Богохульство и меняющаяся природа сакрального
Богохульство и меняющаяся природа сакрального
Гефтеровские чтения
От редакции.«Русский журнал» готовит очередное заседание Гефтеровских чтений-2012 года. Его тема «Оскорбления. Современная практика и ее интерпретация с точки зрения политической и моральной философии».
В этой связи мы публикуем текст доклада Кенана Малика, посвященный меняющийся природе «богохульства»/«кощунства» и «сакрального» в современном обществе. Этот доклад был представлен на конференции, посвященной богохульству, проводившейся в конце января 2012 года в Лондоне.
Кенан Малик - английский писатель, публицист; специалист в области истории науки и нейробиологии; автор книг: "Смысл расы: раса, история и культура в западном обществе"(1996), "Странный плод: почему обе стороны не правы в споре о расовом вопросе"(2008), "От фетвы до джихада: дело Рушди и его наследие"(2099).
* * *
Говорить о богохульстве или кощунстве значит одновременно говорить о сакральном. Видеть в чем-то богохульство, значит видеть в этом нарушение пространства сакрального. В последние годы и понятие богохульства/кощунства, и понятие сакрального претерпели изменения. В этом докладе я бы хотел рассмотреть саму природу этих изменений и то, как эти трансформации отразились на свободе слова.
Для верующих понятие сакрального – ключ к нравственной жизни. Бывший архиепископ Вестминстерский, кардинал Кормак Мерфи О’Коннор объявил на церемонии введения в сан своего преемника, архиепископа Винсента Николлса, что именно отступление от сакрального есть причина войн, террора, грехов и зла. В этом смысле признание сакрального является просто необходимым для создания нравственного стержня, для придания жизни смысла и цели.
Мне не хочется вступать в спор по поводу взаимоотношений религии и морали. Моя цель в данной статье – вникнуть в тот смысл, который мы вкладываем в понятие "сакрального". Как утверждает Лешек Колаковский, польский философ марксистского толка, "религия – это человеческий способ признания того, что жизнь есть неминуемое поражение". "Отрицать сакральное – значит отрицать наши собственные пределы", – пишет он. Согласно такому трагическому представлению о человеческой сути, сакральное необходимо для защиты людей от изъянов их собственной природы. Колаковский замечает: «Сакральный порядок никогда не переставал – будь то косвенно или прямо – декларировать: “Все обстоит именно так и иначе быть не может”».
В этом смысле сакральное куда ближе к табу, чем к трансцендентному. Как заметил сто лет назад французский социолог Эмиль Дюркгейм, сфера сакрального представляет собой социальное пространство, огороженное и защищенное от осквернения; это набор правил и ритуалов, которые нельзя изменить. Оно является средством защиты не Царствия Божия, но твердыни земной власти. Как считает Колаковский, сакральное "попросту скрепляет и стабилизирует структуру общества – его формы и систему различий, а также его несправедливость, существующие привилегии и официальные репрессивные механизмы". Иными словами, кощунство и сакральное имеют отношение не только и не столько к богословию и религии, сколько к политике, а также власти. Тезис о том, что понятия кощунства и сакрального отсылают именно к социальной и политической власти, может быть подтвержден анализом истории кощунства/богохульства в Великобритании.
До отмены статьи за это правонарушение в 2008 году, британское законодательство трактовало богохульство как "любые письменные суждения о Боге или Христе, христианстве, Библии или ином священном предмете, использующие бранные, оскорбительные или непристойные выражения, а также унижающие христианскую религию". Корни этого закона уходят на тысячу лет назад. После нормандского нашествия в 1066 году было создано два вида судов. Церковные суды принимали решения по всем духовным вопросам, опираясь на каноническое право, под которое подпадали морально-нравственные правонарушения. Гражданские или королевские суды занимались правонарушениями против личности или собственности. В 1401 году король Генрих IV уполномочил епископов арестовывать и отправлять в тюрьму подозреваемых в ереси, включая "всех, проповедующих ересь, всех учителей, зараженных ересью, и всех владеющих еретическими книгами и пишущих их". Если еретик отказывался отрекаться или впоследствии снова впадал в ересь, его могли "передать в руки чиновников гражданского суда, которые должны были показать его народу на каком-нибудь отовсюду видном месте и там же предать его огню, дабы наказание его вселило страх в сердца прочих".
