Путешествие по Америке. Почему их прессу уважают, а нашу — нет?

В последний день поездки по Штатам мы отправились в редакцию Chicago Tribune. Это ежедневная газета, номер один по влиятельности среди СМИ Иллионойса.

Встретились с журналистами газеты, редактором общественного радио и преподавательницей журналистики в Чикагском колледже. Собеседники нам попались отличные. Нэнси Дэй, ныне профессорствует, освещала еще Уотергейт. Журналист Джеймс Дженега был военным репортером...
Мы уселись их слушать, и тут я поняла, что почти у всей нашей делегации — совершенно иной язык. Товарищам из России, а, особенно, журналистам, просто не о чем и не на чем было с американцами говорить. Шаблон не порвался.

Первое, что вызвало удивление: перед нами предстали серьезные немолодые дяди и тети, до сих пор работающие «в поле», на оперативной, так сказать, работе. У нас все же стараются к 30 годам выбиться в редакторские должности и сидеть весь день на мягком стуле. Тех, кто не желает оставлять журналистской работы, нередко считают дурачками. Потому что уважения к профессии нет. В Америке — есть. Я имела достаточно времени убедиться — здесь прессу считают сторожевым псом... только не власти, а демократии. У нее почти безграничная защищенность от чиновников и твердое реноме в глазах народа. Но это — мелочи.

Впрочем, нет, не мелочи. В России люди чувствуют, что журналисты едва ли не в большинстве случаев — пособники. Пособники власти по пути всей ее вертикали, от президента до управдома. Честных мало, и они, как правило, беспомощны. Уважать журналиста не за что. Люди в глубокой провинции все еще немного побаиваются от упоминания газет. Страх есть, уважения и доверия к СМИ — нет.

На примере встречи российских и американских провинциальных журналистов попробую угадать, почему нас, не каждого лично, но - всех вместе не уважают.

В Америке граждане знают, что пресса, медиа существуют, чтобы оберегать американцев от преступлений власти. И американцы заинтересованы в наличии в их стране, их городе, их районе независимых СМИ. За свободой журналистов следят все, от высших чинов до пенсионеров. Даже иск по клевете против журналиста вряд ли выиграть, если он не всю статью полностью выдумал. В американском праве четко сказано: журналиста наказывают в случае, если он на момент передачи материала в эфир/печать: а) знал правду, б) намеренно ее скрыл, в) намерения его были очень непорядочными. Если три этих пункта не совпадают, обвинение обречено на провал.

За каждым американским журналистом стоят команды юристов. Если он работает в такой газете, как Chicago Tribune, то отбивать его от хитрых чинуш будут десятки штатных и нештатных адвокатов. Плюс, в стране много некоммерческих организаций, работающих в сфере защиты свободы слова. Их финансируют корпорации, средний, мелкий бизнес, обычные граждане; они получают гранты от правительства. Представьте, что у нас не один полудохлый Фонд защиты гласности, а 10 тысяч таких фондов. И все активны. Тут не забалуешь, верно?

Вот в Америке и не балуют. Там на СМИ перепадает много денег. Финансируют не только защиту их независимости — есть фонды, которые выбивают деньги на расследования, журналистские проекты. Их могут дать как газете, так и конкретному расследователю. У людей, от мала до велика, от безработного до главы «Боинга», есть четкое представление о том, каким может стать американское общество, отними у него свободную прессу. Таким, как у нас.

Впрочем, я не про деньги. Итак, первый важным момент — юридическая защита. Даже журналист из вшивой газетенки знает: накати на него местная банда или мэр, на его защиту завтра же выйдут десятки организаций.

Как нам рассказали сами журналисты, персонифицированные иски против них почти не подают: суды дороги, могут тянуться годами, а взять с журналистов нечего. И на мелкие издания тоже не подают. Обычно иски выставляют разве что против очень крупных газет, медиахолдингов — у них можно отсудить немало. В основном, судятся по клевете.

