На прошлой неделе в горах Дагестана сразу в нескольких районах в очередной раз был объявлен режим контртеррористической операции. Спецкорреспондент ИД "Коммерсантъ" Ольга Алленова побывала в одном из дагестанских сел, недавно подвергшихся зачистке.

"Что государство для нас сделало?"

От райцентра Бабаюрт до селения Кара-Тюбе всего 8 км, но добираемся мы почти час. Дороги здесь, по сути, нет — в поле проложены две глубокие борозды, засохшая земля бугрится, машина прыгает и встает. Автомобиль с сотрудниками милиции, настойчиво рекомендованными нам в сопровождение, возвращается, нас вытаскивают. Становится понятно, почему глава администрации района пошутил, что в этом районе "опасны не столько ваххабиты, сколько условия".

Село из 82 домов раскинулось в чистом поле — бедные домики из глины, обмазанные известкой, маленькая мечеть и заросшее травой футбольное поле без ворот.

Помощник имама мечети Рамазан Курбаналиев говорит, что село поделено на две части: в одной живут так называемые ваххабиты, в другой — представители традиционного ислама.

— Вот эта сторона наша, а та — их. Они в мечеть не ходят, в прошлом году имама нашего побили, приехала милиция, после этого мы друг с другом не общаемся. Мы сами по себе — они сами по себе.

— Почему они побили вашего имама?

— Они своего хотели поставить, а мы не дали.

Все жители села — выходцы из высокогорного Цунтинского района Дагестана. В горах часто женятся на двоюродных братьях и сестрах, поэтому в Кара-Тюбе все друг другу родственники.

Кара-Тюбе не совсем обычное село. Его официально нет. В советские времена каждый из горных районов Дагестана имел на равнине наделы, так называемые кутаны, куда зимой выгоняли овец. Весной скот снова поднимался в горы, на альпийские луга, и кутаны пустели. Но уже в 70-е часть горцев стала оседать в кутанах, а к 90-м процесс стал необратимым: тяжелые условия жизни подтолкнули большую часть горцев к переселению, и там, где раньше находилась зона отгонного скотоводства, появились населенные пункты. В одном Бабаюртовском районе свои наделы имели 23 горных района. И сегодня здесь около 200 таких вот неофициальных сел. Жители этих сел административно закреплены за своими горными районами. Например, жители Кара-Тюбе получают пенсии и пособия в своем Цунтинском районе, там же должны они ходить в школы и получать медпомощь. Но от Кара-Тюбе до Цунтинского района восемь часов езды. Поэтому за социальной помощью они обращаются в Бабаюрт, что, конечно, не нравится ни местным властям, ни местным жителям. Своих жителей в районе 50 тыс., а "чужих" — почти 60 тыс.

Тяжелая социальная ситуация привела к тому, что стихийные села стали местом для конфликтов и стычек между населением и властями. В апреле село объявили зоной КТО, провели спецоперацию, уничтожили неизвестного боевика, а 16 местных жителей, в том числе женщин, доставили в РОВД. Они провели там почти трое суток. Правозащитники написали в Москву, из Москвы позвонили президенту Дагестана, тот вмешался, и людей отпустили. На следующий день мировой судья признал, что оснований для задержания этих людей не было.

Считается, что молодые жители нищих дагестанских сел выбирают «чистый ислам» лишь от полной безысходности
Фото: Максим Авдеев, Коммерсантъ

Я прошу помощника имама показать мне тот дом, в котором во время спецоперации был убит неизвестный человек.

— Так этот дом сожгли,— отвечает помощник имама и показывает вправо.— Вон там он стоял.

— Сожгли силовики?

— Ну да. Тут операция была. Кого-то они там убили. Потом с этой стороны села многих задержали. Я не знаю, что там произошло. Но дом сжигать зачем?

Идем в сторону разрушенного дома. Участковый инспектор Магомед, приехавший вместе с нами, говорит, что 15 апреля, когда этот дом был оцеплен, он, как положено по местным обычаям, разулся и вошел внутрь:

— Когда из комнаты стали стрелять, я выскочил на улицу в одних носках.