Несмотря на упоминание Бога и христианства, статья, объявлявшая кощунство вне закона, защищала не столько достоинство божественного, сколько святость государства. В 1676 году Джона Тейлора обвинили в кощунстве за то, что он назвал Иисуса Христа «бастардом» и "покровителем блудниц", а религию – «обманом». Лорд Верховный судья сэр Мэттью Хейл, перед которым предстал Тейлор, заявил: «Столь порочные и кощунственные слова стали не только оскорблением Бога и религии, но и преступлением против закона, государства и правительства; а посему произнесший их должен быть наказан в этом суде; сказать, что религия – это обман, значит отвергнуть все те правила, которыми скрепляется гражданское общество; христианство есть неотъемлемая составляющая законов Англии, стало быть, поносить христианство – значит подрывать сами законы".
Иными словами, вызов, брошенный христианской доктрине, одновременно становился вызовом светскому общественному порядку. Лорда Верховного судью Хейла беспокоила ересь, "подрывающая законы", она была инакомыслием, способным распороть швы, скрепляющие гражданское общество. Таким образом, чтобы защитить традиционную политическую власть, кощунство следовало объявить вне закона.
Через четыреста лет после казни Тейлора лорд Деннинг, вероятно, самый важный для Великобритании судья XX века, высказался в том же духе в 1949 году по поводу связи между кощунством и социальным хаосом, хотя вывод, сделанный им, было прямо противоположным: если подходить к вопросу исторически, то "причиной появления этого закона стало убеждение в том, что отрицание христианства нарушит саму ткань общества, основанного на христианской религии". Но к этому Деннинг добавлял: "Однако в данный момент такой угрозы уже нет, поэтому обвинение в кощунстве утратило всякий смысл".
К этому моменту не просто христианство было изъято из социальной ткани общества, в эту ткань оказались вплетены другие верования и культуры. Переход Великобритании к мультикультурализму сделал традиционные аргументы в пользу закона против богохульства еще менее актуальными. В 1985 году, за три года до дела Салмана Рушди, Комитет по вопросам законодательства (the Law Commission) опубликовал доклад о богохульстве "Правонарушения против религии и публичного богопочитания". Комитет утверждал: "В той ситуации, которая сложилась в стране сегодня, сужение защитных санкций до христианства и догматов Англиканской церкви не может считаться оправданным". Эти санкции следует отменить "без введения каких-либо альтернатив ".
Изменение ткани британского общества прибавило аргументов в пользу отмены закона о богохульстве, однако это же обстоятельство стало – для ряда людей – поводом к его переформулированию и превращению в новое правонарушение, которое бы включало в себя в том числе и нехристианские верования и культуры. Ричард Вебстер в работе "Краткая история богохульства", вышедшей через год после полемики вокруг "Сатанинских стихов" Рушди и резко критиковавшей Рушди и его сторонников, писал: "Значительное количество юристов, духовенства и мирян пришли к убеждению в том, что религиозные чувства людей нуждаются в защите, но не столько из религиозных или духовных соображений, сколько во имя социальной гармонии".
Одним из таких людей был лорд Скарман. За два года до того, как он написал свой знаменитый доклад о массовых беспорядках в Брикстоне, он был в числе лордов-судей, которые вели последнее крупное судебное слушание о богохульстве в Великобритании. В 1977 году Мэри Уайтхаус подала иск по обвинению в кощунстве против газеты "Гей Ньюс". Газета опубликовала стихотворение Джеймса Киркапа "Любовь, которая осмелилась произнести свое имя". В нем говорилось о любви центуриона к Иисусу Христу, распятому на кресте. Уайтхаус выиграла это дело. Газета "Гей Ньюс" опротестовала решение суда.
