Может быть, лишь накануне Рождества человек бывает так откровенен, как один из самых значительных европейских режиссеров Роберт Стуруа в беседе с главным редактором "Огонька"

Стуруа пытается надолго не оставлять свой знаменитый театр имени Шота Руставели, но все-таки его работа за границей не редкость. На столе гостиничного номера лежит "Укрощение строптивой", и режиссер, по его собственному выражению, будто кот вокруг мыши, ходит вокруг книги: начинает читать, отодвигает, опять возвращается... В Афинах он готовится ставить свою уже 19-ю шекспировскую пьесу. А премьеру предыдущей не так давно играли в театре Александра Калягина. "Буря" — самая странная, так и не оконченная пьеса великого драматурга. Стуруа заехал в Москву еще раз взглянуть на спектакль, сделать нужные ремарки, провести пару репетиций. На первую из них он здорово опоздал — так мы заговорились.

Мне, конечно, хотелось поговорить с ним не столько о театре, сколько о Грузии, о его давних сложных отношениях с ее нынешней властью. Но режиссер не был настроен к политическим темам: скорее всего даже в разговоре с друзьями не желая обсуждать власть собственной страны за границей, тем более в Москве.

"Жизнь требует все время изменений"

Сколько себя помню, я всегда находился в споре со своим отцом. Семья у нас была очень непростая. Дед — ортодоксальный революционер. Именно он рекомендовал Сталина в партию большевиков. А отец был художником, человеком мужественным, красивым, очень богемным и не без донжуанства. Лет с четырнадцати я с отцом дискутировал. Мать иногда разнимала нас в слезах. Я уж не знаю, в какой момент он стал соцреалистом. В третьем классе друзья сказали: в худсалоне столпотворение, выставлена картина твоего отца. На картине красавица актриса Медея Анджапаридзе в голубом платье с орденом изображала колхозницу на фоне чайных плантаций. В руке она держала телефонную трубку и, видимо, что-то рассказывала. Картина так и называлась "Рассказ о Сталине". "Пропустите, это сын художника" — и я гордо прошел вперед. Когда в 14 я в упор спросил отца, что ты рисуешь, он достал какие-то рисунки, наброски (а был он учеником Лансере и Грабаря), и я увидел: какой талант превратился в соцреалиста. Но самое важное то, что позже он смог вернуться к себе молодому! Это было видно на выставках в Академии художеств, в Лондоне. Человек обязан меняться. Но от режиссера требуются изменения все время, от пьесы к пьесе. Это просто качество этой профессии.

(Цитирует.) "Кто-то сказал господину К.: "Ты не изменился". "Неужели?" — ответил К., бледнея". Правда, странно, что изменения со знаком плюс мы замечаем меньше, чем со знаком минус?!

"Долго сидеть в театре современному человеку трудно"

Спрашивают, почему меня увлекла "Буря"? Потому что это Гамлет, который в старости решил отомстить своим врагам. Человек вдруг почувствовал: знания ничего не меняют. Жизнь остается такой же кровавой, романтичной, веселой — да разной. "Буря" — это рассказ о человеке, который в конце жизни приходит к разочарованию. Он мстит, но в финале прощает врагов. Грустная пьеса? Но мы ничего не дописывали, лишь перенесли в финал какие-то детали. Кто-то считает, не слишком ли кратко все изложено? Но долго сидеть в театре современному человеку трудно. Не могу объяснить, почему три с половиной часа в кино — это можно, а в театре — нет. Хотя я видел в Эдинбурге спектакль, который идет 24 часа: зрители по нескольку раз уходят и возвращаются. Понимаю, короткие произведения вызывают подозрения. Сейчас, через три месяца после премьеры, я посмотрел спектакль, вроде ничего. Хотя за что-то можно покраснеть, но театр не кино, есть возможность поправить, улучшить. Самое важное, что прощает ошибки режиссера: в спектакле возникает какая-то незапланированная точка, которая волнует, буквально бьет зрителя.

"Интеллект Шекспира — в страстях"

Шекспир, как Библия: сколько бы ни перечитывал, каждый раз видишь, что чего-то не замечал. Вот как бы все заново. Но Шекспир оживает лишь в театре. Читаешь, вроде мысли тривиальные, перепев современных ему философов. Но даже в провинциальном театре, даже в плохой постановке Шекспир в какой-то момент затягивает тебя в свою поэзию. Что-то происходит по наитию. Знаете, как в жизни: не планировал, но случилось. Шекспир — интеллектуальный автор? Совсем нет, его интеллект — в страстях. У него сердце — орган чувств, а не кровообращения.

Роберт Стуруа

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА

Родился в 1938 году в Тбилиси. В 1962 году окончил режиссерский факультет Тбилисского театрального института и с этого времени работает в театре имени Шота Руставели. С 1979 года — главный режиссер театра, а с 1980 года — художественный руководитель. Первый успех пришел к нему с постановкой "Сейлемского процесса" А. Миллера в 1965 году. 1970-е годы ознаменовались целым каскадом постановок, в связи с которыми родилось понятие "театр Стуруа". Первым опровергшим все традиционные представления спектаклем стал "Кваркваре" (1974), в который была вставлена сцена из брехтовской пьесы "Карьера Артуро Уи". Начался брехтовский, а затем шекспировский период в творчестве Стуруа ("Ричард III", "Король Лир"). "Эффект отчуждения" и интеллектуальная ирония сделали театр Стуруа известным на весь мир. Сочетание гротеска и психологической драмы, клоунады и трагедии, мелодрамы и фарса достигло вершины в постановке "Кавказского мелового круга". В"2000-е годы Стуруа поставил "В ожидании Годо" С. Беккета (2002), музыкальную мистерию "Стикс" на музыку Г. Канчели (2004). Перу Роберта Стуруа принадлежат пьесы "Обвинение", "Вариации на современную тему", "Концерт для двух скрипок в сопровождении восточных инструментов". Живет и работает в Тбилиси.

