"Клоцвог" Маргариты Хемлин

Премия литература

"Ъ" продолжает обзор книг, вошедших в шорт-лист премии "Русский Букер". О "Клоцвоге" Маргариты Хемлин — ГРИГОРИЙ ДАШЕВСКИЙ.

Роман "Клоцвог" — очередная книга Маргариты Хемлин о судьбе советских евреев. Обычно свои истории — "Про Берту", "Про Иосифа" и так далее — она рассказывает с той доверительно-умудренной интонацией, какая принята в женской прозе, но вместо общего знания о женской доле у Хемлин эти интонации предполагают общее с читателем знание о доле советско-еврейской и, главное, общее отношение ко всему, что эту долю составляет: к ассимиляции, антисемитизму, эмиграции и т. п. Из-за этого ее предыдущие книги были, в сущности, книгами "для своих", для тех, кто готов сам договаривать недосказанное автором.

В романе "Клоцвог" это сообщничество с читателями разорвано. Может быть, так вышло само собой — просто оттого, что на этот раз Хемлин сделала рассказчиком человека неприятного, на сочувствие "своих" нисколько не рассчитывающего, этих "своих" постоянно предающего и сводящего с ними счеты. В любом случае эта книга обращена уже не к своим, а к кому угодно, как оно роману и положено. Выиграла от этого поворота к посторонним даже прозаическая ткань: у Хемлин есть крайне редкая сейчас способность к музыкальной прозе, построенной на сочетании клише, искажений и умолчаний, но в предыдущих книгах мелодия рассказа была хотя и без фальшивых нот, но довольно банальная, а здесь из-за того, что умолчания и пробелы не заполняются читателем, а так и остаются пустыми, приобрела новую резкость и странность.

Вся жизнь рассказчицы Майи Клоцвог — это непрерывные попытки устроить эту самую свою жизнь. Она все время хочет будущего и потому не щадит ни своего, ни чужого прошлого — отстраняется насколько возможно от своего еврейства и безжалостно бросает близких людей, когда они начинают мешать ее планам. В борьбе за счастье она идет на все, на то "все", которое доступно слабым: скрытность, ложь, интриги, шантаж. То есть она становится именно тем коварным существом, каким еврей кажется антисемиту, но направлено ее коварство не против чужих, а исключительно против близких, против "своих", в которых она видит главную угрозу. Но все ее отречения и интриги ей не помогают: в конце жизни и в конце книги она остается одна — без мужа, без детей, без близких.

"Сопоставляя прошлое и будущее, не могу не сказать: хотелось бы кое-что исправить. Когда окажусь там, где мама, Гиля, Фима, Блюма, Натан и многие другие, я так и сделаю. Но пусть и они. И они тоже."

Маргарита Хемлин. "Клоцвог".
М.: Центр книги ВГБИЛ им. М. И. Рудомино, 2009.

Но беда с книгой в том, что все это становится ясно читателю очень скоро и что рассказчица — эгоистическое "чудовище", которое не знает "разницу между гадством и негадством", и что при всем своем хитроумии она, в сущности, тупа как бревно (что и значит первая часть ее фамилии "Клоц"), что практически все персонажи книги хорошие, добрые люди и видят ее насквозь и что для нее все кончится крахом. Поэтому интерес к самой истории быстро исчерпывается, но весь ход рассказа и постоянный рефрен "Но не в этом дело" заставляют ждать, что у истории бревна откроется какой-то недоступный самому бревну смысл, что в какой-то момент мы узнаем, в чем же дело. Но нет, до конца книги все так и катится, все суше, все неинтереснее. Иногда кажется, что есть какие-то намеки на смысл мистический: сын рассказчицы Миша, пишущий разным адресатам разными почерками и помогающий умереть старику Гиле, очень похож на ангела, но намеки так и остаются намеками, ни во что цельное не складываются.

Кажется, что Маргарита Хемлин, перестав рассчитывать на читателя, еще не набралась смелости рассчитывать на себя: она уже не полагается на то, что читатель сам придаст смысл рассказанной истории, но и сама не решается этот смысл выстроить. Один из персонажей книги говорит: "Отойдите и ждите молча, когда свет заморгает сам собой",— и читатель отходит, молча ждет, но в книге этот свет моргать так и не начинает.

Безнадежное коварство