Сергей Невский: «Чувство маргинальности русским композиторам очень бы не помешало»

Музыкальный куратор проекта «Платформа» о целебном общении с норвежской музыкой и о том, что в господдержке современного искусства нет ничего ужасного

© Евгений Гурко / OpenSpace.ru Сергей Невский Перейти в фотогалерею материала › Всего фото: 9 — В рамках проекта «Платформа» на «Винзаводе», где ты курируешь музыкальную составляющую, прошла дискуссия на тему «Зачем нужна современная норвежская музыка?». А такая дискуссия-то зачем нужна?

Потому что, если вы обратитесь к русским композиторам и предложите осознать себя маргиналами, они будут очень возражать. Наоборот: скажут, что они мессии, которые пришли спасать европейскую культуру от академизма. При том что в реальности современная русская музыка маргинальна, как эстетически, так и в социальном плане. Но композиторы при этом являются медийными фигурами. Это очень странно. Нет институций, нет нормальной концертной жизни, связанной с современной музыкой, но композиторы все время в СМИ говорят о музыке. Ситуация парадоксальная.

— Ирония — единственный способ выживания современной музыки?

— Речь идет не о выживании, а о том, что делать с историческим багажом. Вот Гройс говорит о том, что современное искусство уже давно работает с темой своей избыточности. И в России, в том числе среди композиторов, тоже была традиция концептуалистов, которые эту тему развивали. Но у норвежцев это на более глубоком уровне.

Попытка найти систему координат, попытка осознать, где мы вообще находимся, — она у норвежской музыки очень ценна. И это тот пункт, который может быть интересен русским композиторам. Потому что вся русская музыка — это импорт. Начиная с партесного пения. Я уж не знаю про стихиры Иоанна Грозного — наверное, это тоже был византийский импорт.

Когда мы гуляли с норвежским композитором Эйвиндом Торвундом по Москве, он сказал, что Москва ему напоминает Японию. Потому что интенсивность заимствований совершенно безумная. «Макдоналдс» в Москве — самый большой в мире. Суши — выбор больше, чем в Токио. И вот эта интенсивность заимствования — качество, которое знакомство с норвежской музыкой помогает нам в себе осознать. Потому что они свою маргинальность, периферийность рефлексируют, а мы нет.