А теперь приоткрою тайну. Как у нас? Многие будут удивлены, узнав, что все больше и больше изданий в провинции и даже федеральных издательских домов, телеканалов, радиостанций при оформлении трудового договора указывают, что в случае конфликта иск подается против журналиста, а не издания. Я работала в ИД «Провинция», и в моем договоре был такой пункт. Самое смешное, что от этой бумажки ровным счетом не зависит, на кого подадут иск: если действительно оскорбленный читатель пойдет в суд, то он подаст на газету, потому что ожидает большую компенсацию. Тогда зачем нужен этот пункт трудового договора? Чтобы держать писак в тонусе. Еще бы: если ты работаешь, зная, что за твоей спиной нет юристов, язык твой будет куда короче.

Вообще, в мировой практике принято считать, что иски к журналистам чаще бывают политически мотивированы или являются скрытым давлением на журналиста, потому как реальные компенсации предпочитают выбивать из газет.

Почему американских журналистов не закидывают исками? По той же причине, по которой на них не давят, не угрожают. Убить американского журналиста в качестве превентивной меры — все равно, что у нас обвиняемому убить следователя. Толку? За следователем — огромная машина в виде Следственного комитета. Эта машина поставит другого человека. Замена следователей вряд ли сыграет роль.

Так и в американской журналистике: все работают по одним профессиональным стандартам и представляют собой систему. Откажется один — за дело возьмется другой, да еще и выяснит, почему отошел в сторону первый. Американская журналистика куда более деперсонифицирована, чем наша. Она — как орудия системы контроля общества через СМИ, а не гуру и формирователи общественного мнения.

А что у нас? Сейчас на крупный город найдется пара-тройка сильных журналистов, сующих нос в коррупционные схемы, чиновничьи скандалы. Что будет, если их припугнуть? Кое-у-кого все будет хорошо, потому что на замену испуганным выставить некого. В рискованной зоне, требующей огромных связей, навыков, знаний, смелости, работают единицы. И хлопать эти единицы не страшно — на их защиту мало кто выйдет. Снова повторю, в чем основа всех наших различий с Америкой. Только в одном: американцы умеют протестовать, а мы — нет.
А почему расследовательская журналистика и вообще работа в политике требует у нас больших завязок с местными сообществами, лидерами тех или иных сфер, бизнесом, криминалом, правоохранителями, коллегами, пресс-службами и пр.? Потому что мы получаем информацию неофициально. В Америке журналисту гарантирован доступ к любой информации. Журналист The Sun Ден Михалополус пожаловался на суровые условия работы: мол, у чиновников тоже есть инструменты затягивать процесс. Так, он недавно попросил в одном ведомстве всю электронную переписку по подозрительному заказу, так они ему 7 млн писем прислали. Читай давай, ага.

Он не понял, почему мы не поняли. Не понял, что мы в России никогда не получим по запросу содержимое электронной почты коррумпированного чиновника. И он не понял, что российские журналисты не понимают: в чем заключается работа американских расследователей, если у них есть доступ ко всему? То ли дело, у нас: не журналистика, а настоящая война, с тылами, диспозициями, языками, шпионажем. А, главное, если у тебя нет связей, источников, то ты не можешь почти ничего.

Приведем пример. Я хочу узнать, как на авиакомпании обслуживаются самолеты той или иной модели. Что я делаю в России? Для начала я окидываю взглядом память и пытаюсь понять, кто их моих знакомых ближе всего к техслужбам перевозчика. К примеру, я нахожу среди своих знакомых солидного менеджера этой компании, работающего в сфере логистики. Я начинаю к нему, что называется, подкатывать. Прошу соориентировать по поводу структуры службы техобеспечения, рассчитываю на знакомства с кем-то из этого отдела. И далее, разными способами, не без денег... Поэтому расследованиями у нас занимаются только в крупных медиа или по заказу — дорого обходится причитающаяся по закону информация.

