Рубрику ведет Игорь Федюкин

Зависит ли продолжительность жизни от уровня достатка? Этот вопрос давно волнует человечество; историки в очередной раз попытались на него ответить.

Фильм "Время" — о том, как мгновения буквально превратились в деньги. Минутами расплачиваются за такси и кофе, в них получают зарплату. Кончаются минуты — кончается и жизнь. Бедняки, соответственно, живут недолго, богатые бессмертны и к тому же не стареют. Фантастика здесь, как это часто бывает, основана на гротеске: неравенство перед смертью преувеличено, но оно — реальное явление. Богатые и образованные обычно имеют существенно больше шансов прожить очень долгую жизнь.

Откуда пошло это неравенство — ключевой вопрос. Два наиболее популярных и во многом интуитивных ответа на него таковы: социальное неравенство перед лицом смерти является либо извечным (оно наблюдалось уже в докапиталистических аграрных обществах), либо, наоборот, характерным для современности явлением. Во втором случае его связывают с промышленной революцией XIX века, когда бедняков оторвали от земли и здоровой пищи и согнали в перенаселенные, грязные и опасные города, а богачи получали больший доступ к медицине, канализации и средствам гигиены. Пагубным влиянием промышленной революции на общество возмущались еще европейские реформаторы середины позапрошлого столетия. Вероятно, отчасти это было обусловлено представлениями об архетипическом золотому веке — ушедшем в прошлое периоде социальной гармонии и изобилия. Идиллия эта с древности обычно описывалась как аграрное общество, не испорченное торговлей, промышленностью и государственностью.

О том, как в прошлом так называемая ожидаемая продолжительность жизни при рождении зависела от социально-экономического статуса, в реальности известно мало. Мы знаем лишь, что во второй половине XIX века такие различия действительно фиксировались, но без конкретики. При попытках определить, зависят ли показатели смертности от социального статуса и как соответствующие различия изменялись со временем, исследователи сталкиваются с множеством препятствий. Проблематично само определение социального статуса. Источником данных служат архивы различных органов, уполномоченных регистрировать смерть, например приходские книги. Такие источники содержат массу полезной информации, но имущественное положение усопших в них, как правило, не отражается. Поэтому авторы исследований определяют социальный статус через род занятий, что, конечно, означает сильное упрощение: с точки зрения реального уровня жизни купец купцу рознь. А попытки анализировать данные за продолжительный период упираются еще и в проблему меняющегося статуса профессий: одна и та же профессия может на протяжении ста лет превращаться из редкой и высококвалифицированной в массовую и низкооплачиваемую, и наоборот.

Преодолеть методологические трудности пытаются авторы серии статей в специальном номере журнала Explorations in Economic History. Собрать исчерпывающие данные, охватывающие всю Европу за несколько столетий, невозможно, поэтому итоговая картина представляет собой мозаику, составленную из разнородных, но весьма любопытных фрагментов. Данные, собранные в архивах Женевы, например, показывают наличие очень сильных различий в показателях смертности между купцами и высококвалифицированными ремесленниками, с одной стороны, и чернорабочими — с другой. И это уже в XVII веке, задолго до промышленной революции. С приходом же индустриальной эры общая продолжительность жизни повышается, а показатели неравенства перед смертью снижаются. Примечательно, что значительные различия в ожидаемой продолжительности жизни в более ранний период связаны с высокой детской смертностью от оспы. Дело в том, предполагают авторы, что представители элиты имели обыкновение отсылать малолетних детей на вскармливание в деревню, где тех меньше затрагивали эпидемии оспы, поражавшие в первую очередь наиболее густонаселенные городские кварталы. Таким образом, ключевыми оказываются различия в образе жизни, а не разница в доходах как таковая.

Схожий вывод сделан из данных, собранных исследователями в Сундсвале, небольшом городке на юге Швеции, и прилегающих районах. Существенные различия в показателях смертности здесь фиксируются еще в допромышленную эру, но в данном случае напрашивается в первую очередь географическая связь: фермеры и сельскохозяйственные рабочие живут гораздо дольше, чем горожане любого уровня достатка. Внутри же города (как и в сельской местности, если ее рассматривать отдельно) имущественные различия оказываются малозначимыми.

Говоря коротко, четкой картины того, как менялся уровень социального неравенства перед смертью на протяжении последних столетий, сегодня нет. Имеющиеся данные указывают на вероятность сложной зависимости факторов, при которой ключевую роль играют модели расселения и образ жизни. Не говоря уже о том, что, судя по результатам последних исследований, дальнейшая продолжительность жизни среди тех, кто уже достиг 60 лет, примерно на 25% определяется наследственностью.

Источники

Reto Schumacher, Michel Oris. Long-term changes in social mortality differentials, Geneva, 1625-2004.— Explorations in Economic History 48 (2011), 357-365.

Soren Edvinsson, Marie Lindkvist. Wealth and health in 19th Century Sweden. A study of social differences in adult mortality in the Sundsvall region.— Explorations in Economic History 48 (2011), 376-388.

Tommy Bengtsson, Frans van Poppel. Socioeconomic inequalities in death from past to present: An introduction.— Explorations in Economic History 48 (2011), 343-356.

Денежка и смерть