"Режиссер должен дружить с молодыми"

Театр, говорят, хорош, когда правильно распределены роли в "Ромео и Джульетте": роли для стариков, для среднего возраста, но и для молодых. Ради этого я когда-то специально вник в интернет. Помню, привез сыновьям первые компьютеры, и все — они перестали спать по ночам. Сам-то я начинал с фотошопа, теперь, конечно, продвинулся дальше. Общаешься с молодыми и видишь мир их глазами. За последние 20 лет в нашем театре сменились три поколения. Первое пришло, когда в начале 1990-х не было света, тепла. Мои ноги плохо ходят, потому что тогда подолгу сидел в холодном зале. Актеры на репетициях хотя бы бегали по сцене...Теперь это главные наши звезды. Знаете, когда худрук уходит, обычно от театра остаются развалины. А я бы хотел, чтобы после меня остался театр.

Как я им все объясняю? Мы, режиссеры, всего лишь иллюстраторы. Вот есть Дон Кихот, нарисованный Дорэ, Пикассо, Бродским, а есть Шекспир, "нарисованный" театром Руставели. Я просто объясняю, чем эта пьеса отличается от прошлых. Мне несложно — я никогда не теоретизирую на репетициях. Актерам нельзя дать заскучать. Мы говорим с ними о понятном — о мотивах поступков, о сложностях жизни.

"Как мы работаем втроем"

Действительно, большую часть спектаклей мы сделали вместе с композитором Гией Канчели и художником Георгием Алекси-Месхишвили. Правда, "Короля Лира", "Ричарда III" я делал с другим замечательным грузинским художником Мираном Шнелидзе. Иногда я прошу Гию заранее прочесть пьесу, а иногда прошу не читать, а сразу показываю ему какие-то сцены. Так было с "Кавказским меловым кругом". Гоги читает, конечно, всегда, и к первой встрече у него обычно уже есть какие-то наброски. С годами Гия стал чувствовать вкус к режиссуре. Сидит на репетиции в партере, смотрит, потом и у него какие-то мысли возникают. Я как-то даже оставил его вместо себя репетировать. Через пятнадцать минут он выбежал: "Вернись или я сойду с ума!"

"Актеру просто предложили заболеть"

Когда я впервые привез театр Руставели в Москву, наши билеты давали в нагрузку к хоккейным. Потом сами же не знали, что делать: провести нужных людей в театр Маяковского, где мы гастролировали, еще было можно, а сажать некуда. В тот раз мы показывали "Кавказский меловой круг",— я думаю, лучший мой спектакль. Шумные были гастроли. А в 1980 году случился казус. Мы привезли спектакль о Ленине. Играем, а я из-за кулис чувствую: в зале страх. Шел спектакль при полной тишине. Потом какие-то жидкие аплодисменты. Ночью меня вызывают в Минкульт: закрывайте или спектакль, или гастроли. Как?! Пусть, говорят, заболеет актер, которого заменить некем. Конечно, нужно было не соглашаться, но за мною стоял целый театр... Я сказал: хорошо.

"Я убил в себе страсть снимать"

Пока столица готовилась к отдыху, Стуруа лично провел несколько репетиций с российскими актерами. На заднем плане режиссер с Александром Калягиным
Фото: Семен Кац, Коммерсантъ

Вообще, первое, что я написал, был вальс. Я самоучка. И вот, в девятом классе влюбился в девушку по имени Ия. И написал "Ия-вальс". Потом что-то вроде квартета написал. Такой род графоманства. А пьесы — нет, не получалось, потому что собственные пьесы невозможно ставить: ведь ты уже их ставишь, когда пишешь. Интерпретация исчезает. Хотя театр мне всегда казался не совсем прогрессивным искусством, я все равно убиваю в себе страсть снимать. Но иногда сижу дома и пишу. Так и появились уже три сценария, один из них даже журнал напечатал.

"Вся страна настроена на пересмотр истории"

Вы спрашиваете, могли бы сейчас в Грузии показать "Отца солдата"? Не только могли бы, но и показывают. Но все равно вся страна настроена на пересмотр истории, это нужно учитывать. Хотя кто предводительствовал пришедшими в Грузию в 1921 году войсками? Орджоникидзе. Кто никогда бы не позволил Грузии быть независимой? "Главный грузин" Сталин. История — это сплошь идеология. Греки, говорят, не делали выводов, а просто пытались описывать все, что случилось. У них даже была муза истории. И все равно что-то, наверное, скрывалось.

"Место, где свободные люди говорят свободным людям правду"

Если театр нужен государству, то оно должно знать, что это не место для од, дифирамбов и прочих восхвалений. Театр — это зона не власти, а свободного человека. От древних греков до сегодняшнего дня. Не такой уж я революционер, но театр — это место, где свободные люди говорят свободным людям правду о жизни. Живопись бывает комплиментарна, у театра это не получается. Власть нередко чувствует это. Когда МХАТ собирался ставить "Гамлета" (уже был заказан перевод Пастернаку, а Ливанов готовился к главной роли), на приеме в Кремле об этом сказали Сталину. Сталин точно отреагировал: Гамлет нытик какой-то — не наш герой. На следующий день репетиции были закончены.

"Один раз, но ярко"

Я действительно всегда говорю, что грузины наиболее остро ощущают свою смертность. Все, конечно, думают о смерти, но грузины не только думают — убеждены. А если понимаешь, что явился в мир лишь раз, стараешься прожить этот раз как можно ярче.

Беседовал Виктор Лошак

"Я бы хотел оставить после себя театр"