Тишайший наследник Тишайшего. Часть 2 – аналитический портал ПОЛИТ.РУ
История сыграла с царем Федором Третьим грустную шутку. В представлении большей части русских людей эта персона отсутствует вовсе: для них после стагнации Алексея Михайловича сразу же наступает эпоха реформ Петра Великого.
См. также:
Те же, кто в принципе знают имя этого царя, в большинстве своем полагают почему-то, что ничего особенного в отведенные ему шесть лет правления не произошло – механически продолжалась эпоха Алексея Тишайшего при хвором и малоумном царе, которым управляли бояре. И это при том, что малоумным этот царь уж никак не был: конечно же, в периоды обострения болезни (приходившиеся обычно на зиму) едва ли он мог лично заниматься делами, однако во все остальное время Федор Алексеевич по меньшей мере лично присутствовал там, где ему надлежало присутствовать и говорил то, что говорить был обязан. Скажем, такие нововведения, как переход на польский фасон платья, декларируемый царем первым делом через собственный пример, никак нельзя представить без личной сознательной инициативы царя. Да и отзывы побывавших в Москве иностранцев (наиболее беспристрастный после актового материала род источников) никогда не рисуют царя марионеткой кого-либо из своего окружения, а напротив – констатируют умение даже очень молодого монарха нащупать точку равноприближения для представителей разных политических сил, сохраняя за собой возможность маневрировать и получать информацию по нескольким каналам. Даже и в самом начале правления, когда Федору было 15 лет от роду! Заметим при этом, что сам Петр Первый очень постепенно начал принимать осмысленные решения на ниве госуправления как раз в том возрасте, в котором его старший брат навсегда покинул наш мир.В принципе, Федор Алексеевич был неплохо по тогдашним меркам подготовлен к профессии царя – всяко лучше, чем его отец и дед, и даже в чем-то лучше, чем брат Петр, чье образование носило до известной степени случайный характер: скажем, до сих пор дискуссионным вопросом остается владение Петром до первой заграничной поездки голландским и немецким языками – скорее всего, как-то он ими владел, но дело в том, что никто его толком этим языкам не учил: гениальный автодидакт стал образованным человеком не благодаря, а вопреки обстоятельствам. Федор же получил то, что тогда считалось правильным образованием, – он доподлинно владел польским и латынью; учил его этому и не только этому Симеон Полоцкий – поэт, богослов, переводчик, педагог и вообще один из главных интеллектуальных авторитетов Москвы того времени, выпускник Киево-Могилянской коллегии и Виленской иезуитской академии. Он же, кстати, был и наставником царевны Софьи. Вообще, если не брать в расчет Лжедмитрия, Федор Третий был первым русским царем, знавшим иностранные наречия!
В любом случае, шесть лет правления – это немало. Больше, чем царствование Екатерины Первой, Петра Второго, Лжедмитрия, Василия Шуйского или, если угодно, Павла Первого и Петра Третьего вместе взятых. За это время много разного и интересного произошло в стране – причем заметная часть этого многого произошла по инициативе высшей власти и при этом в сильной степени несла в себе дух новизны, прецедента – осознанной перемены прежнего, привычного порядка. Что вовсе не укладывается в схему "слабого царя, управляемого кланом Милославских".
Если сводить все к некоторой схеме, то за время правления царя Федора вблизи его трона сменилось несколько привилегированных групп, каждая из которых в период своего фавора оказывала исключительное, но все-таки не абсолютное влияние на принимаемые решения. Сначала это были бояре рода Хитрово, Ю. А. Долгоруков и близкие к ним люди, затем, по мере возвращения в столицу изгнанных оттуда Нарышкиными Милославских, последние заняли доминирующие позиции, однако позже и им пришлось потесниться в пользу братьев Лихачевых, Языковых и примкнувшего к ним В. В. Голицына, причем эти (за исключением последнего, понятно) были достаточно малознатными по кремлевским меркам людьми. Вообще, дефицит "породы" у главных действующих лиц ощущался все время правления Федора, что имело в итоге довольно серьезные последствия для хода дел.
Однако, надо, наконец, перечислить эти дела. Начнем при этом не с деяний, а, напротив – с недеяний. Слава Богу, Россия в правление Федора Третьего не решилась принять участие в очередной общеевропейской войне, стартовавшей с франко-голландского конфликта в начале 70-х годов и затем охватившей всю Европу – в северной её части эта война стала известна под названием Сконской. В ходе этой войны 1675-1679 г.г., изобиловавшей сражениями на суше и на море, датчане безальтернативно громили шведский флот, тогда как шведы столь же безальтернативно – датские сухопутные армии. Дания и ее союзники – Бранденбург и Голландия – активно пытались вовлечь Россию в антишведский блок, соблазняя возвращением Карелии и Ингрии, отошедших Швеции по Столбовскому договору 1617 г., то есть выходом к Балтийскому морю. И все-таки правительство Федора Алексеевича удержалось от соблазна, оставив эту историческую задачу своим наследникам – и было право, скажем мы, приняв в расчет цену, которой стоило ее решение Петру Первому даже при существенно более благоприятном соотношении сил.