В 1979 году дело, наконец, попало в Палату Лордов, а затем и в Высший апелляционный суд Великобритании. Лорды-судьи, среди которых был лорд Скарман, поддержали решение суда. "Я не согласен с мнением, будто бы борьбе с богохульной клеветой не место в современном праве", – написал Скарман в своем заключении. Далее он добавил о необходимости расширения смысла закона, чтобы "защитить религиозные верования и чувства нехристиан". Кощунство или богохульство "относятся к тем уголовным правонарушениям, которые угрожают общественному порядку на территории королевства. В столь плюралистическом обществе, каковым является современная Великобритания, необходимо не просто уважать различные религиозные верования, чувства и ритуалы всех его членов, но еще и защищать их от оскорблений, насмешек и неуважения". И вновь мы сталкиваемся с выражением "общественный порядок на территории королевства", то есть вновь признается, что борьба с богохульством – это защита не столько религии, сколько общественного спокойствия.
В 1985 году Комитет по вопросам законодательства рассмотрел это дело и отказался расширять закон, отметив, что недостатки закона "столь серьезны и столь фундаментальны, что... никакая мера – за исключением отмены – не позволит эти недостатки исправить". Комитет отверг предложение, согласно которому религию следует защищать каким-то особым образом. Его мотивация была следующей: "уважение к Богу... по своей сути не отличается от уважения к любому другому человеку, права на критику которого нас и хотят лишить поборники этого закона ". Комитет подчеркнул, что «язвительный – и на первый взгляд безобидный – комментарий одного человека может показаться другому человеку "кощунством", однако запрет на резкие высказывания, например, в отношении действий, которые кто-то не без оснований может счесть вредными для общества, представляется нам, в конечном счете, неприемлемым».
Однако Комитет так и не смог прийти к единому мнению. Двое из пяти его членов прикрепили к основному документу свои особые мнения. Особенное влияние на них оказала специально сформированная сторонняя рабочая группа, настаивавшая на том, что социальная гармония просто требует некоторых правовых ограничений. Позиция данной группы сводилась к следующему: "Если оскорбительные нападки на религиозные верования останутся без правового ответа, то это может озлобить верующих людей, представляющих достаточно значимые сообщества, это может разрушить рабочие отношения между сообществами и в случаях, когда религия неразрывно связана с национальностью, усилить напряженность, и без того наличествующую в некоторых регионах страны". Позиция тех, кто сформулировал свои особые мнения, заключалась в призыве заменить слово кощунство несколько иной формулировкой правонарушения, в соответствии с которой "граждане нашего общества, состоящего из представителей различных национальностей и конфессий (сюда же включаются и неверующие), не должны намеренно выводить из себя или оскорблять религиозные чувства окружающих".
В конце концов, и большинство, и меньшинство пришли к общей позиции. Закон о богохульстве утратил силу в 2008 году. Но к тому моменту его уже заменил ряд других нормативных актов, секуляризировавших понятие кощунства. За два года до отмены Закона о богохульстве Парламент принял "Закон о расовой и религиозной ненависти", согласно которому правонарушением объявляется разжигание ненависти к человеку на основании его религии. Цель этого закона – обеспечить мусульманам и другим группам верующих защиту наравне с этническими группами (например, сикхам и иудеям), которым в Британии такую защиту гарантируют различные законы о межнациональных отношениях. На самом деле, на тот момент ксенофобские высказывания уже считались преступлением. В 1998 году был переработан Закон об общественном порядке, согласно новой версии закона, преступлением объявлялись "письменные, жестами или иным визуальным образом выраженные угрозы или оскорбления в пределах видимости или слышимости человека, которого они могут напугать, встревожить или нанести оскорбление".
Изначально запрет на богохульство был способом организации общества, считавшего себя гомогенным. В обществе, которое описывает себя через плюрализм, данный запрет уже не может играть ту же роль, по крайней мере, в ее традиционном смысле. На самом деле, общество никогда не было таким уж гомогенным, как нам сейчас кажется. А современное общество не настолько плюралистично, как утверждают многие. Однако важно другое – то, как эта перемена воспринимается, и как это восприятие отражается на смысле понятий сакрального и кощунства. Дело в том, что люди начали воспринимать себя частью гораздо более плюралистического общества, так что кощунство было переосмыслено в преступление не против Бога или религии, а против идентичности человека.
