Вацлав Гавел, Солженицын и поражение циников

Покров «жизни во лжи» сделан из удивительного материала: до тех пор, пока он наглухо покрывает все общество, кажется, что он из камня; однако достаточно в одном месте пробить в нем брешь, достаточно единственному человеку воскликнуть: «Король — голый!» и единственному игроку нарушить правила игры, тем самым изобличив ее как игру, — и все внезапно предстанет в ином свете, а весь покров, словно бумажный, мгновенно начнет рваться и расползаться. — Вацлав Гавел

В феврале 1978 года, в разгар так называемой нормализации в ЧССР, коммунистическая диктатура, установленная советскими штыками, казалась незыблемой, а ныне знаменитое эссе «Сила бессильных», откуда взяты эти строки, — едва ли не утопией. Всего через одиннадцать лет драматург, диссидент и политзаключенный Гавел въехал в Пражский Град, чтобы стать первым с 1948 года некоммунистическим президентом Чехословакии. Он оказался прав — крах режима компартии произошел стремительно и бескровно, так же как и во всех остальных странах так называемой народной демократии, кроме Румынии.

Уход Гавела в дни бурных московских событий породил в России такой интерес к фигуре этого политика-философа, какого он не знал при жизни. Это легко объяснимо. В 1989-1991 годах, когда СССР переживал свою антикоммунистическую революцию, нас вдохновляли другие люди: сначала Горбачев, потом Ельцин. Был Сахаров, пожалуй, самый созвучный Гавелу политический деятель, но он рано умер, в декабре 1989 года. А Солженицын, первым призвавший нас жить не по лжи, был в Америке и вдобавок с недоверием относился к идее современной, западного типа демократии.

Потом были очарование рыночными реформами и разочарование в них, политический кризис 1993 года, приватизация, Чечня, выборы 1996 года, дефолт, вновь Чечня, Путин, Беслан, нефть, «суверенная демократия», «Единая Россия», Медведев, новый кризис... Остановиться и подумать времени не было. И вообще у России ведь особый путь, не так ли? Кто-то заявляет об этом с гордостью, кто-то — с сожалением. Сколько раз приходилось слышать в интеллигентских разговорах, на конференциях и в интервью: «Мы не Центральная Европа. Гавел, Валенса, Иоанн Павел Второй у нас появиться не могли; их опыт в нашей стране не применим».

Отчасти это так. В конце восьмидесятых Центральная Европа и Балтия освободились от коммунизма так легко как раз потому, что он был навязан их странам и народам извне. Крах посттоталитаризма стал одновременно окончанием советской оккупации. Это, несомненно, облегчило посткоммунистическую трансформацию бывших советских сателлитов. Ведь поляки и чехи, эстонцы и венгры могли сказать: «Мы ни в чем не виноваты, нас принудили жить во лжи насилием». Там, где не были дислоцированы советские войска, — в Болгарии, Румынии, Албании — преобразования шли дольше, труднее, а иногда и кровавее, чем там, где Советская Армия присутствовала. Зримое напоминание об оккупации помогало решительнее порвать с прошлым.

Советская история была другой. Теперь, двадцать лет спустя после распада СССР, ясно: главным тормозом нормального, человеческого, гуманного развития России был и остается прежде всего цинизм — порождение советского страха, двоемыслия и лжи. Из него произрастают неверие в себя и вера в «хозяина», презрение к моральным ценностям и убежденность в том, что деньги могут все, вечный поиск внешних врагов и тайных сил при нежелании трезво взглянуть на свою жизнь и жизнь страны.

Это взгляд на мир слабых людей. Тех, кого Гавел убеждал поверить в свои силы тридцать четыре года назад. До России призыв докатился только сейчас. Неслучайно журнал The New Times счел нужным вновь перепечатать и солженицынское эссе, зовущее «жить не по лжи».

Нынешний российский правящий класс подвел его собственный цинизм, который с некоторых пор принято маскировать под термином «прагматизм». Убежденность в том, что для бессрочного удержания власти будет достаточно платить гражданам зарплаты и пенсии, давать заниматься отдельными видами бизнеса в офисе и чем угодно — дома, сыграла с ним злую шутку. Человек и сложнее, и намного больше, чем сумма его личных потребностей. Он еще обладает чувством личного достоинства — этим непременным условием становления гражданина.

Закрытую и непрозрачную политическую систему в современном мире можно бесконечно сохранять только жесточайшим террором и полной изоляцией. Как поступает, например, династия Ким в Северной Корее. В противном случае взрыва общественного недовольства не избежать. Этот урок в этом году выучили бывшие правители Туниса, Египта, Йемена и Ливии. Рано или поздно жители Китая тоже преподадут его своим лидерам. Ныне почти забытые студенческие протесты на площади Тяньаньмэнь в 1989 году были первым звонком к этому уроку.

Смысл происходящего в России сегодня, по-моему, в столкновении двух взглядов на мир. «От нас ничего не зависит!» против «Если не я, то кто же?». Во время демократической революции 1989-1991 годов выбор стоял так же. Разница в том, что сегодня правды и чистоты в политике взыскуют не дезориентированные граждане советской империи, которые знали, чего они не хотят, но не были готовы взять на себя ответственность за будущее. Российский политический ренессанс сегодня — это движение и тех, кто за двадцать лет приобрел нелегкий, но полезный опыт несоветской жизни, и тех, кто советской жизни никогда не знал. Вот почему Вацлав Гавел внезапно оказался так актуален. Если Солженицын личным примером показал, что можно жить не по лжи, то последний президент Чехословакии и первый президент Чехии доказал четырнадцатью годами политической карьеры, что не по лжи можно еще и действовать. Причем в сфере, которая всегда и везде считается делом грязным, — в политике.

Есть ли в России сегодня фигура, хотя бы отдаленно напоминающая Вацлава Гавела? Пока в чем-то на него похож только один человек — Михаил Ходорковский. Он единственный из российских политиков умеет говорить о политике, не звуча при этом как политик. Он ясно обозначил свою моральную и нравственную позицию. У него есть практическое и довольно ясное видение будущего России. Наконец, он являет собой знакомый по русской классике образ «кающегося грешника», искупая своей судьбой все грехи девяностых. Cимволически — это многого стоит.

Но Ходорковский пока в тюрьме. И неизвестно, захочет ли он заниматься политикой, даже если выйдет на свободу завтра. Если «да», то он, видимо, будет первым русским демократом, которого в массовом порядке поддержит аудитория радио «Шансон». Что, на самом деле, стало бы еще одной важной вехой для России.

Может быть, наша страна так и не явит миру собственного Гавела. И в этом нет ничего страшного. Потому что жизнь больших идей и, главное, институтов, их выражающих, важнее харизматического лидерства. Ведь именно государственные институты — парламент, президент, суды, даже армия и полиция — призваны защищать, применять на практике, а иногда и развивать ценности общества тогда, когда оно уходит с улиц и площадей и возвращается к частной жизни. Невозможно вечно жить в режиме митинга. Но важно помнить, что иногда так жить нужно. Чтобы не забывать о свободе и ответственности, без которых не бывает граждан, а стало быть, нормальных общества и страны.

Не будем себя обманывать: на улицы российских городов вышло меньшинство. Но отказавшись лгать самим себе и другим, эти люди изменили страну — в точности, как предсказывал «богемский Марк Аврелий». России предстоят серьезные испытания. Но она уже не будет прежней. Потому что на сломе исторических эпох здравый смысл «прагматиков» всегда проигрывает мечтам идеалистов.

Идеалисты и прагматики