Как стало известно "Власти", Генпрокуратура расследует уголовное дело о похищении 21 ингуша и чеченца в Северной Осетии. Похищения начались вскоре после теракта в Беслане, поэтому следствие подозревает, что к исчезновению людей причастна группировка "мстителей за Беслан", связанная с правоохранительными органами. Специальный корреспондент ИД "Коммерсантъ" Ольга Алленова отправилась на Кавказ, чтобы провести собственное расследование.

Человек, позвонивший мне в редакцию, представился Асланом. "Вот вы много пишете про Беслан и про Осетию,— сказал он.— А вы знаете, что осетины организовали группу, которая мстит ингушам за Беслан? Знаете, что со времени Беслана пропало несколько десятков ингушей? Если вам интересно, приезжайте, я помогу с материалами".

Что осетины мстят ингушам за Беслан, мне говорили и раньше. Но за три года, прошедшие после трагедии, я ни разу не слышала от самих осетин, что они собираются кому-то мстить. Мой телефонный собеседник утверждал, что у него есть официальные данные о том, что после Беслана в Северной Осетии началась настоящая охота на ингушей.

Перед отъездом я выяснила, что в начале июля пропали два пожилых жителя села Чермен Пригородного района — района, населенного преимущественного ингушами, который ингуши и осетины делят с 1944 года, когда он указом Сталина был передан Северной Осетии. Сразу после исчезновения стариков Мухажира Гайсанова и Магомеда Таршхоева в Чермене собрался большой митинг, и местные жители отказались расходиться, пока не вернут пропавших. К митингующим приехал федеральный инспектор Сулейман Вагапов. Он сообщил, что есть несколько версий похищения, одна из которых — месть за Беслан.

Вскоре дело о пропаже ингушей было передано для расследования в управление Генпрокуратуры по Южному федеральному округу, а из Москвы в Осетию вылетели оперативно-розыскные группы МВД и ФСБ России.

"Их убрали, потому что они ингуши"

Я прилетела в Беслан и в тот же вечер отправилась в Назрань. Граница была закрыта. На Черменском посту меня остановили, проверили документы и сообщили, что не могут пропустить в Ингушетию из-за ЧП. В этот день в республике подорвали машину с милиционерами, скорее всего, в отместку за убитого накануне молодого ингуша, которого правоохранительные органы называли боевиком, а местные жители — обычным парнем. А накануне была расстреляна семья русской учительницы Веры Драганчук. "Там такой бардак, вы даже не представляете,— сказал мне один из омоновцев на посту.— Один в один как в Чечне до войны".

— А завтра я смогу проехать?

— Вы с утра приезжайте. Если все стихнет, конечно, проедете.

Я не смогла проехать ни на следующий день, ни еще через два. Граница была закрыта не только из-за третьей годовщины Беслана. Ингушетию лихорадило. Правоохранительные органы убивали местных жителей, называя это спецоперациями, местные убивали и обстреливали сотрудников милиции и ФСБ, а 2 сентября сотрудники милиции и ФСБ едва не перестреляли друг друга в Карабулаке.

Я позвонила Аслану, и он приехал за мной сам. Показал удостоверение сотрудника правоохранительных органов и кипу бумаг — копий страниц уголовных дел. Разговаривать со мной на территории Северной Осетии категорически отказался. Мы проехали через Черменский пост, на котором машину Аслана, видимо, знали и даже не проверили, и остановились сразу за постом. "Это нейтральная территория,— сказал Аслан.— Ингушский пост впереди, осетинский за нами".

Похищения ингушей, по словам Аслана, начались летом 2005 года — тогда пропал житель села Дачное Пригородного района 40-летний Чингисхан Чахкиев. Через три дня его труп с перерезанным горлом раскопала собака. Это произошло у селения Коста, недалеко от Беслана. Через месяц в селе Дачное из автомобиля "ВАЗ" серебристого цвета был обстрелян местный житель Тариев, с ранениями он был доставлен в больницу в Ингушетию. Этот автомобиль так и не нашли, хотя он фигурировал еще в нескольких нападениях и похищениях. В октябре того же года в селе Куртат пропал без вести 25-летний Ахмед Сурхоев. В начале ноября исчез житель Дачного Маули Матиев, а спустя несколько дней автобус, следовавший из Назрани в Тарское, в районе поселка Южный остановила милиция. Заявив, что "ингуши стреляют в осетин", сотрудники милиции доставили пассажиров автобуса в райотдел, правда, через час всех отпустили.

