Дата
06.05.2010
Автор
Лев Усыскин
Источник
Полит.ру
Сохранённая копия
Internet Archive
Original Material

Лев Усыскин: Представитель Науки при Высочайшем Дворе


15 марта 1765 года, возвращаясь с заседания Адмиралтейств-коллегии, на которой был утвержден окончательный вариант инструкции Василию Чичагову – руководителю предполагаемой высокоширотной экспедиции, имевшей целью пройти от Архангельска на Камчатку через Северный полюс, – статский советник Михаил Васильевич Ломоносов, академик Петербургской Академии Наук, член Академии художеств, почётный член Стокгольмской и Болонской академий наук, простудился, слег и ровно через месяц – 15 апреля – скончался в своем доме на Мойке. Ломоносову в момент смерти шел 55-й год, в принципе – довольно почтенный возраст для того времени. У полусотни членов Академии, избранных в первую четверть века ее существования, средняя продолжительность жизни составляла 44 года. При этом стоит принять во внимание весьма нездоровый образ жизни Ломоносова – например, занятия экспериментальной химией в помещениях с плохой вытяжкой и обычаем пробовать субстанции на язык, нерегулярное и сумбурное питание, свойственное увлекающимся работой натурам, злоупотребления горячительными напитками, а также предельно вспыльчивый и конфликтный характер, превращавший общение своего носителя со многими коллегами в сущий ад. Особенно с учетом того, что и сами эти коллеги обладали столь же вспыльчивыми и конфликтными характерами.

Последние годы жизни Михаила Васильевича были для великого холмогорца весьма невеселы. Все чаще давали о себе знать неполадки со здоровьем – в 1762 году ученый даже месяц находился между жизнью и смертью. К тому же с момента восшествия на престол Екатерины Второй весьма для него неблагоприятно изменилась и общая ситуация. И хотя человек, которого Ломоносов считал своим многолетним врагом – И. Д. Шумахер, – скончался еще в 1761 г., лучше не стало: оба главных покровителя Михаила Васильевича елизаветинских времен – фаворит царицы И. И. Шувалов и канцлер М. Л. Воронцов ­– были удалены от императорского двора. Впрочем, авторитет ученого был все еще достаточно велик – Екатерина однажды даже удостоила его лабораторию своим посещением. Как бы то ни было, Ломоносова даже и до последних месяцев жизни вполне можно было назвать главным научным экспертом главы государства – своего рода представителем Науки при Дворе.

Так или иначе, но умерший ученый был сочтен важной государственной персоной, и, в рамках тогдашних представлений, эта важность и государственность явились прежде всего в своей полицейской ипостаси. Кабинет Ломоносова был немедленно опечатан, а его бумаги – изъяты. Они теперь принадлежали государству, а никак не наследникам покойного.

Так начался непрекращающийся и поныне процесс изучения наследия Ломоносова – взвешивание и оценка его вклада в русскую и мировую культуру. Процесс, выдававший "на гора" порой противоположные результаты – от признания холмогорца одним из выдающихся столпов мировой науки, до утверждения о крайней незначительности и местном характере его научных и прочих достижений.

И при этом едва ли найдется в нашей истории другая столь же консенсусная фигура – уже два с половиной века представители всех без исключения идеологических лагерей стремятся начертать имя Ломоносова на своих знаменах. Его с легкостью объявляли величайшим научным умом и беззаветнейшим патриотом, борцом с немецким засильем и, напротив, проводником европейских ценностей. Духовным отцом славянофилов и западников, предшественником русских революционеров и вернейшим монархистом. Причиной этому наверняка является уникальное сочетание двух применимых к этому человеку качеств: неоднозначности и широты интересов.

Проще всего обстоит дело с оценкой Ломоносова-стихотворца. Говоря лапидарно, Ломоносов "изобрел" русский четырехстопный ямб, каковой для русского поэта является тем же примерно, чем для бургундского винодела – лоза шардонне. Более того, он был первым русским поэтом, от стихов которого и сегодня можно получать удовольствие, не будучи специалистом-филологом. Ни его знаменитый предшественник Антиох Кантемир, ни современники Тредиаковский и Сумароков не достигли подобного. Это, кстати, ничего не говорит о размерах поэтического дарования Ломоносова в сравнении с таковым у упомянутых персон – просто ему, опиравшемуся на работы предшественников, выпал жребий доведения техники русского стихосложения до практически пригодной степени.

В разные периоды своей научной деятельности Ломоносов занимался (в нашей современной терминологии) проблемами термодинамики, геофизики, физики атмосферы, электричества, физической химии и химии общей, истории и этнографии, и во всех этих областях в полной мере обладал знаниями, доступными тогдашней науке. Он поддерживал непрерывную научную коммуникацию с зарубежными коллегами (наиболее значительным ученым из его многолетних корреспондентов был Леонард Эйлер), публиковался в русских и (вопреки одной из расхожих легенд) зарубежных научных журналах. Причем, в первых – часто, а в последних, разумеется, – всегда на латыни либо на немецком. Был избран почетным членом Академии наук и искусств Болонского института, а также почетным членом Шведской королевской академии наук.