Федору, однако, досталась своя война – первая в русской истории война с собственно Османской империей. Формально она была начата еще при царе Алексее, однако до реальных боевых действий против турецких войск, а не формирований крымцев и прочих турецких вассалов дело дошло лишь в 1677-1678 г.г. Действия эти были не то, чтобы слишком успешными, но, во всяком случае, определенную упругость русские войска продемонстрировали, и заключенный в 1681 г. Бахчисарайский мир показал, что на северном направлении экспансия Стамбула никакой перспективы не имеет.
Серьезный же сдвиг во внешней политике произошел уже "под занавес" жизни царя Федора – году в 1680-м, когда на передний план уже выдвинулся В. В. Голицын. Состоял этот сдвиг во всестороннем сближении с Польшей – политическом, военном, культурном. Данная линия пережила Федора – ее продолжал режим царевны Софьи и, затем, Петр в ранний период своего правления. Такой курс был стратегически близок к оптимальному – во-первых, с Польским государством легко было гармонизировать внешнеполитические интересы, а во-вторых – Польша в то время играла для России роль "окна в Европу": основного культурного посредника в общении с Западом. В рамках этого проекта даже был извлечен из нафталина, то бишь, из Крыпецкого монастыря, постриженный почти за десять лет до того главный полонофил царствования Алексея Михайловича – А. Л. Ордин-Нащокин. Извлечен, привезен в Москву, да только в новый расклад он вписаться не смог - или же не успел, и вскоре умер… Другим извлеченным из политического небытия персонажем прошлого должен был стать отставной патриарх Никон – постепенная реабилитация этого человека началась еще в 1678 г., а в 1681 г. царь распорядился перевезти его поближе к Москве, в Воскресенский монастырь (из Кирилло-Белозерского). При этом царь величал Никона не иначе, как патриархом, а восточным патриархам, осудившим Никона на соборе 1666 г., было разослано царское письмо с просьбой изменить давнее решение. Впрочем, сам Никон 27 августа 1681 г. скончался в дороге, и связанный с ним проект пришлось закрыть. А ведь задумано было грандиозно: Никон становился тем, кем некогда мечтал быть, – главой всех православных церквей, православным Папой (забирая, кстати говоря, этот титул у Антиохийского патриарха). А ненавидящий его Иоаким остается главой русской поместной церкви, одним из "подчиненных" нового Папы – наряду с патриархом Константинопольским. Вот только одна маленькая деталь перечеркивала все честолюбивые устремления Никона 50-х годов: православный Папа оказывался в такой же зависимости от московского царя, в какой до того пребывал московский патриарх… Автором этой креативной идеи, по всей видимости, был Симеон Полоцкий – человек, довольно хорошо знавший внутреннюю механику католической церкви.
Вообще, церковная политика в царствование Федора – вещь крайне сложная и противоречивая. Здесь и явные симпатии некоторых членов царской семьи, а также некоторых Милославских к Расколу, и, напротив, сожжение Аввакума аккурат за две недели до смерти царя Федора (так все его царствование было взято в скобки символическими антистарообрядческими акциями – кровавым штурмом мятежного Соловецкого монастыря за неделю до воцарения и казнью духовного лидера раскольников за две недели до конца правления. Понятно, что сами старообрядцы не могли не увидеть здесь причинно-следственную связь). Кроме того, имели место упомянутые нами зачаточные попытки сделать огосударствленное православие инструментом зарождающейся имперской политики. А еще в эти годы сформировались две конкурирующие церковные партии, спорившие на богословские темы, однако боровшиеся за влияние на царя и контроль над соответствующими институтами (типография, школы и т.д.). Это была партия "украинская", т.е. опиравшаяся на Киевскую Академию и стоявшие за ней западноевропейские образовательные учреждения, в лице С. Полоцкого, его учеников и последователей, а также противостоящая им партия "греческая" в лице патриарха Иоакима: по его запросу уже после смерти Федора в Москву прибыли посланные Константинопольским патриархом ученые монахи братья Лихуды. Как бы то ни было, именно конкуренция между этими двумя богословско-интеллектуальными группировками породило первое в Московском государстве высшее учебное заведение, известное нам под более поздним именем Славяно-Греко-Латинской Академии. Впрочем, начало оно работу тоже после смерти царя Федора Третьего.