— А зачем дом сожгли? — спрашиваю я.— Где же теперь живут его хозяева?

— Этого я не знаю, спецоперацию не мы проводили, а приезжие. Да вы не переживайте, им "лесные братья" быстро построят новый дом. У них там целая касса взаимопомощи. Если кому-то разрушили дом, они дают деньги и строят. Если убили кого — его семье помогают. Поэтому у боевиков такая поддержка.

Справа от меня низкий глиняный сарай, устланный тряпками. Ощущение, что здесь кто-то живет, меня не подводит, хозяйка дома Патимат Нурутдинова спит прямо здесь, рядом с домашним скотом. Ее дочь с маленьким ребенком и беременная сноха ночуют у родственников. Дом Патимат, сожженный дотла три недели назад, уже возрождается из пепла — новые стены поднялись на полметра от земли. Хозяйка говорит, что дом строят родственники. Милиционеры скептически усмехаются.

Патимат рассказывает, что вечером накануне спецоперации к ее сыну Ильясу пришел друг — кто и откуда, мать не спрашивала.

— Я с дочкой и снохой на женской половине, они на мужской, откуда я знаю, что они там делают,— говорит Патимат.— У нас не принято спрашивать у гостя, зачем он пришел.

— Это гость ваш стрелял в милиционеров?

— Я не знаю, кто стрелял, может, только милиция и стреляла. Я думала, дома никого нет, утром все ушли. Я до сих пор не знаю, кто этот человек, которого они убили в моем доме. Они нам фотографию показывают — мол, знаете такого. Откуда мы его знаем. А тело ни разу и не показали. Может, этого тела и нет.

— Когда они пришли, я им сказала: "Покажите ордер",— рассказывает дочь Патимат Барият Абдуллаева.— Один из военных мне сказал: "Вот видишь автомат, вот это мой ордер". "Ну стреляй тогда",— сказала я ему. Они в милицию нас забрали в одном халате и даже не дали надеть носки. Мы для них не люди.

Недопробуренная артезианская скважина и приделанная к ней колонка — единственный источник воды в селе Кара-Тюбе
Фото: Максим Авдеев, Коммерсантъ

Ильяс Абдуллаев исчез сразу же после спецоперации — где он, никто не знает, но судя по тому, что о нем женщина говорит гораздо спокойнее, чем о втором своем сыне, судьба Ильяса ее не очень печалит. Второго сына Патимат, Бахрудина Абдуллаева, задержали несколько месяцев назад: у него в доме под детским матрасом нашли гранаты. Патимат уверена, что сына подставили:

— До этого у него два раза проводили обыск, русские и чеченцы, ничего не находили. А в третий раз пришли люди в масках, всех из дома выгнали, потом вышли и сказали, что гранаты. Он что, ненормальный, в детской кровати гранаты хранить?

У Бахрудина осталось трое детей. У пропавшего Ильяса — беременная жена.

— Ее тоже вместе с нами забрали в РОВД,— говорит Патимат.— Только ее чуть раньше отпустили, а нас держали там три дня. Дом сожгли, нас забрали в милицию, спрашивали там, зачем мы хиджабы носим. Сына посадили ни за что! Что они еще от нас хотят?

Голос женщины срывается на крик.

К дому Патимат подходят люди — все они из этой части села, так называемые неблагонадежные. Женщины в хиджабах, мужчины в спортивных брюках, бедно одетые, у многих нет зубов. Пожилой худощавый мужчина пробирается сквозь толпу, представляется: "Магомед Магомедов, депутат сельсовета". Магомед в этой части села главный. Когда Патимат повышает голос, он что-то быстро говорит ей по-аварски, и женщина успокаивается. Как мне кажется, он старается смягчить ее высказывания в адрес милиционеров, которые стоят неподалеку и все слышат. Я спрашиваю его, почему две части села не общаются друг с другом.

