Пригубив смятения, мучительных вопросов, коими озадачены его герои, зритель — соумышленник бергмановских картин — вовлекается в бесконечный сеанс тотального самоанализа, длящегося из фильма в фильм. Названия персонифицируют этот глубоко личный «интимный разговор»: «Лицо», «Как в зеркале», «Шепоты и крики», «Стыд», «Персона». И с титрами фильм не заканчивается.
Кажется, Фрейд называл проекцию склонностью изживать неудовольствия, «как будто они действует не изнутри, а извне». Вроде бы извне, а дыхание срывается в темном зале, почище, чем в ином хорроре, пересыхает во рту, экран превращается в твое собственное «Лицо», твои «Шепоты и крики», твой «Стыд», твое «Причастие». Пытаешься смеяться, но это особый смех, по Бергману, «юмор висельника». Смех обрывается тишиной, когда душевнобольной одного из последних, самых радикальных притч «В присутствии клоуна» заявляет, что у Бога такое же лицо, как у него.
Все его фильмы в той или иной степени автобиографичны. Часы без стрелок, прошлое в окне автомобиля, смерть за шахматным столом — необыкновенная повседневность необыденного мира. По-гобсековски жадно скопленные и вынянченные обиды, мучительный диалог с близкими выплеснуты в свет прожекторов «Осенней сонаты» и «Сцен из супружеской жизни». Произнесены вслух сокровенные вопросы в религиозной аллегории «Причастие». Диалог со смертью в шедевре «Седьмая печать» обретает не метафорическое значение. «Подожди еще немного». — «Все вы так говорите, я не терплю проволочек». Страх нагнетается тишиной, рыцарь, выживший в бою, оказывается натурально «лицом к лицу» со смертью. Можно, конечно, поставить ей шах, но переиграть ее, увы, не удается даже гениям.
Профессия: Антониони