Виктор Ерофеев не может забыть свой первый компьютер

Виктор Ерофеев, писатель

Тридцать лет назад, 12 июля 1981 года, началось производство первых персональных компьютеров. Какой была заря новой информационной эры...

Своим первым компьютером я обязан Рональду Рейгану. 1988 год. О компьютерах я ничего не знал. Голова кипела по другим поводам — казалось, что страна найдет наконец себе лучшее применение. Рейган приехал в Москву и созвал на ужин в резиденции своего посла пеструю компанию. Совсем рядом был дом, где у Булгакова Воланд правил бал — наша компания была не хуже. Сахаров и маршал Язов, Лигачев и Альфред Шнитке. Перед ужином Горбачев спросил меня:

— Тебя восстановили в Союзе писателей?

— Нет.

На следующее утро мне позвонили из Союза писателей ласковым голосом:

— Вы почему к нам не заходите? Ждем!

А Рейган меня спросил:

— Вы были в США?

— Нет.

— Так приезжайте, я вас приглашаю.

И я летом оказался его гостем в США. Мне нашли, чем заняться. Позвали профессором на летний семестр в Вермонт, в колледж Миддлбери. Там изучали русский язык с американским рвением. Даже за ужином и во сне запрещали говорить по-английски. Я преподавал русскую литературу и ходил в библиотеку, и тут я взял и влюбился. Но не в свою светловолосую аспирантку из Чикаго Анджелу, в которую были влюблены все преподаватели и студенты, а в лобастую умную машину, тоже светлого цвета. Она была везде, в разных количествах: в той же библиотеке, в деканате, в кабинете каждого профессора. Это был "Макинтош-плас", который позволял профессорам переписываться, не вставая со стула, а главное — на нем можно было писать тексты, как на машинке, а править — как от руки. Моя мечта соединить ручку, которой я писал прозу, и пишущую машинку, на которой я печатал статьи, сбылась.

Я потратил весь свой профессорский гонорар на то, что купил себе это чудо-юдо с жестким диском и принтером. Но тут оказалось, что это — стратегический товар, и его запрещено вывозить в СССР. В отчаянии я бросился звонить в Белый дом, где у меня была тоже светловолосая покровительница, следившая за моим пребыванием в Америке,— сотрудница президента. Та объявила мне, что решение о вывозе "Макинтоша" в СССР принимается в Пентагоне и министерстве торговли. Нужны подписи двух влиятельных министров. Я был убежден, что все это — чушь, поскольку наши разведчики и дипломаты могли купить себе любой компьютер и вывезти его дипломатической почтой. Но Америка — это рай свободолюбивого формализма. Там на просторах Вермонта, в краях Солженицына, с которым я так и не встретился, в палисадниках пламенно боролись с главным врагом — одуванчиками, а если соседи видели, что ты не борешься, звонили в полицию. Думаю, что после одуванчиков СССР был вторым по значению врагом, и ему лобастую машину не продавали. Но случилось новое чудо: поверив в мою политическую невинность, оба министра подписали бумагу, и я получил разрешение на вывоз компьютера.

Я вылетал через Монреаль, и границу Вермонта с Канадой пересекал в лесу, похожем на наш, подмосковный, с елками и березами. На границе какие-то лесорубы, оказавшиеся американскими таможенниками, равнодушно спросили меня, что я везу. Я с гордостью ответил:

— "Макинтош-плас"!

Меня арестовали и держали в какой-то темной комнате, но там был телефон. На мои вопросы, за что, мне никто ничего не отвечал. Прошли два, потом три часа. До отлета самолета оставалось критически мало времени, следующий был через неделю. Я бросился к телефону и позвонил моей покровительнице. Долгие гудки. Наконец я услышал ее голос:

— А я уже вышла из бюро, чтобы ехать домой.

— А меня арестовали!

Через десять минут меня выпустили с лесорубскими извинениями. Оказалось, что в национальном компьютере не зафиксировали разрешение на вывоз, и лесорубы решили, что я советский шпион. В Монреале уже закончилась посадка, и самолет вышел на взлетную полосу, но директор аэропорта сжалился и остановил самолет. Я влетел в него, красный, с жесткой синей сумкой, где лежало мое чудо.

В Шереметьеве таможня спросила меня ехидно:

— Зачем вам нужен этот черно-белый телевизор? Нашли, что купить!

Я молчал. Я не верил, что свою любовь я дотащил до Москвы. Я писал на нем Анджеле нежные письма и печатал на принтере. Я был по уши влюблен. А вокруг меня темные коммунисты воевали с мрачными демократами.

Любовь с первой буквы