Читать текст полностью © Евгений Гурко / OpenSpace.ru Сергей Невский Митя Курляндский на нашей дискуссии сказал, что любой эстетический импорт в России доводится до абсолюта, пока не утрачивается связь с первоисточником. Примером является творчество того же Курляндского. Если у Лахенмана есть тонкие диалектические взаимоотношения между звуками и шумами, то у Курляндского — только шум. То есть какой-то принцип берется извне и доводится до предела. Но сами русские композиторы этого не осознают, потому что их диалог с европейским контекстом минимален. — Ты ведь говоришь о каком-то небольшом сегменте русских композиторов? Ведь есть много таких, которые без всяких «шумов» прекрасно обходятся. Можно зайти на проходящий сейчас фестиваль «Московская осень».— Там уровень неосознания просто еще больше. Если люди пишут симфонию, где ритм — восьмая, две шестнадцатых, они тоже не осознают, что это Шостакович. Им бы, кстати, также не помешало послушать норвежскую музыку.— Кто поддерживает музыкальную активность «Платформы»?— Учредителями являются МХТ и «Винзавод». Это очень характерная ситуация. В России современной музыкой занимаются институции искусства и театра. Это данность. Если не считать попытки Олега Пайбердина сделать фестиваль «Другое пространство» в Московской филармонии, музыкальные институции музыкой, написанной сегодня, не интересуются. Существует взаимный страх. Филармония боится, что на концерт современной музыки никто не придет. И композиторы говорят: нет, мы не будем делать концерт в филармонических институциях, никто не придет, никто не будет заниматься рекламой, будет чудовищная организация и т. д.В России нет культуры композиторских заказов, и, естественно, я благодарен «Платформе», что своей работой, своей выстроенной стратегией, включающей поддержку молодых авторов, она немного компенсирует эту, в общем, довольно позорную ситуацию. © Евгений Гурко / OpenSpace.ru Сергей Невский Потом, есть чисто технические проблемы. У нас вот был концерт с использованием видео. Все техническое оснащение было бы невозможно, скажем, в Рахманиновском зале, где, как любит повторять Владимир Тарнопольский, есть три розетки. То есть современная музыка часто требует каких-то специальных технических инвестиций. И пространство «Винзавода» дает нам такую возможность. «Платформа» была сделана для того, чтобы делать вещи, невозможные в филармоническом пространстве, так же как театральные проекты «Платформы» предполагают вещи, невозможные в репертуарном театре. — А не потому ли эта музыка комфортнее принимается на территории современного арта, что она и существует больше по законам арта?— Я написал про это целую статью на немецком языке, которая называется «От произведения к объекту». Смысл состоит в том, что сами композиторы в России от произведения, где есть начало и конец, все больше движутся в сторону создания этаких «звуковых скульптур». Я не знаю, что здесь причина, а что следствие. То, что композиторов в России выталкивают в это самое пространство современного искусства и они начинают мыслить его категориями? Или тот материал, который выбирают композиторы, вынуждает их сходить с филармонической площадки?В России эта ситуация особая. В Германии, где я провожу большую часть времени, есть мощный исполнительский аппарат. Скажем, ансамбли современной музыки. Я сейчас написал пьесу для, наверное, лучшего в Германии ансамбля современной музыки musikFabrik. Перед этим я с ним много советовался, происходила интенсивная работа, и я не могу сказать, что она имела какое-то отношение к contemporary art. Нет, обычная работа композитора и исполнителя. Просто в силу невероятного качества исполнителей, которое требует от композитора большой точности в постановке задач, она выходит на некий новый уровень. © Евгений Гурко / OpenSpace.ru Сергей Невский В Европе есть, конечно, концерты в галереях. Но все-таки главным местом музыки остается концертный зал. Можно к этому позитивно относиться или негативно, но он остается неким гравитационным полем. И то, как изменяется язык музыкальных взаимоотношений вот с этим тяжелым, неповоротливым филармоническим форматом, является основой системы координат для новой музыки. То есть нельзя говорить, что раньше были произведения для оркестра, а сегодня перформансы, нет. А у современных русских композиторов этот традиционный исполнительский аппарат уходит на второй план — в силу взаимного неприятия. И их маргинальность по отношению к филармонической среде дает им возможность превращать свои сочинения именно в звуковые скульптуры и в конце концов осуществлять эстетически более рискованные проекты. То есть из нужды они делают преимущество. Но это специфически русская ситуация. Просто в России филармонические музыканты являются самым реакционным слоем. Ничего с этим не сделаешь. Специфика русского классического образования.— С одной стороны, давно всем известно, что наша традиционная филармоническая жизнь плохо соотносится с современной музыкой. Мы привыкли на это жаловаться. С другой стороны, ультрасовременному искусству в последнее время оказывается все больше господдержки. Не получится ли так, что это может быть воспринято как насаждение сверху и, следовательно, что-то очень сомнительное?— В Германии есть такая вещь, как радиооркестры. Государственные радиостанции должны пропагандировать культуру. Заказчиками современной музыки являются радиостанции. Если вы пишете для Донауэшингена, вы пишете по заказу Южногерманского радио. Потому что в земле Баден-Вюртенберг, где находится этот фестиваль, собирается огромное количество налогов на радиоточки, которое дает возможность содержать радиооркестр и делать заказы композиторам. Просто деньги идут в нужную сторону. Так же и в Норвегии: когда случился нефтяной бум, они не стали превращаться в Дубай, они очень активно занялись культурой. И я не вижу ничего ужасного в такой осмысленной государственной поддержке современного искусства. © Евгений Гурко / OpenSpace.ru Сергей Невский — Но эта тема для нашей российской интеллигентской ментальности очень болезненная, как ты понимаешь…— Естественно, большая часть агрессии против современной музыки вызвана тем, что им кажется, что это некий договор между властью и «проходимцами от культуры». Это понятно. Но я тут ничего не могу изменить! Давайте просто смотреть на то, как ведет себя каждый конкретный человек. Ездит композитор X на Селигер или не ездит? Вступает он в «Единую Россию» или не вступает? Я вот, например, не являюсь членом Союза композиторов. Я собирался туда вступить, но сейчас уже не собираюсь, потому что Союз композиторов сам куда-то то вступает, то не вступает, и очень сложно с этим разобраться. Одна из самых замечательных реакций на моего «Франциска» была такова: сказали, что «Невский, чтобы уехать за границу, сменил конфессию». Имелось в виду — православие на католичество. При том что «Франциска» попросил меня написать православный Курентзис, который каждый год ездит на Афон. Невозможно удовлетворить людей, которые заведомо враждебно к вам относятся. Невозможно объяснить сразу всем русским филармоническим музыкантам, что новая музыка не есть черная сила, которая навязана «планом Маршалла» или чем-то еще. Можно только работать с отдельными людьми. Чем дольше я работаю в России, тем больше я вижу вокруг музыкантов, которые могут и Бетховена прекрасно сыграть, и современную музыку. И это счастье, потому что с хорошим музыкантом, который различает четыре типа вибрато или десять возможностей ведения смычка, всегда лучше работать, чем с человеком, который этого не умеет. {-tsr-}Я думаю, что следующая фаза в России — нормализация отношений современной музыки с традиционными институциями. Просто потому, что появились новые, более открытые исполнители и дирижеры. Я просто по себе смотрю — я недавно написал для оркестра Musica Viva и Лены Ревич, сейчас буду писать для Татьяны Гринденко, в следующем году собираемся с Кириллом Рыбаковым концерт делать. Происходит какое-то новое взаимодействие между композиторами и филармоническими музыкантами, поиск спокойного диалога, без агрессии, без интернет-свар.