Телега жизни: смерть гонит людей на улицы…

Сил все меньше, держаться все труднее. Невероятно тяжелый груз — мысли об умерших близких. Но все еще позволяет не пропасть работа («главное, что необходимо спешно, учитывая возраст и войну, безотрывно работать…»). О музыке говорит, что она вечна, как небо, — хотя над блокадным Ленинградом оно мрачное…
Михаилу Бихтеру — талантливому пианисту и оперному дирижеру предлагают эвакуироваться, но думать об этом ему трудно, несмотря на то что блокадные дни подорвали его здоровье. Он угрюм, нелюдим, не слишком прост в общении — и сам это признает, но чувство одиночества старается преодолеть твердой убежденностью в том, что труды и заботы его не напрасны.
Когда смерть близко-близко, задается вопросом: «Наступит ли отдых, вернемся ли когда-нибудь к прежней жизни — не знаю…» Сыну пишет: «Постараюсь, чтобы тебе стало известно и понятно все, что мы пережили с конца августа 1941-го до последнего дня. Не могу высказать тебе, как мне хочется, как мне необходимо повидать тебя, поговорить, пообщаться с тобой, быть около тебя долго и близко…»
«Новая» продолжает публикацию блокадного дневника Михаила Бихтера.

Евгения ДЫЛЕВА

21/II 1942. Был у Оссовского. Просил работы, ибо Консерватория, кажется, наконец в остатке своем эвакуируется. Остается только несколько человек, которые в силу своего возраста или болезней, или семейного положения, не могут подняться в дорогу. Или, как Зоя Лодий, вцепившиеся в Консерваторию…
В настоящее время готовлю две работы: 1. Основы музыкальной традиции. 2. Систематизированный вокально-методический словарь.
Главное, что необходимо спешно (учитывая возраст и войну), безотрывно работать, осуществляя программу на остаток лет, — мне ехать никуда не следует…
Подумал и вижу, что ни денег, ни сил для трудной дороги в настоящую минуту у меня нет. Буду готовиться, и если представится возможность и будет необходимость в дальнейшем с каким-нибудь учреждением эвакуироваться — поеду…
22/II 1942. Ценности затормозившей сейчас в своем развитии культуры так велики, что надо прилагать все усилия к сохранению ее прошлого и развитию без искажения ее характера, без насильственного привлечения чуждых черт. Хочу основать «Общество ревнителей русской культуры» (ОРРК). Прошу не смешивать эту идею с мракобесием национализма… Будет забота о сохранении, развитии, изучении законов и путей, по которым шла эта культура, и отмечаются черты, рождающие ее величие.
23/II 1942. Дилетантизм есть деятельность, не объединяющая частностей общей идеи. Дилетант не тот, кто в школе не учился, а тот, кто не устремляет свои знания к осуществлению общей творческой задачи.
Следовательно, дилетант исходит из себя, а специалист — от художественного произведения.
24/II 1942. Композитор, музыковед, музыкальный критик Асафьев очень талантлив и богат мыслями, владеет замечательно сотворенным им языком, но правды, благородства, единой направленности, высокой совести, мне кажется, в нем все-таки маловато. Но как интересны и выразительны его работы. Сегодня читал и зачитывался ими: так они богаты мыслями и хорошим языком…
26/II 1942. Страшно. Сегодня уезжает Консерватория… Писем нет от Алеши. Что думать: мобилизован, на фронте, здоров ли, что с его семьей? Хлеба — крохи, шоколад по 25 гр. — на рабочую карточку, керосину по 1/4 литра на душу. Сегодня еще мороз…
На случай нашей смерти пишу тебе, мой родной, мой единственный сын Алешенька. Постараюсь, чтобы тебе стало известно и понятно все, что мы пережили с конца августа 1941 до последнего дня. Не могу высказать тебе, как мне хочется, как мне необходимо повидать тебя, поговорить, пообщаться с тобой, быть около тебя долго и близко.
Но это недостижимо, и я пишу тебе…
28/II 1942. Вынес грязное ведро, принес воду. Пришла Оленька: принесла работу свою для словаря. Ходил в Консерваторию: тьма, холод, запустение. Все, что жаждало эвакуации — отправилось. Заключили рабочий союз с Рашковой, у нее три студента: Лаурин, Ефимова, Луговая, с присоединением Невельской можно организовать квартет…
Последняя эвакуация Консерватории, собравшая группу утомленных людей, сделала невозможной полноценную работу. Здесь осталась небольшая группа тех, для кого Ленинград — прежде всего твердыня, с которой связаны все творческие, научные и общественные интересы. Умолкнувшая учебно-методическая мысль Консерватории обострила ответственность оставшихся…
Эвакуированные, оторвавшись от книжных хранилищ, привычных масштабов условий работы, уже не могут вести со всей строгостью и чистотой учебно-методическую и научно-исследовательскую деятельность. Фронт музыкального искусства сейчас остается наиболее отстающим. В музыкознании мысль не должна застаиваться, терять наработанные приемы и принципы…
2/III 1942. 60-летний профессор и его супруга, оставшиеся вдвоем во всей квартире, пробуждаются для существования в течение целого дня, наполненного трудностями… Пять часов утра…
2/III 1942. Встали в 6 часов утра. Сел работать над словарем. Хлеба сегодня не покупал… 1 час дня. От едкого дыма, наполняющего каждый день нашу омерзительную квартиру, и трехчасового стояния у буржуйки — шум в ушах…
Идем за водой по Канонерской улице…
Сумерки, омерзительное существование при коптилках и долгая бесконечная ночь… Лежим вытянувшись, в одеждах… Вот уже несколько месяцев не снимаю ни носков, ни брюк, ни пиджака, ни всего, что под ним навьючено. Снимаю только сапоги.
Не по себе от ледяного воздуха нашей кухни (мы живем в кухне, а дрова у нас почти кончились, и топить для тепла мы уже не можем, а скоро не сможем согреть и воды)…
Каждый день на улицах — страшное зрелище. Смерть гонит людей на улицы, заставляет женщин, мужчин, подростков тихо тащить за собой на саночках худенькие мумии своих умерших от истощения… Прохожие бессильные и истощенные порою без видимой реакции, опустошенные бредут медленно. Мимо упавших от бессилия проходят, даже не оглянувшись.
Думаю, что воровство и блат играют в этой пляске смерти если не главную, то во всяком случае заметную роль…
9 часов вечера. Мы ложимся спать, чтобы не чувствовать голода. Мы постоянно голодны… Но постоянно друг друга уверяем, что сыты… Эта детская уловка простительна, ибо она каким-то таинственным путем поддерживает в нас бодрость и не гасит внутренний свет, который нам дан от природы…
Ледяной воздух нашей кухни заставляет укутываться на манер тех мумий, что по всем направлениям скользят по городу…
Наступит ли отдых, вернемся ли когда-нибудь к прежней жизни — не знаю. Верю, верю, что возможна еще наша жизнь.
Молитва — формула. Она большинству людей заменяет религиозное чувство. Но истинное чувство чуждо формул и всего формального. Даже пользуясь молитвой, религиозные люди умеют просительный, благодарственный и жалобный смысл слов превратить в музыку общения с творческим духом Вселенной…

Продолжение в следующих номерах «Новой».