Возьмите, например, рассказ Зиуддина Сардара о его знакомстве с "Сатанинскими стихами" Салмана Рушди. Сардар – либеральный мусульманин, критически относящийся к исламу и другим фундаменталистским течениям. В своей книге "Искаженное воображение" он описывает историю своего знакомства с романом Рушди. В тот момент он находился на борту самолета, летевшего из Куал-Лумпура в Лондон. К моменту посадки в аэропорту "Хитроу":
"Мне стало казаться, что Рушди украл у меня все, что было мне дорого, и разорил святая святых моей личности. Каждое слово было обращено ко мне, и я все принимал близко к сердцу. Я тогда подумал: вот, значит, как чувствует себя изнасилованный".
Друг Сардара Гульзар Хайдер, профессор архитектуры Карлтонского Университета в Оттаве, «лежал на диване», когда услышал о фетве Аятоллы Хомейни. «Эффект был настолько катастрофическим, - вспоминает Сардар, - что я не мог пошевелиться, мое тело словно поразила тяжелая болезнь». Он был прикован к кровати почти целый год. Его друг и коллега Меррил Дэвис "ревела как сказочный дракон, в которого всадили миллион стрел, извиваясь то от печали, то от гнева". Такое ощущение, что Сардар и его друзья намеренно вводили себя в состояние истерии, как если бы они ощущали, что их вера утратит смысл, если они не будут страдать.
Столь глубоко личная, эмоциональная реакция говорит об изменении того, как верующие осмысляют свое отношение к вере. У веры всегда имелась эмоциональная составляющая, а для некоторых вер подобная эмоциональная духовность была основой мировосприятия. Тем не менее, в последние десятилетия суть религиозной веры кардинально изменилась. Социологи, описывая современный подъем эмоциональности, говорят о становлении "терапевтической культуры". Исследователи – такие как философ Чарльз Тейлор и социолог Оливье Руа – повествуют о том, как эмоциональность становится краеугольным камнем новых форм "экспрессивных" верований. Как отмечает Чарльз Тейлор в своей книге "Секулярная эпоха", вера оказалась отстроена от своей исторической культуры и была переформатирована в часть культуры "экспрессивного индивидуализма", мы сталкиваемся с формами духовности, основанными на примате личного опыта и уходящими своими корнями в социальные ценности поколения, которое писатель Томас Вулф называл "я-поколением" (me generation). Оливье Руа указывает на то, что "все движения за возрождение религии конца XX века" отмечены "анти-интеллектуализмом, который отдает предпочтение более эмоциональной религиозности", когда "чувства важнее знаний". Это относится не только к радикальному исламу, но и к другим религиям "заново рожденных", например, харизматическое христианство, любавический хасидизм (одно из крупнейших сообществ иудейских хасидов) или хиндутва, индуистское ривайвалистское движение. Такие верования, по словам Руа, "воздействуют на эмоции посредством ритуалов и коллективного выражения веры с использованием символических и демонстративных маркеров принадлежности ".
В работе "Духовная революция" социологи Пол Хилас и Линда Вудхэд описывают результаты исследования религиозной жизни маленького городка на севере Англии. Эта работа позволяет сделать вывод о том, что в то время как традиционные религии переживают упадок, освободившееся пространство заполняется всевозможными духовными практиками в духе Нью-Эйджа. Более того, даже многие традиционные верующие начинают перенимать установки и ритуалы Нью-Эйджа, развивая новые формы веры, делающие акцент на эмоциональной стороне духовности и помогающие верующим удовлетворить свои внутренние потребности. Подобные конгрегации нередко сочетают требование буквального прочтения Библии и неизменность религиозных истин с представлениями о том, что Господь отвечает на их субъективные, индивидуальные нужды. "Мы посещаем Мессу не потому, что нам захотелось на нее пойти, и мы не пропускаем ее, потому что нам не хочется идти, мы идем, потому что Церковь обязала нас к этому", - так одна пожилая прихожанка римско-католической церкви объяснила Хиласу и Вудхед природу своей религиозности. Однако при всем буквализме новых форм веры подобнее обязательства им полностью чужды. Вместо этого они предоставляют каждому участнику "больше пространства для осознания и уникального выражения собственных эмоций, они позволяют этим эмоциям задавать в религии тон, но никак не наоборот".