— С этого момента похищения становятся ежемесячными,— рассказывает Аслан, листая оперативные сводки.— 15 ноября в селе Донгарон пропадает Осман Мурзабеков. 23-го в Дачном — Башир Албаков.

Аслан перечисляет новые имена и фамилии, всего в его списке 21 человек. Двое из них оказались чеченцами, они пропали, когда приехали в Осетию на машине с ингушскими номерами. Выкупа ни за кого из них не требовали.

— Вы же говорили, что пропавших несколько десятков.

— По сводкам так и есть, но я потом проверил — оказалось, что многие были в оперативной разработке. То есть я не могу сказать вам точно, что все они невиновные люди. Хотя у нас легко назвать бандитом любого. Но эти 21 человек точно ни к чему не причастны. Я видел опросы свидетелей и родственников. Их убрали только потому, что они ингуши. И обратите внимание, что основная часть пропала в районе центрального рынка Владикавказа или автостанции N2 — туда приходят маршрутки из Назрани. Но самое интересное не в этом. Есть предположение, что к похищениям причастны сотрудники МВД Северной Осетии, в частности РОВД Пригородного района. В нескольких случаях свидетели видели, как этих людей задерживают сотрудники милиции. А последние похищенные — старики Гайсанов и Таршхоев — вообще пропали прямо напротив здания МВД Северной Осетии. Там нашли пустую машину Гайсанова с документами.

По словам Аслана, эту версию подтверждает свидетель, который сам чуть не стал жертвой похищения. В районе птицефабрики у села Дачное сотрудники милиции попытались посадить в свой "УАЗ" проходившего по улице местного жителя Магомеда Барахоева. Барахоев стал сопротивляться, в это время рядом остановилась машина, в которой ехали ингуши, они выскочили и отбили его. На следующий день Барахоев, скрывшийся в Ингушетии, дал показания на сотрудников Пригородного РОВД, имена которых вскоре были установлены. Однако следователь северо-осетинской прокуратуры отказался возбуждать уголовное дело против оперативников.

— Правоохранительные органы Северной Осетии покрывают эти преступления,— уверен Аслан.— Потому что эти преступления им на руку. Несмотря на то что Путин дал указ вернуть всех беженцев в Пригородный район до конца этого года, сейчас процесс переселения заглох.

"Пропал во Владикавказе, в районе автостанции"

Аслан отдал мне свой список, и я отправилась к родственникам пропавших мужчин. Ближе всего к Назрани — ингушское село Экажево. Здесь находится дом 32-летнего Аламбека Кациева. Его мать Софья с порога спрашивает меня, что установила Генпрокуратура. Объясняю, что я всего лишь журналист, и прошу Софью рассказать, как пропал ее сын.

— Да я сама ничего не знаю! — растерянно говорит она.— 22 июля уехал во Владикавказ к дяде. И больше я его не видела.

Дядя Аламбека Ибрагим Бойяев приезжает через полчаса, он подробно рассказывает, что полгода назад Аламбек вместе с ним уехал в Москву на заработки. Ибрагим клал паркет с национальным рисунком, Аламбек ему помогал. Москвичам национальный рисунок пришелся не по вкусу, и Ибрагим с племянником в начале июля вернулись домой.

— Я всю жизнь живу во Владикавказе, и там у меня хорошие связи. Я быстро нашел клиентов,— вспоминает Ибрагим.— Попросил Аламбека помочь. Мы должны были положить паркет в одной квартире и вернуться в Экажево — здесь строится мечеть, и нужна была наша помощь.

— Он ушел из дома около восьми,— включается в разговор Софья.— Я переживала — я всегда переживаю, когда он ездит во Владикавказ. Позвонила ему где-то в 9.15 утра, спрашиваю: "Где ты?" Он говорит: "Все нормально, я уже приехал, минут через 20 буду у дяди". Я перезвонила ему через полчаса, но телефон уже был отключен.

— Потом следователь сказал нам, что есть распечатка телефонных звонков,— говорит Ибрагим.— Они установили, что в тот момент, когда сестра звонила Аламбеку, он находился во Владикавказе в районе автостанции. Значит, там и пропал.