— Мы салафиты,— говорит Магомед.— Или, как вы нас называете, ваххабиты, враги. А те, кто не враги, на нас все время стучат. А милиция задерживает всегда только наших людей, по любой причине. Нас преследуют за веру. Мы не чувствуем себя защищенными. Хиджаб носить нельзя, бороду носить нельзя — сразу спросят, зачем носишь. Ну носим, значит, надо так по сунне! Человек идет в чистый ислам, не пьет, не курит, зла не делает, а его за это унижают и преследуют. Трое суток нас держали во дворе РОВД, мы спали на траве и на лавках. За что? Мы ничего плохого не делаем, мы никогда не шли против власти.

— А имама в прошлом году вы зачем побили?

— Это наше внутреннее дело. Надо было его между собой решить. А они побежали жаловаться властям. И так всегда — чуть что, сразу бегут туда.

— Но ведь вы живете в государстве...

Магомед внимательно на меня смотрит. Потом показывает на село:

— А вы посмотрите, как мы живем. Что государство для нас сделало?

Я смотрю на подростков и молодых парней, разглядывающих нас, как редких зверей в зоопарке. В этом селе есть только школа-трехлетка, а в соседнем — неполная средняя, но туда мало кто водит своих детей. "Там нас не жалуют",— говорят в селе. В армию отсюда вообще никого не забирают — поскольку у села нет статуса, местная молодежь не нужна ни местному военкомату, ни Цунтинскому, к которому приписана, в Дагестане норма по призыву гораздо меньше, чем количество желающих послужить. К тому же с тремя классами образования в армию не берут. В селе нет поликлиники — недавно открыли амбулаторию, но там нет лекарств. А если вызовешь скорую, надо долго ждать, а по бездорожью скорая может и не доехать. Говорят, старики так и умирают, не дождавшись помощи.

«Если кому-то разрушили дом, "лесные братья" дают деньги и строят. Если убили кого — его семье помогают. Поэтому у боевиков такая поддержка»

"Послушал их пропаганду и пошел"

Перехожу на другую сторону села — к большому сараю, когда-то служившему убежищем для овец. Сейчас здание пустует, покосилось, и местные в шутку называют его банкетным залом. Здесь, у стены "банкетного зала", на корточках сидят местные мужчины. Школьный учитель Магомед Ибрагимов осторожничает: "Я не знаю, почему у нас раскол пошел. Они нас не любят. Мы не против с ними общаться, а они сами не хотят. Просто у них вероисповедание другое".

Хаджи Мурад Доного: салафиты говорят, что невозможно мириться с властью, которая погрязла в пороках
Фото: Максим Авдеев, Коммерсантъ

Бывший шофер Шамхан Магомедов говорит, что его сын "на той стороне села", ваххабит, и что отец запретил ему приходить домой — он и не приходит уже год.

— Почему запретили?

— Из-за него у нас будут одни проблемы. Станут обыски проводить, спецоперации, сыновей забирать, а у меня их еще двое. И дочки у меня две. Я их уберечь должен. Автомат он еще не взял, но кто знает, что будет дальше.

Большая часть дагестанцев считает ваххабитов потенциальными преступниками. Это во многом объясняется законом о противодействии ваххабизму, действующим в Дагестане в нарушение всех законодательных норм. Правозащитники часто говорят о том, что существование ваххабитских общин в нелегальном статусе выгодно силовикам: в таких селах можно хоть каждый день объявлять режим КТО, а участие в КТО дает силовикам хорошую прибавку к зарплате.

Но здесь, у сарая, мужчины говорят не о ваххабизме, а о тех же проблемах, что и на той стороне села,— нет дороги, газа, школы, чистой воды. "Перед какими-то очередными выборами у нас пробурили артезианскую скважину, но только наполовину, и оттуда еле течет вода, а другой тут нет". И вполголоса: "Деньги-то выделили администрации на всю скважину, говорят, что 7 млн руб. А пробурили на 3 млн". О детской спортплощадке здесь даже не мечтают: мальчишки выстраиваются в очередь к единственному самодельному турнику.