Иными словами, в последние десятилетия вера превратилась в религиозное крыло политики идентичности. Как это ни странно, но религия секуляризовалась, теперь ею движет не столько стремление к благочестию и святости, сколько поиск себя и желание принадлежать к какой-либо группе. Подъем политики идентичности изменил значение не только понятия "религия", но и понятия "кощунство". Раньше кощунством считался грех, совершенный против Бога. Сегодня же это грех против конкретного верующего, преступление против личности и чьей-то идентичности. Именно поэтому Сардар может утверждать, что "каждое слово ["Сатанинских стихов"] было обращено ко мне, и я все принимал близко к сердцу", именно поэтому ему кажется, что Рушди «разорил святая святых моей личности». И именно поэтому многие современные законы, якобы защищающие веру – например, британский Закон против расовой и религиозной ненависти – нацелены, в первую очередь, на защиту культуры и идентичности отдельных индивидов или сообществ. В сегодняшнем мире идентичность – это Бог во многих смыслах данного слова.
Трансформация смысла "кощунства" пока никак не повлияла на ту роль, которую выполняет данное понятие. По словам Колаковского, запрет кощунства остается средством, позволяющим "скреплять и стабилизировать структуру общества", а также декларировать: "Все обстоит именно так и иначе быть не может". Однако теперь оно стало средством защиты верований, считающихся необходимыми не для общества в целом, а для отдельных сообществ в нем, для идентичности и самооценки отдельных личностей. Но что такое сообщество? И кто определяет, какие верования необходимы для него? Или же для идентичности составляющих его индивидов? Это вопросы отнюдь не теологические и даже не культурные, это вопросы, касающиеся власти. Борьба за право называть какие-то верования или убеждения оскорбительными или кощунственными – это борьба за власть в сообществе, за право быть его представителем и аутентичным выразителем его голоса. То, что называется правонарушением против сообщества, на самом деле, является спором внутри него. Но когда этот спор рассматривается как оскорбление или кощунство, то в этом случае одна из сторон оказывается принужденной к молчанию.
Возьмем хотя бы склоку на Литературном фестивале в Джайпуре по поводу участия Салмана Рушди, а точнее его неучастия. Исламисты, помешавшие – с молчаливого согласия государства и организаторов фестиваля – Рушди появиться на мероприятии, даже не дали разместить ссылку на его видео-обращение, хотя они имели право говорить от лица исламского сообщества не больше, чем сам Рушди. Обе стороны представляли разные точки зрения внутри разных исламских сообществ. И это было так с самого начала всего «дела Рушди». Еще в восьмидесятые годы он озвучил радикальные секулярные мысли, которые на тот момент были запрятаны глубоко в недрах исламских сообществ. Критики Рушди принадлежат к самым консервативным течениям. Целью их кампании против "Сатанинских стихов" была не защита сообществ от бессовестных нападок со стороны антиисламских фанатиков, а защита собственного привилегированного положения в этих сообществах от политических нападок со стороны радикальных критиков, объявленных вне закона, и закрепление за собой права быть единственным голосом ислама. В конце концов, отчасти им удалось достичь своей цели, поскольку секулярные либералы признали их в качестве "аутентичного" голоса исламского сообщества.
То же самое можно сказать, например, и о спорах вокруг пьесы Гурприты Каур Бхатти "Безти" ("Бесчестие"), которую убрали из репертуара под нажимом протестующих в 2004 году. Протестующие у стен Бирмингемского репертуарного театра, возмущенные пьесой Каур Бхатти, пеклись о сикхском сообществе не меньше, чем сама Каур Бхатти. И они, и она выступали от лица разных групп внутри этого сообщества. Но так же как и в случае с Рушди, только протестующие были признаны в качестве подлинных представителей сообщества, а Каур Бхатти – как и Рушди – попали в категорию слишком вестернизированных, секулярных и прогрессивных людей, что лишило их права быть подлинными настоящими представителями своего сообщества. То есть, чтобы слыть правильным мусульманином в глазах секулярных либералов, надо считать "Сатанинские стихи" оскорбительными, а чтобы быть правильным сикхом, надо считать таковой пьесу "Безти". Получается, что дискуссии вокруг необходимости закона против кощунства или наказаний за оскорбления коренятся в стереотипах о том, что такое настоящий мусульманин или сикх, а также подпитывают эти стереотипы. Разумеется, здесь не идет речь о том, каковы мусульмане или сикхи на самом деле, здесь речь идет о реалиях политики идентичности. Политика идентичности способствует гомогенизации сообществ, превращению их в обособленные группы, состоящие из людей, говорящих в унисон и руководствующихся единым представлением о вере. Как только аутентичность начинает определяться именно таким образом, то только самые консервативные и реакционные личности получают право считаться подлинными представителями данных сообществ.