В дом заходит еще один его обитатель — 80-летний дед Аламбека Магомед. Он только что вернулся с похорон племянника — сотрудника милиции, погибшего при подрыве милицейской машины. Он говорит, что ежедневные убийства в Ингушетии ведут к истреблению народа. И что убийство семьи русской учительницы показывает, в каком положении находится все ингушское общество.

— Это распад Ингушетии, такого у нас никогда не было,— говорит он.— Русские раньше нормально с нами жили. Русские учителя наших детей учили. Это уже не люди, кто убивает учителей. Из-за них на ингушей смотрят как на зверей.

Старик замолкает, долго смотрит в окно. Софья горестно вздыхает. Ибрагим с беспокойством смотрит на отца.

— Найдите внука, живого или мертвого,— говорит строго старик.— Если нет уже человека, земле предать его надо.

Софья начинает рыдать.

"Мы в суды пойдем, а не в лес"

Чермен, Пригородный район Северной Осетии. Во дворе дома Магомеда Таршхоева, пропавшего в начале июля, собрались старики. Они сидят на скамейках и что-то обсуждают. Брат Магомеда Мурат Таршхоев провожает меня в дом. Я спрашиваю, что он думает о похищениях.

— Это делают профессионалы,— говорит Магомед.— Но надо ждать. Следователь сказал, любая провокация может привести к войне.

Во внутреннем дворе сидят родственницы пропавшего Магомеда, они приходят сюда каждый день, чтобы поддержать его жену Малику. Среди них — жена еще одного пропавшего Мухажира Гайсанова.

7 июля Таршхоев и Гайсанов отправились в гости к родственникам в ингушский город Джейрах. Чтобы из Чермена попасть в Джейрах, надо проехать через Владикавказ. В 10 утра старики заехали на центральный рынок Владикавказа, там их видели знакомые, которые потом показали следователям, что старики были веселыми, шутили и, купив на рынке шерстяные жилеты и брюки, сели в "Жигули" и уехали. В 11.04 Таршхоеву позвонила сноха. Потом, опираясь на телефонную распечатку, следствие установило, что в это время старики находились недалеко от центрального рынка, в районе Пушкинской площади. В 15.00, когда Гайсанову позвонила жена, его телефон уже был отключен. Примерно в это же время его машина была найдена недалеко от здания МВД — ни Таршхоева, ни Гайсанова в ней не было. Отсутствовали техпаспорт и водительские права Гайсанова, хотя все остальные документы остались в машине. Из-за этого родилась версия о том, что чуть позже одиннадцати у здания МВД автомобиль Гайсанова остановили сотрудники милиции, именно поэтому водитель, выходя из машины, взял с собой техпаспорт и права.

— Это милиция таскает ингушей,— уверенно говорит жена Гайсанова Хава.— Все на них указывает. Но как они все это делают — безнаказанно, бесследно? Что им сделал мой или ее муж? — Хава показывает на Малику.— Я еще могу понять, когда молодых похищают — может, они в чем-то и виноваты, но мой муж таксовал, а Гайсанов в колхозе всю жизнь проработал, в одной бригаде с осетинами, а во время конфликта в 92-м осетины с нашей улицы в нашем подвале прятались. Мы вообще отсюда не уезжали во время войны, потому что муж сказал: умирать будем дома.

Какая-то маленькая женщина робко встает и подходит ко мне, протягивая мне фотографию молодого парня.

— Мой сын молодой, конечно,— говорит она тихо.— Ему 22 всего. Но он ни в чем не виноват, я знаю. У него порок сердца. Ему клапан менять надо. Его из армии комиссовали через год после призыва. Он 9 мая во Владикавказ поехал с другом, Арсамаковым. Тот тоже молодой. Меня спрашивают, зачем они поехали во Владикавказ. А куда им ехать — они же в Осетии прописаны. Вот вчера мне пришло письмо, что дело о пропаже сына передано в Генпрокуратуру. А какая мне разница, кому оно передано? Время уходит, а его не нашли до сих пор.

С фотографией сына Руслана Озиева она ходила по центральному рынку Владикавказа несколько дней. Нашла знакомых, которые видели парня. Следователи, запросив данные с камер наружного наблюдения на центральном рынке, установили, что парни вошли на территорию рынка. Их выход камеры не зафиксировали.