Каких-либо значительных феноменологических открытий Ломоносов не совершил. Ряд сформулированных им концепций в разных областях знания действительно нашел подтверждение в научных результатах последующих эпох, однако Ломоносову это славы не добавило: недоказанная догадка имеет в науке ценность лишь в редчайших (большая теорема Ферма) случаях. Ошибочных концепций он также наплодил немало, однако полноправное участие в научной дискуссии – это уже много, ибо создает незаменимый для развития науки элемент – научную среду. Тем более важно для нас, что Ломоносов участвовал в этой дискуссии на русском языке – он, собственно, и создал русский научный язык, введя в оборот значительную долю привычной для нас сегодня научной терминологии. Кстати говоря, не выдерживает критики приписывание Ломоносову открытие закона сохранения массы: никаких обобщенных закономерностей по этой части холмогорец никогда не формулировал, да и не мог формулировать, поскольку не мог их доказать.

Стоит также отметить, что 40-50-е годы восемнадцатого века – в принципе не очень богатое на научные открытия время. Бурное развитие любимых Ломоносовым химии и термодинамики – это уже самый конец столетия, основные результаты в оптике и механике, напротив, были получены на несколько десятилетий раньше. Наверное, развивалась математика – но ей холмогорец специально не занимался.

Впрочем, один принципиально новый феномен Ломоносов открыть все-таки сумел. Речь идет об атмосфере на Венере – открытии в астрономии, которой Ломоносов практически не занимался. Более того, даже в не слишком насыщенной ученой среде Петербурга присутствовали астрономы более искушенные, чем Ломоносов, Они к тому же пользовались лучшими, чем он инструментами, проводя в тот же день и час наблюдения того же самого явления: прохождения Венеры по краю солнечного диска. Нет сомнения, что и они видели то, что заметил Ломоносов, - рефракцию солнечного света в венерианской толще. Но вот обратить на это внимание и объяснить увиденное не удосужились – возможно, для этого надо было взглянуть на дело шире астрономических абстракций, работающих с твердыми шарами и светящимися точками. Ломоносов же смог, причем, в отличие от А.С. Попова, А.Ф. Можайского, братьев Черепановых и прочих героев советского ультрапатриотического нарратива, довел приоритет своего результата до положенной регистрации, опубликовав соответствующую статью (по-русски и по-немецки) в русском научном журнале (Erscheinung der Venus vor der Sonne beobachtet bey der Keyserlichen Akademie der Wissenschaften: Aus dem Russischen übersetzt. St. Petersbourg, 1761), рассылаемом по всем европейским академиям. Тем не менее, никто не обратил на это внимания: венерианскую атмосферу открыли заново несколько десятилетий спустя, причем два раза. Интересно, что и сам Ломоносов не слишком высоко ставил эту свою работу, не потрудившись даже вставить упоминание о ней в автобиографический список своих основных научных достижений, составленный незадолго до смерти.

Теперь коснемся административной деятельности нашего героя. Ломоносов создал первую в России химическую лабораторию. Он сыграл одну из ключевых ролей в создании Московского университета. В структуре Академии наук он был администратором (в тех случаях, когда ему подобная роль поручалась) на общем фоне вполне вменяемым и дельным. Разработанный и "продавленный" им проект масштабных полярных исследований начал осуществляться уже после его смерти. В ходе реализации этот проект доказал ошибочность исходных предпосылок Ломоносова, но и это – научный результат. Особняком стоит "мозаичный проект" – затея по возрождению (фактически воссозданию) в России производства стеклянных мозаик. Здесь Ломоносов потерпел фиаско, однако, не по своей вине. Он сделал, пожалуй, самое главное – разработал технологию и обеспечил первоначальный интерес "инвесторов" и "заказчиков". То есть создал потенциал – возможный путь, по которому должны были пойти другие люди. Увы, последователей не нашлось. Как не нашлось последователей во многих начинаниях Петра Великого, Пушкина – колоссов, ценных для русской культуры не только собственными творениями, но и созданием пространства для чужого творчества. В этом смысле Михаил Васильевич Ломоносов действительно был похож на университет – учреждение, не столько самостоятельно развивающее науку, сколько создающее людей, способных делать это в будущем.

Впрочем, на заре своей академической карьеры, году так в 1742, Ломоносов безусловно имел возможность выбора. Он мог, подобно другим ученым в России и за ее пределами, сосредоточиться на тихих исследованиях в какой-нибудь узкой области. Учитывая его безусловную, признаваемую и недругами, одаренность, надо полагать, что результаты наверняка были бы выдающимися – имя его вошло бы в анналы и хрестоматии. Однако это едва ли сделало бы его тем, чем он стал для русской культуры. Ибо значило бы – уклониться от ее главного вызова – необходимости создания комплексного описания России, соответствующего новой эпохе по содержанию и языку. Ее истории, географии и этнографии, законодательства и принципов общественной коммуникации. Нужно было создать не только это описание, но и сам язык такого описания. Это была героическая задача – ибо не подкреплялась необходимыми для ее решения ресурсами: денежными, людскими, интеллектуальными, пропагандистскими. Именно самоотверженность деятелей русского Просвещения в конце концов преодолела такой дефицит.

См. также: