Миндаугас Карбаускис: «Мне кажется, что я просто ширма для дел других людей»

Худрук «Маяковки» рассказал МАРИНЕ ДАВЫДОВОЙ, что происходит в известном театре и почему он отнес в Департамент культуры свой «ультиматум»

© Андрей Замахин / Издательство «Семь Дней» Миндаугас Карбаускис ​Мало какое из кадровых решений последнего времени вызвало такую бурю энтузиазма в театральных кругах, как случившееся в конце мая назначение худруком Театра им. Маяковского Миндаугаса Карбаускиса. Решение московского Департамента культуры приветствовали люди самых разных взглядов и предпочтений. Казалось, именно этот не склонный к радикализму, Читать! 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best Юровский об опере «Мастер и Маргарита» Заветные желания наших авторов и коллег Сергей Жадан. Ворошиловград Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно» но глубокий и вдумчивый режиссер сможет в новых исторических (и эстетических) условиях вдохнуть жизнь в, казалось бы, дышащее на ладан понятие «репертуарный театр» (он же театр-дом). Но недолго музыка играла… Сезон только начался, а новоиспеченный худрук Маяковки уже отнес в Департамент культуры письмо, в котором он заявляет о невозможности работать с директором театра Евгенией Куриленко, приступившей к исполнению обязанностей практически одновременно с самим Карбаускисом. Известный режиссер, органически чурающийся громких заявлений, резких слов и вообще очень не любящий давать интервью, рассказал OPENSPACE.RU, что подвигло его на этот решительный шаг.

— Нет. Со мной обсуждали в основном какие-то общие вещи — не приведешь ли ты в театр жену, не будешь ли увольнять артистов. О распределении полномочий я вообще тогда не думал. Мой собственный опыт работы в других театрах говорил о единственном способе взаимоотношений — директор работает на худрука. О том, что бывает иначе, я наивно не догадывался. Только на третий месяц я стал внимательно штудировать устав театра. И если в предыдущей его версии (принятой при Сергее Арцибашеве) в нем еще было слово «двуначалие», то в готовящейся, с которой я вообще не был ознакомлен (я в начале октября просто потребовал мне ее наконец показать), слова «двуначалие» уже нет. Может, это юридически ничего и не меняет, но отсутствие самого слова показательно. Я только сейчас понимаю, что при моем назначении все главные вопросы обсуждались департаментом с Евгенией Куриленко за моей спиной. А сам я не очень-то и принимался во внимание. Именно она фактически представляет в театре интересы департамента.

— Но в департаменте поменялось руководство.

— Да, но и там, и в правительстве Москвы продолжает работать множество системных чиновников, которые никуда не делись.

— Вообще-то, с точки зрения среднестатистического московского худрука, директор, связанный с департаментом, это даже хорошо. Это значит, с финансированием все будет о-кей.

— В каком-то смысле да. Но ведь вся эта система фактически строится на шантаже: у меня, мол, есть свои люди во властных структурах, а не будет этих связей — и денег у вас тоже не будет. Я никак не могу привыкнуть к отсутствию какой-либо прозрачности и открытости. Мне нужен налаженный механизм официальных взаимоотношений с департаментом, не зависящий от личных связей. Необходимо нормальное планирование бюджета, подача заявок на гранты и конкурсы, а мне на это говорят: я тебе и так денег принесу.

— Простите за цинизм, а вам-то какая разница, откуда берутся деньги?

— В такой непрозрачности много подводных камней. Скажем, у театра проблема с освещением — прожекторы, софиты и т.д. Парадокс в том, что Куриленко привозит его. Но раз непонятно, откуда оно взялось, значит, театру оно не принадлежит. Оно принадлежит как бы лично директору.

— А сейчас вы этим оборудованием пользуетесь?

— В том-то и дело, что нет. Потому что сейчас у нас конфликт. И оно лежит где-то под сценой. Но главное — у нас с директором огромные эстетические расхождения и разногласия едва ли не по всем вопросам.

— И в чем именно они состоят?

— В первую очередь они связаны с началом реконструкции филиала Театра им Маяковского. Это некое наследство, доставшееся мне от прошлого руководства. Проект реконструкции был разработан и запущен при Арцибашеве, фактически в последние дни его правления.

— Запущен юридически или уже началась физически сама реконструкция?

— Юридически. И тем не менее я видел и свою задачу, и задачу директора в том, чтобы приостановить этот процесс и отстоять право на переосмысление проекта.

— А почему?

Читать текст полностью — Потому что проект безнадежно устарел. Возможности зала и сцены в нем совершенно не продуманы. Он не содержит в себе никаких конструктивных решений, никакой театральной идеи. Я призвал в эксперты Сергея Куцевалова, строившего «Студию театрального искусства», но он толком даже не был принят Куриленко. Честно говоря, этот проект и не реконструкция вовсе, а какой-то евроремонт с нелепыми цветниками посредине. Я понимаю, что такую площадку, наверное, будет легко сдавать в аренду. Но меня это как-то не утешает. Ну как я могу быть худруком театра, в помещение которого мне и заходить-то будет неловко. — Вы поставили вопрос об этом в департаменте?— Да, с самого начала. Но мне ответили, что все делается по закону, и директор мне тоже сказала: все по закону. И с девизом «все по закону» за эти пять месяцев проект был запущен в производство. То есть уже есть организация, которая выиграла конкурс на реконструкцию. Мне говорят: не волнуйся мы по ходу дела изменим то, что ты сочтешь неудачным. Но это для меня не аргумент. Я это уже проходил при косметическом ремонте основной сцены театра. Здание сейчас вроде бы приведено в рабочее состояние. Что-то в нем залатали, замазали. Но есть ведь и эстетический аспект. Когда я вижу, как стены красят масляной краской, я, конечно, не могу на это не реагировать. Не советоваться во всей этой деятельности с худруком и художником — для меня это нонсенс. Да и потом, я вообще не собираюсь тыкать в краски и думать о цвете кафеля. Я считаю, что надо сначала разработать некую концепцию дизайна, нанять специалиста и потом только приступать к воплощению. — А сколько должна идти реконструкция филиала?— Как я понимаю, около года. Отсюда весь сыр-бор с письмом в департамент, кажущаяся спешка или суета. Надо срочно все останавливать. Я прекрасно понимаю, что нынешний глава департамента Сергей Капков только что сам приступил к исполнению своих обязанностей, но я не могу ждать. Это как заходить в болото: чем дальше идешь, тем сложнее выбраться. У меня никакая не паника и не истерика. Просто эта реконструкция будет связана с моим именем, а не с именем директора. Мы вообще можем сейчас прекратить разговоры о том, кто из нас хуже, а кто лучше, а просто вспомнить, что наверху на афише театра написана фраза «Художественный руководитель театра — Миндаугас Карбаускис». А значит, все преобразования люди будут связывать с моим именем. Я должен нести за них ответственность. А у меня сейчас создалось ощущение, что я просто являюсь ширмой для осуществления неких дел других людей. — Но когда вам предложили кандидатуру директора Куриленко, то вы, как я понимаю, легко на нее согласились. Она показалась вам профессиональной и способной к диалогу?— У меня не было времени на раздумья. Решение о моем назначении было принято только 20 мая, хотя переговоры начались в конце апреля. 20 мая — самый конец сезона. Сверстать будущий сезон так поздно практически невозможно. Я весь с головой ушел в эти проблемы. Про директора я только понял, что у нее есть хватка. Что какие-то насущные проблемы она, скорее всего, сумеет решить. О разграничении полномочий я вообще не думал. Я с самого начала понимал, что такой большой театр не может поднять один человек, он может его только провалить. Чтобы театр функционировал, нужно работать в тандеме и выработать некую систему. Но для этого необходимо вести диалог. А о каком диалоге может тут идти речь: мы люди разных поколений и совершенно разных эстетических предпочтений. У нас разное понимание театра, разный театральный опыт. Мне вот всегда казалось, что директор театра должен хотя бы один спектакль худрука посмотреть.— А она не посмотрела?— Нет, ни одного. И я думаю, что, если она их увидит, они ей не понравятся. Она не мой зритель. — Вы сейчас вообще не разговариваете с Куриленко?— Последние три недели нет. — И в какой момент было окончательно прервано общение?— Не хочется мелочиться… Тут столько разных сюжетных поворотов. Но вообще это случилось, когда на мой вопрос отделу кадров, кто по образованию новые работники дирекции, мне сказали, что я не могу видеть их личные дела и показали некое «Положение об обработке и защите персональных данных работников». — А кто его выпустил, простите, я недопоняла?— Выпущено это положение новым административным руководством, и, по всей видимости, оно скопировано с документов каких-то предприятий. В нем присутствует словосочетание «генеральный директор», но такого понятия, как «художественный руководитель», там вообще нет. И это очень симптоматично. Был и еще один приказ,— приказ о распределении компетенций, и в нем я был приравнен, по сути, к одному из заместителей директора — по художественной части. А ведь директор пришла со мной в театр как равный человек — партнер. Но в чиновничьей системе, сохранившейся с советских времен, кто-то все равно должен быть главнее. — А почему вы вдруг решили ознакомиться с личными делами представителей новой администрации?— Потому что у меня возникло подозрение, что команда, пришедшая с директором, — это люди, никогда прежде в театральной системе не варившиеся. Я обнаружил нехитрую закономерность в подборе новых кадров — родственники и знакомые. Их приводят почти машинально, как в собственный дом. Профессионализм тут играет последнюю роль. Скажем, у заместителя Куриленко по финансовой части вообще, как я понимаю, нет финансового образования. — Правильно ли я понимаю, что госпожа Куриленко принадлежит к тому типу директоров, которые смотрят на театр как на объект недвижимости, а выпуск спектаклей воспринимают как некую тяжкую повинность? Таких директоров интересуют, как правило, понедельники, то есть выходные дни, когда здание театра можно сдавать в аренду?— Я хотел бы избежать резких заявлений. Мне кажется, факты, которые я привожу, говорят сами за себя. — Известно, что значительная часть театральных конфликтов, которые сотрясали в последнее время столицу, были связаны с противостоянием режиссера и труппы. У вас возникали такие проблемы?— Ни в малейшей степени. Я с самого начала постарался отключить стереотипы мышления и знакомиться с труппой с чистого листа. Никаких скандалов у нас не было. Наоборот, было много общения без лишней субординации. Я специально «ультиматум» в департамент отнес сам, чтобы не втравливать артистов во всю эту ситуацию. Но вообще они — моя огромная поддержка. — А почему вы не снимаете спектакли старого, арцибашевского репертуара? Честно говоря, афиша театра выглядит ужасающе: немыслимое количество каких-то стыдных комедий.— Я подумал, что несправедливо снимать старые спектакли, так как свою задачу вижу в построении нового, а не в разрушении старого. У нас сейчас одновременно запущено сразу шесть проектов. В труппе примерно 80 артистов, в новых работах будет занято больше половины. А еще у нас каждую неделю по средам 25 молодых артистов импровизируют по три с половиной часа. На эти импровизации приходят режиссеры, присматривают себе актеров. Я снял только один спектакль, «Шаткое равновесие», исключительно из-за плохой посещаемости. — Но вас уже обвинили в том, что вы сняли из репертуара еще и «Рубеж» — один из немногих спектаклей столицы, посвященных обороне Москвы.— Во-первых, это единственный спектакль филиала, который, как назло, технически не переносится на Малую сцену театра. Во-вторых, по настоянию департамента он все же был перенесен.— Настояние департамента трогательно. Особенно если учесть, что спектакль поставлен по пьесе помощника Людмилы Швецовой Александра Пудина, а сама пьеса «посвящается Людмиле Ивановне Швецовой». У вас нет ощущения, что Театр Маяковского московские власти вообще воспринимали как домашний дачный театр, в котором можно ставить свои произведения и реализовывать свои амбиции?— По понятным причинам я бы не стал это комментировать. — Вы решительно заявляете городской власти, что не хотите работать с Куриленко. И мне кажется, что новый глава департамента Сергей Капков, которому от прежнего руководства досталось, прямо скажем, непростое наследство, заинтересован в сохранении вас в качестве худрука. Но есть ли у вас на примете кандидатура нового директора? Ведь найти хорошего театрального менеджера еще сложнее, чем хорошего театрального режиссера.— Новая кандидатура есть у самого департамента. И самое интересное, что мне ее предложили сразу же, как только я туда отнес свое письмо. Более того, сложилось впечатление, что этот человек по первоначальному плану и должен был прийти в Театр Маяковского директором. — Да? И что же случилось? Почему в результате назначили Куриленко? Уж не потому ли, что она соседка по даче все той же Швецовой?— Я старался в это не вникать. Скажу только, что предложенный человек показался мне весьма интересным и близким по опыту.— И кто же он такой — выкладывайте карты!— Я не могу сейчас сказать, ведь этот вопрос должен решаться вместе с главой департамента. Но, вообще, хотелось бы находить директора другим способом, более открытым. И чтобы вопрос разрешился как можно скорее: у нас на носу премьеры. А работать в нынешних условиях стало просто невозможно.— Неизбежно возникает вопрос: а вы не боитесь, что вот этот человек, имени которого вы не называете, только кажется подходящим для сотрудничества, а когда работа начнется, выяснится, что все опять не так? Опять возникнут разногласия. И это уже будет ловушка. Вам ведь и Куриленко поначалу показалась не лишенной хватки и каких-то положительных качеств.— Взаимоотношения худрука с директором — вообще очень сложная штука. Это как совместимость крови.— Вот именно. Поэтому режиссеры так часто стремятся совмещать в своем лице должности худрука и директора. Вы хотели бы такой полноты полномочий (в том числе и финансовых) и при полноте ответственности?{-tsr-}— Нет, мне это неинтересно. Я за двуначалие, но мне нужен настоящий диалог с директором, в котором оба собеседника будут формулировать будущее театра. Мне кажется, что есть в театре преступления и похуже воровства: когда люди, руководящие театром, вообще не понимают, куда и зачем они двигаются.— Вам не кажется, что это звучит несколько идеалистично?— Мне кажется, что идеализм в нашем деле не такая уж плохая вещь.