— Они не стали бы садиться в чужие машины, они бы сопротивлялись,— продолжает мысль Хава Гайсанова.— Раз они не сопротивлялись, значит, их задерживали сотрудники милиции. Только поэтому все происходит так тихо. Но я этого так не оставлю. Я пойду в Европейский суд. Пока моего мужа не вернут, я не успокоюсь.

Я спрашиваю женщин, кто, по их мнению, стоит за пропажей их родных.

— Говорят, это месть за Беслан,— тихо говорит Малика Таршхоева.

— А я в это не верю! — возражает Хава.— У осетин есть Калоев, который поехал в Швейцарию, чтобы отомстить за смерть своей семьи. Я бы ему руку пожала! Если бы мстили за Беслан — мстили бы тем, чьи родственники пошли захватывать школу. Найди сына или брата того, кто убил твоего ребенка, и убей его — вот это кровная месть. А мстить всем подряд нельзя. Да будь они прокляты в седьмом колене — те, кто в Беслан пошел убивать. Это не мужчины.

— Я слышала, что у осетин есть две группировки "Лес" и "Дети Беслана",— снова говорит Малика.

— А твой муж при чем? — говорит Хава.— Какое отношение он имеет к Беслану?

Женщины начинают громко спорить. Тех, кто считает, что ингушам мстят за Беслан, меньшинство.

— Кто же тогда стоит за похищениями? — спрашиваю я Хаву.

— Кто-то хочет, чтобы ингуши начали мстить за своих похищенных,— уверенно отвечает Хава.— Хотят 92-й год повторить. Чтобы войска сюда ввести. Но мы уже не такие дураки. Мы в суды пойдем, а не в лес.

"После Беслана нас все ненавидят"

В этот день я посетила еще одну семью — семью Яндиевых в селении Карца. 33-летний Магомед Яндиев вышел из дома 27 марта 2006 года и до сих пор не вернулся. В этой семье десять детей, среди которых Магомед — единственный сын. Его мать Циэш до сих пор ждет его домой. Пожилая женщина дрожащими руками достает из альбома фотографии сына.

— Он работал в Назрани автомехаником,— говорит она.— В тот день поехал во Владикавказ, купил запчасти и отправил их в Назрань вместе со знакомым водителем маршрутки. Минут через десять после этого он позвонил сестре и сказал, что его задержали сотрудники милиции.

Женщина зовет дочь. В комнату заходит сестра Магомеда Залина.

— Он говорил спокойно,— вспоминает девушка.— Я так поняла, что у него проверят документы и отпустят. Я перезвонила ему через 20 минут, но телефон был отключен. У нас был следователь. Сказал, что водитель маршрутки, который знал брата, видел, как тот уходит с вокзала пешком. И еще они определили, что последний звонок был в районе автостанции. Говорят, на этой автостанции и на центральном рынке какие-то группы работают.

— У Магомеда были какие-то мотивы, чтобы взять оружие и уйти в горы? — спрашиваю я.

— Он бы никогда не ушел, не сказав,— качает головой Циэш.

— Он знал, как мать за него боится,— говорит Залина.— Особенно после смерти отца.

Отец Залины умер в 95-м.

— Его избили на улице какие-то люди,— вспоминает Залина.— После конфликта 1992 года ингушей ненавидели. Отец ушел днем и не вернулся, мы нашли его на улице, он был без сознания. Мы на санках притащили его домой. Ему отбили все внутренности. Это было 21 декабря. 29-го он умер в больнице.

— Значит, все-таки у Магомеда был мотив,— говорю я.

— Нет, он никогда не ушел бы воевать,— повторяет мать.— Он все время работал. Он машины делал. И еще покупал на бойне шкуры, дома их сушил, а потом продавал. Он знал, что мы без него пропадем. У нас нет работы, в Осетии ингушей на работу не берут.

— А после Беслана не только с работой проблемы,— говорит Залина.— Нас все здесь ненавидят. Мы из дома боимся выйти. Даже в больницу ингушей не берут. Вот у сестры диабет, ей недавно плохо стало, мы вызвали скорую — нас не приняли в республиканской больнице. Сказали: "Вы наших детей убиваете, езжайте в свою Ингушетию". А в Ингушетии нам говорят: "Что вы сюда ездите, вы же в Осетии прописаны!" И куда нам деваться?

