Бездомная совесть
Моего давнего товарища Мишу Анищенко пару лет назад повторно открыл Евгений Александрович Евтушенко, назвав большим русским поэтом и включив в поэтическую антологию «Десять веков русской поэзии». Я в стихах мало понимаю, но эти Мишины...
Моего давнего товарища Мишу Анищенко пару лет назад повторно открыл Евгений Александрович Евтушенко, назвав большим русским поэтом и включив в поэтическую антологию «Десять веков русской поэзии». Я в стихах мало понимаю, но эти Мишины печатать надо, и именно под жесткой политической рубрикой «Монолог для «Новой». Я так и представляю Мишу, в тельнике на торчащих ребрах в холодной Шелехмети под Самарой, отмахивающегося с похмелья от деревенских мужиков. Не знаю, как бы выходил из запоя непьющий академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, Анищенко выходит неистовым, с нервами, которые у него не под кожей, а сверху. Это ярость, которой он делает себе больнее, чем нам.
Дмитрий Муратов
* Нам еще рано по небу летать.Стынут сугробы подобием сопок.Надо тропинку к дороге топтатьВ тысячу триста шагов и притопок.
Влево и вправо, родная, ни-ни!Слева — по горло, а справа — по пояс.Словно на землю из мутной мазниВыпала наша бездомная совесть.
В мертвой деревне. По снегу вдвоемВ черную бездну идем безвозвратно.Мы и к дороге уже не дойдем.И никогда не вернемся обратно.
Господи, Господи, я как слепой,И не понять, провалившись по пояс:Снег нас январский заносит с тобойИли давно поджидавшая совесть…
Падает снег, и поземки метут,Остервенело заносы вальцуя…Может быть, в марте нас люди найдутСлитых навеки в одном поцелуе.
* Провинция. Пыль да полова.Уходим и мы насовсем.Осталось одно только слово,Одно только слово: «Зачем?»
Зачем мы дороги мостили,Зачем мы мололи муку?Россию уже опустили.«Россиюшка!» — «Ку-ка-ре-ку!»
* В старом доме, в Шелехмети,Где я мучился вчера,Отведу дыханье смерти,Встану с грустного одра.
Закурю и выпью водку,И друзьями сбитый гробПеределаю на лодку,Плыть и радоваться чтоб.
Поплыву над пеной рынка,Сделав мачту из весла.Вместо паруса — простынка,На которой ты спала.
Поплыву без слез и гнева,И наполнит свет зариПростынь белую, как небо,С красным солнышком внутри.
* Тянет гниющей травою из лога,Дождик косой, как сапожник, идет.Родина горькая, словно изжога,Мучит ночами и спать не дает.
Жутко на родине, словно на плахе.Люди мычат только «мэ» или «бэ».Всюду бандиты, ворье, олигархиИ берегущая их ФСБ.
Пьяненький Филя кричит за осотом,Небо пронзая обломком весла:«Мне бы командовать натовским флотом,Чтоб уничтожить империю зла».
Тьма вызревает на гаснущих сводах,Звезды над нами светить не хотят.И на идущих во тьму теплоходахИерихонские трубы гудят.
* Оракул спит. Пророк охрип.Лишь шаг от ангела до беса.Уже сложился «архетип»России нового замеса.
Здесь ни прибавить, ни отнять:Приметы нынешнего типа —Убить отца и трахнуть матьБез мук и ужаса Эдипа.
Как над пеплом Фив и Рима,Как над желтой бездной НилаЧто-то вспомнится, вестимо,Над могилой Михаила.
Ты припомнишь, словно в школе,То, что дорого едва ли.Как топил он в алкоголеКорабли своей печали.
Как его душили новью,Краской мазали обитель;Как его горячей кровьюПоливали вытрезвитель.
Как с улыбкою открытойБыл он рад сверчкам и тле;Как иконою небритойДо утра висел в петле.
Докурив поддельный «Винстон»,Сам себя вознес туда —В день согласья и единства,В день измены и стыда.
* Живу на грани истерии,За гранью трезвого ума.Мои награды, словно гири,Моя известность, как тюрьма.
Хожу по саду туча тучей,Про неизбывное пою.Как одинокий Федор Тютчев,Врагам руки не подаю.
Курю. Над вечностью зеваю.Молюсь. Вздыхаю: «Боже мой!»И рот беззубый прикрываю,Привыкшей к этому рукой. <…>