Идея о том, что какие-то мнения оскорбительны или кощунственны, является как выражением эссенциалистского взгляда на то, что такое сообщество, так и оправданием такого взгляда. С одной стороны, современное представление о кощунстве, вытекающее из концепции идентичности, имеет смысл, лишь если мы признаем миф о сообществе как чем-то гомогенном, обособленном и аутентичном, состоящем из людей, говорящих в унисон. С другой стороны, это способ подкрепить данный миф путем утверждения примата одного конкретного мнения в данном сообществе через объявление его единственно верным; таким образом удается заткнуть рот всем несогласным. Другими словами, фраза "Так говорить нельзя!" – это способ власть имущих нивелировать угрозу своей власти. Согласиться с тем, что говорить можно отнюдь не все, значит согласиться с тем, что некоторые виды власти не подлежат оспариванию, что некоторые верования настолько важны, ценны и необходимы, что их необходимо оградить даже от самой возможности оскорбления, насмешки или сомнения. Так создаются священные пространства, в которые никто не имеет права вторгаться.
Понятие кощунства или оскорбления связано с властью еще и следующим образом. Оно стало не только ключевым средством укрепления власти конкретных лидеров в конкретных сообществах, но еще и инструментом, позволяющим государству регулировать взаимоотношения социальных групп. Главный аргумент современных либералов – таких как лорд Скарман или Ричард Вебстер – в пользу закона о кощунстве звучит следующим образом: закон нужен "ради гармонии в обществе", для защиты "общественного порядка на территории королевства". На деле же в результате принятия подобных законов в обществе создается лишь большая дисгармония и больший беспорядок. Отныне каждая группа хочет создать свое сакральное пространство, в которое никто не имеет права вторгаться. Отсюда резкий рост междоусобного соперничества – теперь каждый заявляет о своем праве на защиту от оскорблений и кощунства. Писательница Моника Али очень точно сформулировала суть проблемы: "если вы создаете рынок возмущения, то не удивляйтесь, если все захотят на него выйти. Теперь каждый горазд заявить: ‘Мои чувства оскорблены сильнее, чем ваши’".
Однако рынок возмущения создает не только проблемы, но еще и новые возможности. Дело в том, что в раздробленном трайбализированном обществе государство способно взять на себя роль миротворца. Ограничение свободы слова стало инструментом, с помощью которого можно регулировать социальные отношения между группами в эпоху политики идентичности. Одно только это обстоятельство порождает настоятельную потребность в создании секулярного сакрального пространства, а точнее избытка таких пространств, ни в одно из которых не допустимо вторгаться.
Важность концепции богохульства/кощунства в том, что она задает язык власти. Табуировать некоторые взгляды, идеи, ритуалы и даже мысли значит объявить некоторые формы власти бесспорными. Важность принципа свободы слова, напротив, состоит в том, чтобы бросать подобным представлениям о бесспорности постоянный вызов, тем самым любая власть оказывается подвержена безостановочному тестированию. Важность свободы слова заключается в постоянном напоминании нам о том, что нет ничего сакрального настолько, чтобы в этом нельзя было усомниться или чтобы это нельзя было оспорить. Отказавшись от права оскорблять или кощунствовать, признав идею сакрального пространства (будь то пространство религиозное или секулярное), мы тут же подрываем собственную способность спорить с власть имущими. Как писал Салман Рушди: люди "формируют свое будущее, споря, бросая вызов и произнося непроизносимое, а не преклоняя колени перед богами или людьми".
16.02.12 3:59
| рБХРМСРЭ |     |  Распечатать |