Сергей Маркедонов: В поисках антитеррористической стратегии

29 марта 2010 года два взрыва в московском метро снова актуализировали террористическую опасность в нашей столице. Это не первая атака в столичной подземке. Однако взрывы в центре Москвы (а один инцидент произошел на станции «Лубянка» в непосредственной близости от Кремля, администрации президента и ФСБ) – это первый масштабный теракт после отмены режима КТО в Чечне (апрель прошлого года), многочисленных заявлений о стабилизации обстановки на Северном Кавказе и серии успешных «точечных ликвидаций» лидеров исламистского подполья. Среди тех, кто был недавно ликвидирован, – Саид Бурятский и Анзор Астемиров. Оба – знаковые фигуры для северокавказских исламистов. У обоих за плечами опыт масштабных террористических атак (нападение на РОВД в Назрани и наступление на Нальчик), оба были не только мастерами тротила, но и опытными полемистами, проповедниками «чистого ислама».

Снова проблема террористического вызова России оказалась в информационном фокусе. И хотя трагические происшествия 29 марта 2010 года с точки зрения эволюции террористической борьбы не открыли ничего принципиально нового, они подтвердили несколько важных внутриполитических тенденций. Можно даже сказать, усилили их.

К сожалению (не только для государства, но в первую очередь и для всего российского общества), власти так и не сумели правильно идентифицировать сам феномен терроризма. Уже не первый год представители государства неверно определяют ту угрозу, которая нависла над Россией, рассматривая ее не иначе, как «бандитизм». Как следствие – непонимание социально-политической природы террористической опасности, сведение действий государства к борьбе с криминалом. Отсюда и «повышенные обязательства» завершить «антитеррористическую операцию» в два месяца, недооценка сил, ресурсов, мотивации противника. В этом же ряду – и настойчивое стремление изменить порядок рассмотрения дел по терроризму либо посредством отмены суда присяжных, либо путем передачи всех дел такого рода непосредственно в Верховный суд РФ, что создает коллизии с Конституцией, поскольку решение высшей судебной инстанции нельзя обжаловать. В этой связи вряд ли могут считаться случайными последовавшие сразу же после мартовского инцидента выступления многих близких Кремлю экспертов с требованием пересмотреть отношение к смертной казни.

Ключевая проблема здесь в том, что понимание характера современной террористической угрозы подменяется внешне жесткой риторикой. Разве в первый раз мы слышим следующие призывы: «Я уверен, правоохранительные органы сделают все, чтобы найти и покарать преступников. Террористы будут уничтожены»? Именно такую оценку ситуации после трагедии 29 марта дал премьер-министр российского правительства Владимир Путин. Не слишком отличным от него было и мнение президента Дмитрия Медведева: «Мы продолжим и операции против террористов без колебаний и до конца. Хотел бы, чтобы этим руководствовались все присутствующие здесь руководители правоохранительных органов и специальных служб – без всяких колебаний, до конца». Что-то похожее уже звучало из уст первых лиц страны в 1999 году во время контртеррористической операции в Дагестане, в 2001 году после успехов в борьбе с чеченскими сепаратистами, в 2004 году после инцидентов в столичной подземке и захвата школы в Беслане. Однако после этих (по сути своей правильных) заявлений кривая террористической активности не идет вниз.

Причины такого понимания терроризма и террористов понятны. Высшие российские руководители, во-первых, стремились и по-прежнему стремятся максимально упростить идентификацию террористов, не утруждая себя сложными терминологическими занятиями (чтобы рядовому гражданину было понятно). Во-вторых, такое отождествление — результат информационной кампании времен первой чеченской, когда некоторые восторженные журналисты и политологи из Европы рассматривали Масхадова и Дудаева как «борцов за свободу и национальную независимость». Отсюда и жесткое противостояние таким оценкам: бандиты они, а никакие не борцы!

Наверное, для рядового гражданина нет существенной разницы между насилием обычного грабителя и насилием поборников национальной идеи. С обывательской точки зрения, мотивация самого факта насилия — вопрос, не имеющий никакого практического значения. Иное дело — оценки руководителей государства. Сведение терроризма к банальному бандитизму диктуется, на первый взгляд, благородной целью — принизить мотивацию организаторов и исполнителей терактов, лишить их действия морального оправдания. Однако при таком подходе игнорируется фундаментальный для любого уважающего себя государства принцип: любые действия, направленные против единства и целостности страны, прав человека и гражданина недопустимы как таковые. То есть бороться необходимо не только с набором криминальных методов, применяемых врагом, а с контуром его политических и идеологических целей.

