Керенский на белом коне

Александра Федоровича Керенского постигла участь любого законника и любого интеллигента в годину гражданской розни: на него ополчились обе стороны, и красные и белые. Керенский защищал гонимых, но для него самого адвоката не нашлось. В 1970 году в Нью-Йорке Зарубежная русская церковь (так же как и сербская) отказала ему и в христианском погребении как губителю России и масону. И все, что он получит 4 мая к 130-й годовщине со дня своего рождения, — эта скромная колонка.

Будущий глава Временного правительства был блестящим адвокатом, последователем Плевако и Александрова (защитника Веры Засулич). Он защищал униженных и оскорбленных, клеймил власть, выигрывал политические процессы, ничего не боялся. Участвовал в адвокатском комитете помощи жертвам 9 января 1905 года. В 1906-м защищал крестьян, разграбивших поместья остзейских баронов, в 1912-м — членов армянской партии «Дашнакцутюн». Выступал в поддержку жертвы черносотенцев М. Бейлиса так страстно, что попал под суд. Он разделял все чаяния и заблуждения тогдашней интеллигенции: поносил «кровавый царский режим» и мечтал о революции. Вступил в партию эсеров, писал радикальные статьи, за что даже отсидел 4 месяца в «Крестах» и 5 месяцев — в ташкентской ссылке. Был депутатом IV Думы от трудовиков и лучшим оратором от левых, а в 1915 году возглавил фракцию Трудовой партии. Он стал одним из лидеров думской оппозиции. „

Брешко-Брешковская обвиняла Керенского в том, что он не прикончил Ленина. А он не умел бить противника ледорубом по голове

” Именно Керенский призвал не подчиняться царской воле, когда 27 февраля Николай II своим указом прервал думскую сессию. Но его враг Шульгин, отпетый монархист, писал, что в эти же дни Керенский спасал царских министров от самосуда, позаботился о надежной охране и всех нуждах ненавидимого им монарха и его семьи, пытался договориться с Англией о высылке туда Романовых. Отъезд царской семьи в Тобольск он организовал, чтобы убрать несчастных от накалившихся в столице страстей.
Когда Керенский стал министром юстиции Временного правительства, в его активе оказались политическая амнистия, признание независимости Польши и восстановление конституции Финляндии. Возвращенная им из ссылки «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская потом обвиняла Керенского в том, что он не прикончил Ленина. А он не умел бить противника ледорубом по голове. И тщетно звал его на легитимный суд.
Керенский не соглашался санкционировать захват крестьянами помещичьей земли без выкупа. Он пытался удержать фронт, считая сепаратный мир с Германией позором для России. А Корнилова боялся, как всякий левый интеллигент боится генералов и офицеров: считал, что войска просто задушат революцию, а такие настроения в офицерской среде, конечно, были. Керенский не поверил в честные демократические убеждения Корнилова.
Он отчаянно рисковал после переворота, пытался выступить на Учредительном собрании против большевиков, но его не пустили эсеры. Он пытался присоединиться к генералу Каледину в Новочеркасске, но был с негодованием отвергнут. Перебравшись в январе 1918-го в Англию, он тщетно добивался от Антанты полноценной военной интервенции.
Будучи левым, Керенский ни разу не вышел за пределы триады: «Свобода. Собственность. Законность». И поздравления Сталину по случаю победы в советско-финской войне он в отличие от Милюкова не посылал.
Он еще долго боролся, читал антисоветские лекции и признал советскую власть только за два года до смерти, 87-летним стариком, чтобы умереть на родине. Но его не пустили.
Лучшую эпитафию ему оставил поэт Леонид Каннегисер, расстрелянный за убийство чекистского палача Урицкого: «Тогда у блаженного входа в предсмертном и радостном сне я вспомню — Россия, Свобода, Керенский на белом коне». До августа 1991-го России было больше нечего вспоминать.