А американцу — дешево. Что он делает? Отсылает запрос и требует устроить встречу со всеми ремонтными бригадами. Пока готовится ответ, он идет в аэропорт, показывает удостоверение и проходит в ангары. Неожиданно. Все. Если его не пускают, он, без стеснения, сразу звонит в ФБР (сама удивилась) и сообщает о нарушении свободы слова. Он может затребовать выписки из банковских счетов, через которые совершаются операции с бюджетными средствами, письма чиновников. «Иногда, - рассказали нам чикагские корры,- мы встаем на место чиновников. Если запрашиваем много информации, то даем им время все подготовить. И среагировать на статью даем время». Святая простота.

Итак, моим согражданам-журналистам, никогда не жившим и не работавшим за рубежом, первое, что по природе своей было непонятно, это безопасность журналиста: юридическая, физическая, метафизическая. У нас журналист — профессия почти героическая. У них разве что вокруг военных репортеров бывает аура героизма.

Второе непонятное явление — доступ к информации. В чем тогда соревнуются американские журналюги, если стартовые условия равны для всех? Связи, источники, агентурная сеть — все это не так важно? Нет, нам это не понять.

Самое печальное недоумение наших журналистов возникло при рассказе редактора Chicago Tribune о том, что в большинстве американских СМИ журналисты и рекламные отделы вообще не пересекаются, а то и разводятся по разным зданиям. Зачем? Затем, что журналист не должен брать ничего от тех, о ком пишет. Журналисту запрещено угощаться на встрече, за его ланч нельзя платить, он не может брать завуалированные подарки. Все эти требования обозначены в специальной профессиональной хартии, которую в этом году подписали многие журналисты. Нашим это непонятно. Они, одно да потому, спрашивают: а какие проценты журналист получает от заказных статей, а сколько стоят услуги, а как много джинсы... Американцы в ужасе. Если бы своими глазами не видела полное непонимание, не поверила бы. Что такое заказные статьи? Проплаченные корпорациями? Нет, не слышали. Бывают, конечно, пару раз в год на всю страну скандалы, когда какая-нибудь мелкая фирма попадается на попытке протолкнуть имиджевую рекламу в местную газетенку. Скандалом радуется вся страна. Корпорации, политики слишком умны и осторожны, чтобы лезть в удавку. Попытка давления на СМИ — преступление, едва ли не страшней педофилии или людоедства.

Наши не понимают. «А что такого? У нас все таскают рекламу». «А как еще кормиться?». «Ты что, не пишешь рекламных статей?».

Нет, не пишу. И как-то кормлюсь. Писала, признаюсь, но давно. И только о тех компаниях, в которых была полностью уверена. И только на полосах с пометкой «реклама». Давно.

Для наглядности привожу такой пример. Мол, представьте, что в вашем городе есть крупный застройщик. Он дает много рекламы в местные профильные СМИ, за деньги журналист освещает все его мероприятия. Как это бывает на практике? Менеджерам дела нет до текстов, так что их всегда утверждает сам журналист. Общается с маркетологами, а то и лично с руководством. Утверждают текст, макет. За годы работы у обеих сторон налаживаются дружеские связи: журналист привык, что ему каждый месяц набирается существенная надбавка за рекламу, к тому же, его приглашают на бизнес-ланчи, угощают ужином, дарят подарки, дипломы.

И тут он узнает, что застройщик-то лопнет скоро. И что выставил он на продажу больше 1000 квартир, которые никогда не сдаст. Получить такую информацию — удача. Но только не для бедного прикормленного и услужливого писаки. Писака в смятении: а как же надбавка, как же ужин, корпоративы? Дружба, наконец, как же?

