Сергей Ходнев о "Войне и мире" Прокофьева в Театре Станиславского

Началось: двухсотлетие войны 1812 года входит в свои права. До разгара юбилейных выставок далеко, но вот главное музыкальное событие, отзывающееся на эту дату, уже на повестке дня.

Вообще, музыкальная сторона всяких больших государственных юбилейных торжеств в честь ключевых событий отечественной истории у нас чаще всего хромает. Если не считать Победу 1945 года, тут-то с концертной программой все понятно. Почему-то считается, что если зрителю в честь праздника представить некий набор музейных артефактов, подобранных когда хорошо, а когда и не очень, то это в любом случае вполне достойное дело (достойное, во всяком случае, включения в роспись казенных расходов на празднование), а вот возможность дать пресловутым празднованиям еще и музыкальное измерение сплошь и рядом воспринимается как минимум с сомнением. Хотя бы гипотетический "саундтрек" даже и обладал при этом какими-нибудь преимуществами перед музейным экспонатом, который, в отличие от музыки, на взгляд рядового музейного посетителя, довольно часто оказывается, к сожалению, немым. Ну вот был юбилей Полтавской битвы. Выставка в Эрмитаже, выставка в Кремле и так далее. И всей этой тяжелой музейной артиллерии отвечал один-единственный концерт. С интереснейшей, правда, программой из русской и шведской музыки петровских времен, и сделана эта программа была явно не для галочки, и продумана она была с завлекательностью и отточенностью хорошего кураторского продукта,— но один концерт в полупустом камерном зале Дома музыки.

С 1812 годом, если двигаться в том же архивно-музейном направлении, все могло бы получиться значительно проще, чем с Полтавой, потому что тогдашней музыки, в том числе и напрямую посвященной событиям Отечественной войны, сохранилось не в пример больше. Вот, навскидку, хотя бы оратория Дегтярева "Минин и Пожарский, или Освобождение Москвы". Это прелестная вещь, Минин там побуждает князя Пожарского речитативом-accompagnato со словами "Москва уже теперь в руины обратилась, // дома разорены и храмы затворились", а супруга князя поет арию о том, что "везде любовь производила чудесны многия дела". Написана она была, правда, в 1811-м, но подъем патриотических чувств поймала очень верно и своевременно, так что потом это масштабное произведение с хорами и пушечными залпами регулярно исполнялось по всяким победным поводам, включая открытие мартосовского памятника главным персонажам оратории на Красной площади в 1818 году. Ну или всякие столь же трогательные кантаты, тексты и музыку к которым сочиняли в том числе и такие достопочтенные люди, как Державин и Бортнянский соответственно. Не то чтобы это вещи совсем общеизвестные, но никакой архивной тайны, доступной только специалистам, в их существовании нет; они, если начистоту, законные и красноречивые свидетели событий 1812 года, "побед российских знаки" — почему чествовать в таком качестве Триумфальную арку Бове или там портреты героев из соответствующей галереи Зимнего дворца можно, а по отношению к "музыке побед" возникает этот непонятный барьер?

Впрочем, если оставить эти раритеты, уже в XX веке у войны 1812 года появился бесспорный музыкальный козырь. Война, выведенная Толстым в одном из главных русских романов, вместе с "миром" из того же романа выносятся на сцену и в одной из главных русских опер ХХ века. И уж точно — в самой масштабной. Счет поющих персонажей с хотя бы однострочной партией в "Войне и мире" Прокофьева, как известно, переваливает за полсотни, а сценического времени на исполнение более или менее полной редакции нужно 5 с лишним часов. Могло бы получиться еще больше: начав обдумывать либретто еще до войны, весной 1941-го, Прокофьев потом работал над оперой 12 лет, вплоть до своей смерти. И всерьез подумывал о том, чтобы его "Войну и мир" исполняли в два вечера.

Так что инициатива московского Музтеатра и его худрука Александра Тителя вполне закономерна, хотя и амбициозна, принимая во внимание масштабы оперы. Возможная сложность здесь не только в масштабах. Артисты-то у Театра имени Станиславского найдутся (если говорить о главных партиях, то партию Наташи Ростовой подготовили Наталья Петрожицкая и Елена Гусева, а Андрея Болконского будут петь Дмитрий Зуев и Илья Павлов). Пока неизвестны детали сценографического решения Владимира Арефьева, но тут понятно, что за чрезмерной грандиозностью гнаться и не стоило — все равно в этом отношении трудно перещеголять мариинскую постановку 2000 года с режиссурой Андрея Кончаловского и Георгия Цыпина. Сложность "Войны и мира" — не в одних только масштабах, но еще и в той дистанции, с которой нет-нет да и воспринимаются сейчас отдельные эпизоды оперы. Вот все в ней хорошо — и чудный образ Наташи, и поразительная сцена смерти князя Андрея, всерьез конгениальная литературному первоисточнику (что, признаем, в истории оперы случается не так уж и часто), и исключительное при такой-то грандиозности чувство драматургии, и диалог с оперной традицией XIX. Но когда дело доходит до той самой войны, до пафосной арии Кутузова, то, как ни бейся, не прогонишь ощущение, что толстовская "мысль народная" — не совсем то, что светится в появляющейся тут и там густой державной позолоте.

Что с этим делать? Не замечать? Нельзя, невозможно — все-таки тоже бесспорный факт эпохи. Переосмыслять, тем более на какой-нибудь иронический манер, тоже не годится, потому что не тот материал, не та тематика и не та дата. Так что на выходе, очевидно, мы получим зрелище в смысле своих духоподъемных обертонов скорее компромиссное, но с историчными костюмами, мундирами и так далее, без этого не обходился за последние 20 лет ни один постановщик "Войны и мира". И понятно почему: помимо прочего, это единственная из сколько-нибудь репертуарных русских опер, которая, кажется, совсем не терпит никакой "актуализации", никакого разрыва с предполагаемой композитором (и писателем) исторической эпохой. Мы немножко отвыкли от подобной жесткости, но получается, что юбилей 1812 года оказался поводом вспомнить и об этом.

Музыкальный Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, 28-31 марта, 18.30

Театр юбилейных действий