Зато на годы правления этого царя обычно относят реформу принципа прямого налогообложения: переход от обложения обрабатываемых площадей к так называемому подворному обложению, когда единицей стал крестьянский двор, и заинтересованности крестьян в сокращении площадей не стало (зато появился интерес жить большими семьями в одном домохозяйстве). Считается, что это было более прогрессивным (т.е. всеохватным, а значит – справедливым) видом обложения, а главное – неким промежуточным шагом к петровской подушной подати. Во всяком случае, удельный размер прямого налога правительство уменьшило.
Столь же промежуточным шагом по европеизации костюма стала соответствующая реформа, предпринятая царем весной 1779 г. Обычно об этом говорят как о "введении польского платья", что не вполне верно, как и не вполне верно называть петровский указ 1698 г. "введением немецкого платья". Во всяком случае, замена охабней и опашней верхним кафтаном, укорочение рукавов нижних кафтанов и некоторые изменения отделки сделали покрой одежды действительно ближе к тому, что носили в то время в Европе. Как и определенные изменения женского платья, провозглашенные в 1680 г. первой женой царя – дочерью выезжего польского шляхтича Агафьей Грушецкой. Характерно, что царь Федор вводил новшество постепенно, без явного насилия – сперва начал носить новомодные вещи сам, причем вначале лишь на неофициальных мероприятиях, потом на все более и более строгих, а следом и придворные подхватили почин монарха. А уже за ними – и вся Москва. И только тогда последовал царский указ, регламентирующий ношение одежды – но только в придворном обхождении. Тогда как для реформаторских телодвижений Петра обычно характерна обратная последовательность действий.
Впрочем, одновременно с этим некоторым придворным шили за казенный счет "турские" (т.е. турецкого фасона) кафтаны – что, однако, также не было диковинкой для тогдашней польской и вообще европейской моды.
Как мы уже сказали, в целом приближенные к царю Федору слои испытывали определенный дефицит знатности – особенно это касается хронологический последней привилегированной группировки Языковых – Лихачевых, вовсе малознатных в сравнении с прежними членами Думы. Причем это обстоятельство служило для них не только моральным препятствием, но и вполне формальной проблемой, ибо кадровая политика того времени в значительной мере подчинялась принципу местничества: определения взаимного старшинства должностных лиц в зависимости от служебных заслуг в прошлом представителей всего рода. С одной стороны – это был один из немногих ограничителей царской власти, с другой же – один из многих ограничителей дееспособности правительства. Русские цари давно осознавали это как проблему, но в решении ее им удавалось добиваться лишь частных побед: скажем, отдельными указами в особо важные военные походы воеводы назначались порой "без мест": то есть исключительно по воле монарха. Принято считать, что именно царь Федор отменил эту древнюю традицию своим указом, торжественно объявленным в сенях Разрядного Приказа 22 января 1682 г.: царь при этом лично бросил в печь разрядные книги, где фиксировались местнические споры. На самом деле, все здесь не так просто. Для начала, скажем, что к радости историков, все разрядные книги, фиксирующие служебные назначения государства, поныне целы и невредимы. Более того, с самого начала правления Федора Алексеевича местнические дела в них записывать перестали вовсе – а писать их было указано в т.н. боярские книги, содержащие сведения о пожалованиях бояр. Именно боярскую книгу за 1674/75 годы и сожгли в тот торжественный день – прочие все от царствования Михаила Федоровича и до Петра Великого целы. Важно не это – а то, что уже с начала царствования Федора в придворных церемониях людей ранжировали не по местническому счету, а по старшинству выслуги. А в январе 1682 г. этот порядок просто был объявлен единственно допустимым при дворе. В армии, скажем, местничество официально сохранялось – хотя в каждом реальном военном походе неизменно отменялось особым царским указом. Видимо, многие, помимо самого царя, этого хотели – не только выскочкам, типа Хитрово или Языковых, но даже и родовитым людям было, в целом, выгодно, попав в "близость к телу" первого лица, сохранять это положение безотносительно родовых заслуг других людей. Отсюда уже не так далеко до петровской Табели о рангах – и в окружении царя Федора действительно ходили разные проекты закона, устанавливающего соотношение старшинства разных чинов – по крайней мере, при дворе. Однако, худородные придворные прикладывали и другие усилия по преодолению данной своей слабости: именно в этот период началась интенсивная работа по составлению родословных росписей привилегированного сословия, а кроме того, впервые, под влиянием Польши и Австрии, эти люди начали помаленьку обзаводиться гербами. Первый на Руси герб получил род Нарбековых – в рамках пожалования стольника Федора Саввича Нарбекова в думные дворяне 15 марта 1682 г.
Были и другие интересные проекты – попытка создания специализированного судебного отдела в боярской Думе, реформа церковной музыки по киевскому образцу (Федор был в старорусском смысле меломаном, владел собственной нотной библиотекой), изменения в органах местного управления и даже попытка создания специальной институции для грядущих реформ – что-то могло из всего этого вырасти интересное, но Господь времени не дал.