Между тем российской власти и пять лет назад, и сейчас противостоят не безыдейные «бандиты», а сторонники определенного идейно-политического проекта (сепаратистского, а затем исламистского). Бесланский теракт сентября 2004 года стал последним масштабным знаковым терактом для чеченских национал-сепаратистов, сторонников отделения Чечни от России и создания самостоятельного государства (сочетающего в себе элементы светского образования с дозированным «инструментальным» использованием элементов исламской республики). После этого на Северном Кавказе в идеологии антигосударственной борьбы (и в терроризме как инструменте для реализации этой идеологии) идеи создания отдельной нации-государства не востребованы. На их место пришли лозунги радикального исламизма. Это принципиально изменило характер угроз в проблемном российском регионе. Теперь уже не только Чечня рассматривается как территория войны с российским государством – и даже не просто весь Кавказ. Радикальные исламисты видят свои цели гораздо шире. В этом плане показательны заявления бывшего «президента» сепаратистской Чечни Доку Умарова о ликвидации «Чеченской республики Ичкерия», превращении ее в один из «вилайетов» Кавказского эмирата, а также объявление «вне закона… названия, которыми неверные разделяют мусульман… этнические, территориально-колониальные зоны под названием «Северокавказские республики…»

Таким образом, исламизация Северного Кавказа видится идеологами «Эмирата» только как предварительная цель. А значит, представление о том, что минимизировать террористическую угрозу можно введением на Кавказ трех-четырех дополнительных полков, не вполне адекватно.

В этой связи востребованным является поиск адекватной общим государственным задачам антитеррористической стратегии России. Во-первых, терроризм сегодняшняя власть понимает как самодостаточную политическую практику и самоцель, а не как инструмент для реализации какой-то программы или идеологического проекта. Во-вторых, происходит смешение понятий (терроризм как публичное использование политического насилия, диверсия, партизанская война, банальный бандитизм, экстремистская деятельность). В-третьих, борьба с терроризмом мыслится исключительно как силовая операция. Но ведь с отменой КТО терроризм как практика не ушел в историю. Между тем, история всех успешных антитеррористических мероприятий доказала: террористы отступают только тогда, когда битыми оказываются те политические силы, которые применяют методы террора. Но битыми они должны быть не в смысле их перемещения в общественные туалеты известного типа, а идеологически.

Терроризм не сможет быть эффективным, если политические силы, использующие его как инструмент, будут лишены моральной легитимности. Можно вводить сотни КТО, но «мнение народное» (как метко определил эту силу Пушкин в «Борисе Годунове») переломит лучшие силовые структуры. Не сразу (поскольку терроризм – оружие слабых в том смысле, что у террористов нет ресурсов для фронтальной атаки на ядерную державу), но спустя годы. А для лишения врагов государства моральной легитимности сама держава должна выглядеть более пристойно. Только в этом случае недовольные пойдут вместе с властью против террористов, а не будут рассматривать их как «меньшее зло».

Национальный интерес в государстве должен быть выше конъюнктурного пиара (когда ради популярности можно пренебречь реальными оценками ситуации в проблемном регионе). Терроризм нужно сделать политически и экономически нерациональным. В этой связи население Северного Кавказа должно ощутить выгоду от поддержки и защиты России. Если они этого не увидят (а, напротив, увидят нарушение российских же законов и местной, и федеральной властью), то их симпатии вполне рационально (а не по причине приезда бородатых саудитов) будут на стороне, как минимум, оппонентов власти.

И самое главное условие: любая антитеррористическая работа должны быть в первую очередь заботой о стране, а не о сохранении выгодных отдельным личностям административно-бюрократических рент. Известный российский историк и общественный деятель Сергей Сватиков (вынужденный в 1920-1942 гг. жить в вынужденной эмиграции) в своем актуальном и сегодня исследовании «Русский политический сыск за границею» (увидело свет в 1918 году на «белом Юге»), подводя исторический итог работы царских «рыцарей плаща и кинжала», написал: «Боязнь за неприкосновенность личности и за жизнь правящих, боязнь террора преобладала над боязнью за старый порядок».

Следовательно, чтобы нынешняя Россия, как ее великая предшественница Российская империя, «не слиняла за три дня», государственный порядок надо любить больше, чем начальство. Бояться же надо не террористов (которые лишь инструмент в руках, пославших их), но той социальной реальности, которая их порождает, делает кумирами толпы (иногда скрыто, а иногда и открыто). Как верно отмечает известный российский этнополитолог Тимур Музаев, «силовые методы эффективны только во время открытого вооруженного противостояния. В условиях идеологической, политической борьбы эти методы не только бесполезны, они, может быть, даже вредны для самих федеральных властей. Здесь нужны, скорее, меры политические, социально-экономические, но и они бесполезны без реального изменения ситуации на Северном Кавказе. Ряды незаконных вооружённых формирований на Северном Кавказе пополняются далеко не всегда в результате религиозного выбора. Как показывают исследования, есть группы людей, которые готовы к открытому сопротивлению власти, но это не связано с какой-то ваххабитской идеологией и с каким-то единым координирующим центром. Это, скорее, – люди, поставленные в безвыходное положение. Очень много молодежи, не находящей себе места в той социальной структуре, которая существует в республиках Северного Кавказа».

Говорить о полном элиминировании силовых методов не представляется возможным. Но они не могут быть единственными в арсенале средств. Между тем, именно описанная выше реальность делает востребованным и экстремистский сепаратизм, и радикальный ислам, то есть те идеологии, которые практикуют такой инструмент, как терроризм. Чтобы успешно выигрывать идеологическую конкуренцию с теоретиками и практиками насилия, нужно менять окружающую действительность. И не с помощью не вполне юридически корректных механизмов, а за счет институционализации государства. На Северном Кавказе – и не только.