— 48 лет живу здесь,— говорит Шамхан.— Ни одного судимого у нас тут не было. Год назад начались все эти проблемы, откуда они появились, эти ваххабиты, не знаю.

— Сколько лет вашему сыну?

— Двадцать пять.

— И все эти годы он жил в Кара-Тюбе?

— А где же еще?

— И вы не знаете, почему он перешел на другую сторону села?

— Послушал их пропаганду и пошел.

Я смотрю на безработных жителей села, проводящих все свое время у этого коровника, и понимаю, что это лучшая пропаганда.

"Эти люди — настоящие пособники"

«Когда задерживают пособников боевиков, правозащитники дружно их защищают, а когда убивают наших милиционеров, все молчат»

В Бабаюртовском РОВД своя правда о Кара-Тюбе. Начальник милиции Ахмет Анварбеков встречает нас с обидой: "Когда задерживают пособников боевиков, правозащитники дружно их защищают, а когда убивают наших милиционеров, все молчат. У этих милиционеров тоже жены и дети! В Кизляре от действий террориста погибло 12 человек. 17 получили тяжкие телесные повреждения. 200 человек обратились в больницы!"

По официальной версии, спецоперация в Кара-Тюбе была санкционирована в рамках уголовного дела о взрыве террориста-смертника в Кизляре в конце марта. Отследив звонки, которые делал водитель-смертник, оперативники установили, что одним из абонентов был житель Кара-Тюбе Пахрудин Абдуллаев. Пока наблюдали за Абдуллаевым, выяснили, что у одной из его соседок, Патимат, появляются незнакомые люди с оружием. Спецоперацию проводили подразделения ФСБ, МВД, МЧС, ФАПСИ, а также мобильный отряд МВД РФ и представители следственного комитета. Когда из дома Патимат раздалась стрельба и был ранен подполковник Карасев из мобильного отряда МВД, милиционеры вызвали из Махачкалы группу "Альфа" на двух вертолетах. Вскоре все было кончено. В доме нашли целый арсенал — Анварбеков показывает протокол об изъятии двух автоматов, пистолета ПМ с глушителем, трех самодельных гранат, патронов, переносной радиостанции, подсумка к автомату для ношения гранат, топографических карт и записной книжки с номерными знаками 49 автомобилей сотрудников милиции и прокуратуры.

Зачем сожгли дом Патимат, начальник милиции не знает, не он руководил операцией. А вот на вопрос, почему она и еще 15 жителей села были задержаны, объясняет: "Женщины обзывали сотрудников милиции, кричали, что всех нас убивать надо. Это подпадает под статью административного кодекса об оскорблении сотрудника, находящегося при исполнении. В отношении остальных — у кого-то не было документов, у кого-то нашли оружие". Задержали и Пахрудина Абдуллаева — им сейчас занимаются следователи.

— Почему же всех задержанных, кроме Абдуллаева, отпустили? Значит, вы их напрасно задержали?

— Эти люди — настоящие пособники. Медведев сказал, что надо наказывать даже тех, кто просто воду дал боевику. А отпустили, потому что мировой судья вовремя не рассмотрел дело, и они провели в РОВД больше, чем положено по закону.

— Насколько больше?

— Примерно на 18 часов.

Глава района Адильхан Ганакаев милицию поддерживает: "Они оказались в самой сложной ситуации. Посудите сами, из 25 тыс. официально зарегистрированных жителей одного только Цунтинского района 15 тыс. находятся здесь, в Бабаюртовском районе,— по сути, нелегально. И наша милиция, численность которой определялась исходя из количества официально проживающих здесь 50 тыс. человек, просто не в состоянии контролировать вот эти 110 тыс. реальных жителей. Своих мы знаем и, если кто-то ушел в лес, сразу же получаем об этом информацию. А вот этих людей невозможно контролировать".

Решить сегодня проблему Кара-Тюбе и сотен таких же сел почти невозможно. Выселить назад в горы жителей кутанов нельзя: они добровольно не уедут. Официальной же регистрации кутанов препятствует этнический фактор — в Бабаюртовском районе живут кумыки, а пришлые, как правило, аварцы. Если эти села получат официальный статус, район перестанет быть моноэтническим, а значит, в органах власти и местного самоуправления появятся представители другой национальности. Здесь этого боятся: в Дагестане часто происходят стычки между разными этносами из-за спорных наделов земли.

