«Театр внимательнее к человеку, чем телевидение», — считает Фекла Толстая.
Она пробует себя на сцене

Саша ДЕНИСОВА
Фото Константина Лукьянова

Фекла Толстая расширила границы своей телевизионной и журналистской деятельности. Она теперь играет на сцене и не где-нибудь, а в «новой драме» — направлении прогрессивном, с еще живыми драматургами и еще «незамшелыми» режиссерами. Играет в премьерной, громкой пьесе «Трусы» Центра драматургии и режиссуры Рощина и Казанцева, который идет на сцене Театра.Doc. А в пьесе, между прочим, лексика большей частью нецензурная. Сама Толстая мат категорически не любит. Но, говорит, что он в пьесе не главное. Главное — смысл. О том, чем новый российский театр похож на новое российское телевидение и в чем его смысл, Фекла и рассказала «Огоньку».

Фекла, вы только что из театральной лаборатории в Ясной Поляне, которую Михаил Угаров проводил. Я понимаю, Угаров — идеолог «новой драмы», режиссер. А вам зачем лично всякие эксперименты?

Я ведь по происхождению театральный человек. Так сложилось, что на третьем курсе ГИТИСа я попала на телевидение. Сначала я относилась к этому как к способу заработать деньги, но потом телевидение стало профессией, я очень этому рада. Но что происходит в театре, мне всегда было интересно.

Идея театральной лаборатории в Ясной Поляне принадлежит Михаилу Угарову и сотруднику музея Анне Радинской. В этом году лаборатория проходит третий раз. Только в этом году мы были не в самой Ясной Поляне, а в другом толстовском имении, Никольское-Вяземское, на самом краю Тульской области. Красота, глушь, и даже мобильники не работают. Идеальное место для «лабораторных» работ.

Мне очень жаль, что в телевизионной среде нет такой «зоны обсуждения», где можно было бы подумать о том, чем занимаешься, не отвлекаясь на сроки, бюджет, технические возможности и прочие реалии.

В современной драматургии такой «зоной обсуждения» стала яснополянская лаборатория, главная цель которой — наладить партнерские отношения между драматургами и режиссерами. Чтобы познакомились, посмотрели друг на друга. Попытались понять. И что-то сделать вместе. Драматурги привозят свои замыслы и вместе с режиссерами обсуждают их. В этом году через семь дней работы каждый тандем представил конкретный текст: фрагмент будущей пьесы.

И в этом партнерстве очень важно, как говорил нам Угаров, находиться в позиции «ноль». Важно обнулить впечатление, чтобы воспринять что-то новое. Обычно мы мыслим очень стереотипно. Выдаем набор устойчивых ассоциаций на любой сигнал — как «Яндекс» на запрос по ключевым словам.

А все-таки откуда у вас интерес к таким театральным экспериментам? Может, у вас генетическая предрасположенность к театру? Вот среди Толстых актеры-режиссеры были?

В нашем роду драматургов, кроме Льва Николаевича, кажется, не было. Правда, есть целая семья актеров, моих кузенов по шведской линии Толстых. Играют они в Шведском королевском театре. Кстати, в Швеции есть довольно известная джазовая певица, молодая красотка, по имени Victoria Tolstoy.

Ну а я сама — дочь своего отца, мой папа был человеком очень артистичным, хотя занимался всю жизнь наукой. Студенты обожали его лекции.

Пьеса «Трусы», в которой вы играете, ультрасовременная, это с одной стороны. С другой — это вечная история Жанны д’Арк, белой вороны из провинциального городка. У девушки, немного блаженной, крадут трусы с бельевой веревки, а потом за любовь к красивым, извините, трусам, за то, что она не такая, как все, ее тащат на костер. Жизнь узнаваемая — с типажами и речью, близкой, скажем так, к жизни.

Послушайте, мат в этом спектакле — не главное! Сама я мат не люблю и почти никогда не использую. Моя героиня разок произносит матерное слово. Но у Павла Пряжко текст очень поэтичен, даже нецензурные конструкции поэтичны. И мне жаль, что эту пьесу мы играем без декораций, в маленьком подвале, где люди сидят на досках. В прямом смысле андерграунд. Как будто мату там и место. А если бы «Трусы» шли в шикарном зале с бархатными креслами, то и воспринимались бы по-другому. Было бы понятнее, что дело не в мате.

А есть что-то общее между театром и телевидением?

Вот я играю в спектакле Райхельгауза «Своими словами», вернее, не играю, а выступаю в роли журналиста — беру интервью у одного из зрителей. Ужасно трудная задача — никогда не знаешь, кто выйдет к тебе на разговор, умеет ли этот человек говорить, есть ли у него интересная история. Но я сейчас не об этом. Законы восприятия в театре другие.

Например, пауза, молчание — такая страшная для телевидения вещь — в театре воспринимается совсем по-другому. Это время, когда зритель подольше рассматривает героя и чувствует его. По телевизору нужно просто услышать, а в театре важно почувствовать. Театр вообще внимательнее к человеку. И этого внимания мне не хватает на телевидении.

В какую сторону движется театр, в какую телевидение?

Телевидение становится — как и наша жизнь — более разнообразным. Мы все вспоминаем 1990-е годы, но такого больше не повторится. Телевидение играло такую важную роль еще и потому, что не было кино, интернета, денег на развлечения и самих развлечений. А сейчас человек бесконечно выбирает, что ему смотреть, что читать, куда ходить. Приходится делать выбор, даже если не хочется, потому что никакого стандарта (как, скажем, в советское время) уже не существует: нормальный человек, обычная одежда, хорошее кино. Для одного — это норма, для другого норма — другое. Выбирай, дружок!

Театр становится похожим на телевидение, когда воспринимает себя формой досуга. Мне интереснее другой театр. Театр, который заставляет думать.

Но сейчас театр часто использует телестилистику — жанр телешоу, присутствие экранов, проекторов. Он также подчас прямо, без метафор и условности фиксирует реальность. Не кажется ли вам, что театр и телевидение сегодня идут на сближение?

У меня другие представления. Телевизионная картинка или атрибуты медиа в спектаклях — это всего лишь форма, новая, но скоро к ней привыкнут. Проектор или экран еще слишком для нас маркированы — это как герой-гей, который для нашей публики еще означает что-то остренькое, скандальное. А что касается будущего современной драмы, то оно, по-моему, прекрасно! Вот Вадима Леванова, например, ставят в Александринке. И мы еще увидим Клавдиева в Малом театре, я верю! А по поводу того, куда идет современный театр… Есть очень талантливые пьесы молодых авторов. Я вот читаю пьесы молодых драматургов, поскольку состою в жюри фестиваля «Новая драма», и вот моя мама случайно прочла один текст, лежащий у меня на столе, и сказала: знаешь, жива все-таки великая русская литература.

ТВ плюс театр