"Если люди взяли оружие, чтобы мстить, виновата власть"

На центральном рынке Владикавказа очень шумно и многолюдно. Фотокорреспондент Сергей Михеев делает один снимок у входа в рынок, и мы заходим внутрь. Минут через десять нас находят в торговых рядах двое рослых парней в гражданской одежде и просят пройти с ними. Я спрашиваю, на каком основании мы должны идти с людьми без формы и каких-либо опознавательных знаков. Но парни непреклонны. "Вы провели запрещенную съемку",— наконец говорит один из них.

Мы проходим через весь рынок, но у входа в какое-то небольшое здание я говорю нашим конвоирам, что внутрь мы не войдем.

— Давайте разговаривать на улице, где нас видят люди,— говорю я.— Может быть, мы зайдем и никогда оттуда не выйдем.

Подошедший к нам директор рынка обижается.

— У нас тут никто не пропадает,— говорит он.— Просто съемка на рынке запрещена.

— Но у вас нигде это не написано,— возражаю я.

— Видите вон тот памятник,— показывает директор на маленький мемориал с цветами.— Здесь погибло 50 человек. Их ноги и руки мы находили на крыше вон того павильона. Мы охраняем рынок так, как считаем нужным, чтобы никто больше здесь не погиб. Стирайте свои фотографии!

Через два дня я стояла на новом бесланском кладбище и слушала имена всех, кто погиб в школе N1. Я видела много молодых и крепких мужчин, которые плакали у могил. Я спрашивала у знакомого чиновника, могут ли эти мужчины мстить ингушам. Чиновник сказал, что осетины — не варвары. И спросил, почему я не еду в Ингушетию расследовать убийство русских, которых "уничтожают по национальному признаку". Потом он показал на одного из бесланцев, стоящего у могил жены и двоих детей. "У него никого не осталось",— сказал мне чиновник. И показал на группу парней, у которых погибла мать. И еще на одного человека, похоронившего пятерых. "Ты можешь спросить у них, будут ли они мстить,— сказал чиновник.— Но я не могу. И никто в Осетии не сможет. У нас нет морального права. Люди ждали, что власть проведет расследование и накажет виновных. Но этого не случилось. И даже если эти люди взяли в руки оружие, чтобы мстить,— в этом виновата власть.

— Но вы же сами власть,— говорю я.

— Какая мы власть! — машет рукой мой собеседник.— Ни один из нас даже в оперативный штаб не входил. Нас никто не спросил, надо ли договариваться с террористами и как. Мы там были никто.

Потом я сидела на окраине кладбища и смотрела, как в небо поднимаются 334 воздушных шара. Ко мне подошел молодой человек в черной майке с надписью "Антитеррор". Он охранял кладбище в эти траурные дни. Я спросила его, кого бы он наказал за Беслан.

— Генералов,— сказал он.

— А ингушей?

— Ингуша убьешь, он потом убьет осетина, и это никогда не кончится,— сказал парень.— Мы не мстим ингушам. Но я точно знаю, что в Осетию их пускать нельзя. Они будут ислам нам насаждать. У них по 12 детей в семьях, а у нас — по двое, и тех убивают. Через десять лет вся Осетия будет заселена ингушами. А они с нами в мире жить не будут. Они вон русских у себя всех поубивали. А у нас в республике живут все национальности. Нет, мы никогда уже не сможем жить с ингушами.

"Мы не ведем учет похищенных по национальному признаку"

На следующий день мне снова позвонил Аслан. "Следственная группа заканчивает работу,— сказал он.— Говорят, в Осетии работает группа, в которую входят и сотрудники милиции, и простые люди. Там находятся и выходцы из Южной Осетии. Многие живут в ингушских домах и, конечно, не хотят, чтобы ингуши вернулись. Эта группа была создана еще в 92-м, во время конфликта, они активно воевали. После конфликта все эти годы они контролировали таможню на Ларсе и Рокский тоннель, вся контрабанда через них шла. Им все позволяли, потому что они в 92-м отличились. Но последнее время их стали прижимать, осетинские власти решили навести порядок. Группу эту приказали расформировать. И сразу после этого начались похищения, нападения на ингушей, обстрелы их домов в Пригородном районе. Эта группировка решила припугнуть власти, показать, что их нельзя трогать — или они приведут Осетию к войне. Только я не знаю, назовут их сейчас или побоятся.