"Этот термин придуман для обозначения врага"

"Социальная несправедливость — одна из причин, по которой молодежь уходит в лес,— считает известный историк Хаджи Мурад Доного.— По большому счету между суфиями и салафитами не должно быть такого раскола: вера-то одна. Разница только в том, что суфии соглашаются с местными обычаями, а салафиты считают, что эти традиции вступают с исламом в противоречие. К примеру, если вы рассмотрите поминальный обряд, вы поймете, что в исламе не прописано кормить людей в доме покойного, а в Дагестане это необходимая традиция. Но сами по себе эти разногласия не вносили бы вражду, если бы не социальный вопрос. Это главная причина раскола: суфии считают, что раз ты живешь в этом государстве, то надо мириться с этой властью, а салафиты говорят, что невозможно мириться с властью, которая погрязла в пороках, ворует и даже убивает людей. Приводят в пример коррупцию, взятки, беспредел силовиков. В исламе с таким злом мириться нельзя, со злом надо бороться — это вам и суфии, и салафиты скажут. Вот так они и привлекают людей. Многие даже приводят в пример шариатское государство, выстроенное имамом Шамилем".

Доного читает спецкурс в дагестанском университете о социальной политике имама Шамиля. В квартире историка в Махачкале целый архив, посвященный Шамилю. В Дагестане имам Шамиль — герой. Его почитают. Портреты Шамиля можно встретить во многих домах. Двухсотлетие героя Кавказской войны отмечали не только в Дагестане, но даже в Москве, при поддержке муниципальных властей. В дагестанском историческом музее Шамилю отведено несколько залов. Историки считают, что одной из причин длительного противостояния горцев Шамиля и царской армии было справедливое правление имама.

— Шамиль правил 25 лет,— рассказывает Доного.— Он понимал, что никогда не одержишь победу без крепкого тыла. Он знал, что надо пахать, собирать урожай, надо заботиться о молодом поколении, о нравственности, о семье, о вдовах. Если этого нет, ничего не получится. Это была феноменальная борьба: с одной стороны босые горцы, у которых кинжал и камень (даже огнестрельное оружие было не у каждого), а с другой — огромная армия, которая сокрушила Наполеона, с пушками, артиллерией.

В главную мечеть Махачкалы ходят и салафиты, и традиционные сунниты: здесь внутрирелигиозные разногласия почти незаметны
Фото: Максим Авдеев, Коммерсантъ

— Правда, что он боролся за чистый ислам, против местных обычаев и авторитета шейхов?

— В общем да, он построил теократическое государство и управлял им посредством шариатского закона.

— То есть, по сути, он был ваххабитом?

— Ну тогда такого термина еще не было,— смеется историк.— Этот термин придуман для обозначения врага.

"Об этом не говорят ни власти, ни духовенство"

Многие считают, что ваххабизм в Саудовской Аравии и ваххабизм в Дагестане — это разные течения. В Дагестане салафитская община — это пирамида: внизу простые верующие люди, уставшие от социальной несправедливости и ушедшие в ислам, который эту справедливость им обещает. А наверху зачастую находятся люди, которые во многом отходят от норм ислама и под его прикрытием решают свои задачи. Один мой знакомый в МВД рассказывает, что лидеры религиозного подполья в последнее время освоили тактику рэкета чиновников и бизнесменов — им подбрасывают флешки с требованиями "пожертвовать на джихад". Не пожертвуют — убьют. "Подбросить флешку" — это уже термин в местном лексиконе.