Понимаете? Не должно быть никаких связей с теми, кто имеет шанс попасть на полосу. Журналисты, у каждого из вас наладились хорошие отношения с пресс-секретарями тех или иных ведомств. В Тюмени, к примеру, бессменный пресс-атташе мэрии Гульнара Сидоркина дружит почти со всеми журналистами старше 20 лет. И все боятся Гульнару Сидоркину обидеть. Также склонны устанавливать псевдосвойские отношения пресс-секретарь «Тюмень Водоканала» Иван Камельских, начальник пресс-службы губернатора Андрей Осипов. Обаятельный, искренний и совершенно располагающий к себе начальник пресс-службы УФСКН по Тюменской области Андрей Трацевский. К сожалению, я знаю много журналистов, которые, по доброй совершенно воле, пляшут под дудку этих пресс-секретарей. Ибо не в силах их расстраивать.

Теперь прибавьте к этим отношениям деньги и социальные бонусы, на вроде подарков, выездных пикников и прочих мелких радостей.

Меня мало кто любит в городе еще и за то, что я и на страницах издания, и в блоге могу написать о своем знакомом то, что считаю нужным. Меня считают полоумной, потому что со мной нельзя договориться. Если что-то в рамках работы попало ко мне, да, я напишу. Были времена, когда я не была столь беспринципной. Но эти времена давно прошли. Сначала я обрела твердость и непробиваемую шкуру, а потом — отказалась от неэтичных заработков.

А вот у большинства моих коллег из путешествия, судя по всему, нет. Не прошли. Они задают и задают свой вопрос: А что же делать, если иначе нельзя? Если заставляют, если зарплата плохая?

Я всегда отвечаю: заставляют — уходи. Заставляют работать на выборах — уходи. Заставляют гнать джинсу — уходи. Уходи туда, где не заставляют. Нет такого места? Меня профессию или переезжай.

Невозможно? Не врите! Я же могу. Дети, кредиты? Спору нет. Но только давайте уж сидите по-тихому, не рассказывайте, что редактор дает вам писать по социалке только в межвыборный период, а во время выборов вы занимаетесь исключительно агитацией. Не пишите, что у вас только 5% субсидий в финансировании и что за эти 5% вы имеете столько головно й боли...

Не рассказывайте все это. Не угнетайте. Когда вас слушаешь, приходится признавать, что журналистики у нас уже и не осталось. Вы не журналисты. Вы — пиарщики, копирайтеры. Политические, корпоративные. Областная газета — это не газета, это орган пропаганды. Издание, ориентированное в первую очередь на интересы собственника, это корпоративная газета. Вы должны скрывать свои доходы, не афишировать свою продажность и непрофессионализм, если деньги ваши — это проценты от рекламы, куски бюджетных субсидий, крошки с барского стола учредителя.

Вы меня разлюбите за эти слова. И ваши друзья меня разлюбят за то, что я вас обидела. Продавашиеся и на 40 раз перепродавшиеся писаки считают меня дурочкой, выискивают потаенные доходы... поливают грязью, терроризируют. Все потому, что они ночью засыпают тяжело, а я — нет. Такие, как я, живут легко, потому как не поступаются и не продаются. Такие, как Сергей Суразаков, после 30 начинают жить плохо.

Американцы живут хорошо. Они делают работу. По стандартам. Они не звездятся, потому как там работа журналиста не предусматривает личной славы, литературных изысков, харизмы и толпы поклонников. Там трудно себе представить журналиста, вышедшего на митинг агитировать за или против. Трудно представить журналиста республиканской газеты, вечером превращающегося в блоггера-демократа. Даже и — республиканца.

Их журналисты настолько боятся обнажить публике свою независимость (и потерять ее в собственных глазах), что некоторые даже отказываются участвовать в выборах. И толп за собой они не водят.

У нас честные журналисты — словно знамя народа. Его ум, честь, и достоинство. Дожили. Президента любим, который меньше врет, милиционера — который меньше бьют, журналиста — который меньше берет. Мерило честности. Гниль.