Я обзваниваю осетинских чиновников, чтобы выяснить, прав ли Аслан. Власти этой республики неохотно общаются с журналистами, особенно по таким темам, как осетино-ингушские отношения. С трудом мне удается договориться о встрече с замминистра внутренних дел Северной Осетии Сосланом Сикоевым.

— Это все ерунда! — оборвав мой вопрос на полуслове, резко говорит полковник.— У нас нет похищений людей по национальному или религиозному признаку. С 1993 по 2006 год у нас похищено 456 человек, из них 297 осетин, 122 русских, в том числе 75 военнослужащих, 11 армян, 5 чеченцев, 6 ингушей. Освобождено 311 человек, из них 209 без выкупа. Судьба 120 человек неизвестна. Но мы на разделяем этих похищенных по нацпризнаку. Так далеко зайти можно.

— И вы не знаете, что по делу о похищенных ингушах работает следственная группа, которая приехала из Москвы?

— Знаю. Из МВД России действительно приехала группа. Работает следственная группа Генпрокуратуры. Мы с ними в плотном контакте. Но речь не идет о похищениях по нацпризнаку. Похищают людей ради выкупа или из-за бизнеса.

Я достаю список, который мне дал Аслан, и протягиваю его полковнику. Он смотрит, и, видимо, сразу его узнает.

— Да, эти факты действительно имеют место,— говорит он уже менее возмущенно.— С 2005 по 2007 год совершено 20 преступлений в отношении лиц ингушской национальности.

— У вас есть данные о похищениях лиц других национальностей за этот период?

— Нет. Потому что мы не ведем учет по нацпризнаку.

Я пересказываю полковнику Сикоеву историю свидетеля Барахоева, которого отбили из рук милиционеров, и спрашиваю, возможно ли, что сотрудники милиции причастны к похищениям людей.

— С этим Барахоевым все совсем не так,— снова возмущается полковник, доставая из папки какую-то бумагу.— Все опять переврали! В тот день в Дачном был похищен кабель, и наши сотрудники проводили розыскные мероприятия. Барахоева остановили, чтобы спросить, не видел ли он кого-то подозрительного в этом районе. В это время из села выскочила группа ингушей, которые набросились на наших сотрудников с криками: "Не трогайте ингушей". Началась драка. Наши сотрудники пострадали. И после этого они говорят, что осетинская милиция пыталась похитить Барахоева! В этой драке, кстати, принимал участие некто Беслан Яндиев, осужденный на колонию общего режима, но находившийся почему-то не в колонии, а дома.

— А как же пустая машина Гайсанова, найденная у здания МВД? Разве это не бросает тень на вашу структуру?

Полковник устало растирает виски.

— Мы разбираемся по этому делу. Но машина была найдена не у здания МВД, а гораздо дальше, у Комсомольского парка.

— Мне известно, что есть распечатка телефонных звонков, поступивших на мобильные телефоны похищенных. И судя по этой распечатке, люди в основном пропадали в районе автостанции N2 и центрального рынка Владикавказа.

— Эта распечатка носит служебный характер, и вы не можете располагать этими данными,— напрягается милиционер.

— Но вы знаете о том, что похищения происходят в основном в двух точках?

— Мы работаем в этих точках. Но я не могу сказать, что на автостанции сидит группа, которая похищает ингушей.

— Это может быть месть за Беслан? Об этом говорят даже чиновники в ЮФО.

— Беслан, конечно, многое изменил не только в нашей республике,— подумав, говорит Сикоев.— Весь август и начало сентября все правоохранительные структуры страны находятся в усиленном режиме, и это уже который год. Мстители за Беслан — это всего лишь одна из версий. Любая версия имеет право на существование. В Чечне в ходе каких-то спецопераций тоже пропадали люди, а потом эти исчезновения на осетин почему-то вешали. Поймите, такие громкие дела не раскрываются быстро.

Мой собеседник, вспомнив что-то, звонит по внутренней связи.

— Сколько похищений на Висангирееве? — спрашивает он в трубку и обращается уже ко мне.— За последний год наш РУБОП задержал две группы — Гатагажева и Висангиреева, которые подозреваются соответственно в похищениях 15 и 3 человек. Это ингуши, которые похищали людей в Северной Осетии, увозили их в Ингушетию и держали там в своих подвалах в Малгобеке. А говорили, что похищают осетины. Так что, пока не нашли, кто стоит за похищениям тех людей, о которых вы говорите, утверждать, что это сделали осетины, нельзя.

Щит и месть