— Как ты думаешь, почему они каждую неделю стабильно взрывают железную дорогу? — спрашивает мой знакомый.— Они показывают СКЖД, что лучше каждый месяц платить 100 тыс. руб. "налога", чем постоянно ремонтировать эти пути. А почему они взорвали вышку сотовой связи? Чтобы "Вымпелком" тоже понял, что надо отстегивать. И у нас тут половина бизнесменов отстегивает, а куда им деваться? И вот эти люди говорят, что они за чистый ислам? Против коррупции? Против несправедливости? Эти преступники компрометируют самих салафитов, а со стороны салафитских ученых нет никакого осуждения и разъяснения, потому что они боятся выступить и осудить эти действия — их тоже за это могут убить. И убивают.

«Почему они взорвали вышку сотовой связи? Чтобы "Вымпелком" тоже понял, что надо отстегивать. И у нас тут половина бизнесменов отстегивает»

Дагестанская пирамида, выстроенная по религиозному принципу,— уникальная структура, позволяющая привлекать людей. Эта структура практически без изъяна — любые действия против нее усиливают ее популярность среди верующих. Уничтожая лидеров подполья и боевиков, власть вызывает протест со стороны простых салафитов, которые не верят звучащим в адрес их лидеров обвинениям в преступлениях. А законодательный запрет ваххабизма и карательные действия силовиков против простых верующих провоцируют их на выступления против власти — по нормам ислама запрет на вероисповедание является одной из причин, разрешающих встать на защиту своей веры.

— Закон о запрете ваххабизма необходимо отменить, он раздражает людей,— считает мой собеседник.— А духовенству надо проводить разъяснительную работу с людьми, причем это должны делать и суфийские лидеры, и салафитские, среди которых очень много умных, мирных людей. У нас ведь народ в этих вопросах неграмотный. Вот лидеры ваххабитов кричат, что у нас джихад. Но на самом деле джихада нет! Потому что объявить его может только религиозный лидер. Но лидеры — богобоязненные люди, они знают, что человек, который дает добро на джихад, будет отвечать перед Аллахом. И поэтому им ножи к горлу приставляют, требуя объявить джихад, а они не объявляют. И вот о таких вещах доступно для простых людей здесь не говорит никто — ни власти, ни наше духовенство.

"А ваххабиты только этого и ждут"

У первого вице-премьера по силовым вопросам Ризвана Курбанова свое видение проблемы: победить коррупцию, которая позволяет лидерам ваххабитской пирамиды манипулировать людьми. Несколько недель назад между новой властью Дагестана и силовиками пробежала кошка: все началось с того, что новый президент Магомедов потребовал вывести все казино из города и закрыть публичные дома. В республике все знают, что эти заведения опекают представители правоохранительных структур: например, прямо возле республиканской прокуратуры уже много лет, вопреки закону, работает четырехэтажное казино. Говорят, что сначала требование президента никто не услышал, но уже через пару недель, когда Магомедов побывал в Москве и пригрозил увольнениями, силовики стали исправно ходить на совещания и проводить рейды по выявлению залов игровых автоматов. И казино у прокуратуры пообещали закрыть. Курбанов убежден, что борьба с казино и проституцией работает на власть — общественный резонанс большой, на горячей линии президента Дагестана под 30% обращений только по поводу казино и игровых автоматов. "У нас целые семьи из-за этого распадаются,— рассуждает Курбанов.— А ваххабиты только этого и ждут, они говорят: смотрите, какая у вас власть, поощряет порок и разврат".

Спрашиваю, будет ли отменен запрет на ваххабизм. "В перспективе, конечно, этот закон следует отменить, но не сегодня,— отвечает Курбанов.— Это вызовет слишком сильный ажиотаж в обществе".

Перед отъездом я встретилась с муфтием республики Ахмат-хаджи Абдуллаевым. Я спросила его, почему салафитов в республике считают врагами и почему в Дагестане до сих пор преследуют за ваххабизм, хотя это противоречит российским законам. Я спросила его, считает ли он сам, что салафиты угрожают исламу или Дагестану. Выслушав меня, муфтий попросил время до завтра. Утром мне позвонил его пресс-секретарь и сообщил, что, по словам муфтия, "время для этих вопросов еще не пришло".

"Мы салафиты. Или, как вы нас называете, ваххабиты, враги"