Я не дипломат. И не специалист по Ближнему Востоку. Я экономист, согласный с общим представлением о том, что внешняя политика призвана служить – или, по крайней мере, не противоречить – экономическим интересам России. И с этих позиций я хочу задать ряд вопросов.

Россия – «энергетическая сверхдержава». По крайней мере, так говорил Владимир Путин 23 декабря 2005 г. на заседании Совета Безопасности. С тех пор зависимость страны от экспорта энергоносителей только усилилась. Поэтому разумно координировать политику с теми, кто задает тренды на энергетическом рынке. В сфере поставок нефти это, конечно, ОПЕК и ее лидер, Саудовская Аравия. Сейчас ОПЕК добывает 29,3–29,7 млн барр. нефти в день из объема мировой добычи в 83,2–83,5 млн барр.; Россия – до 10,3 млн барр. Будь Россия членом ОПЕК, та контролировала бы половину глобальной добычи и стала бы более действенным регулятором ценовой политики – что в условиях возможного кризиса не лишнее. Но наши отношения далеки от идеала: не далее как 14 ноября самолет Сергея Лаврова, направлявшегося на встречу министров иностранных дел Совета Cодружества Персидского залива, не был принят в главном аэропорту столицы Саудовской Аравии Эр-Рияда, а сам глава российской дипломатии уехал до завершения саммита, так как его не стали слушать. Может быть, не стоит в такой ситуации доводить дело до подобных резких обострений?

Помимо нефти мы заинтересованы еще и в газе – а ведущим игроком на этом рынке выступает Катар. С 1990 по 2011 г. он нарастил добычу с 6,3 млрд до 146 млрд куб. м в год; если этот тренд продолжится, страна станет крупнейшим экспортером газа в мире уже к 2021 г. (рассчитано по BP Statistical Review of World Energy 2012). Более того: Катар уже сегодня контролирует 31,3% глобального рынка СПГ (см. The LNG Industry 2011, Paris: International Group of LNG Importers, 2012, р. 4), который куда более гибок, чем рынок трубопроводных поставок. Именно Катар методично выбрал более 80% той доли, которую Россия из-за бездарной ценовой политики «Газпрома» потеряла на европейском рынке между 2005 и 2011 гг. Почему бы не развивать двусторонние связи, не укреплять сотрудничество, разменивая политические уступки на экономические. Но не тут-то было.

Хочется спросить – не является ли эта дипломатия прямым вредительством экономическим интересам России? И чего мы добиваемся столь странными шагами?

Ответ лежит на поверхности. Он состоит в необъяснимо добром отношении нашей политической элиты к диктаторам-изгоям типа Муамара Каддафи и Башара Асада. Наши дипломаты, почитатели Леонида Брежнева и Андрея Громыко, неровно дышат к «лидерам», оставшимся со времен этих государственных деятелей, и даже к их отпрыскам.

Возьмем Сирию. С точки зрения экономиста, Сирия – наш давний должник. После двух списаний долга к 2005 г. она оставалась должна России $13,5 млрд. Затем мы подписали с ней договор, по которому простили 73% долга. Зачем? Остаток Сирия обещала вернуть в течение 10 лет – не деньгами, а поставками своих товаров. Где они и сколько их прибыло за семь из 10 прошедших лет? После такого «прорыва» активизировалось сотрудничество в поставках оружия (сейчас пакет достиг $3,5 млрд и включает ракетные комплексы, самолеты и комплексы ПВО). За все это живыми деньгами оплачено не более 20%. Опять-таки почему? Чьи интересы задействованы в этих «схемах»? Считается, что в Сирии Россия имеет стратегические интересы по использованию Черноморским флотом базы в Тартусе – но какие операции ведет флот в акватории Средиземного моря? Да и когда он там последний раз был, наконец?

Но это не все. У России есть еще один друг в регионе – террористическое движение «Хамас». Россия препятствовала в ООН принятию резолюции, в которой было бы сказано, что именно «Хамас» первым начал обстрел ракетами территории Израиля. Израиля, в котором живут сотни тысяч граждан с российскими паспортами. Когда Грузия атаковала Южную Осетию, населенную людьми, сомнительным образом купившими наши паспорта, мы подняли армию. А когда враг обстреливает страну, ставшую домом для тысяч ветеранов Великой Отечественной, мы не говорим и слова. Какие высшие интересы задействованы в этот раз? Еще мы любим Иран. Иран, который не является проводником наших интересов и противопоставляет себя арабскому миру, не говоря о Западе. Который близок к созданию ядерного оружия, могущего дестабилизировать ситуацию в регионе. Почему? Что есть у Ирана, кроме ненависти к Америке, что толкает нас к союзу с ним? Или мы выбрали религиозный фундаментализм неважно какого толка как модель, к которой испытываем непреодолимое влечение?

Все это вопросы, на которые я не знаю ответа. Но я вижу очевидные вещи: в результате защиты безнадежно проигравшегося Асада Россия противопоставила себя ведущим игрокам того энергетического рынка, от которого зависит наше благосостояние. Задабривая Иран и «Хамас», мы даже их не превращаем в своих союзников (хотя и слава Богу!). А отношения с Израилем вряд ли станут лучше в свете последних событий. При этом, если европейцы налаживают отношения с будущими властями Сирии, а Хиллари Клинтон неделями не вылезает из зоны палестино-израильского конфликта, российская дипломатия не присутствует в регионе.

Наверное, мы хотим на Ближнем Востоке мира, стабильности и уважения суверенных прав государств. Но бывает так, что события разворачиваются не по тем сценариям, которые нравятся Смоленской площади. Так попытаемся взглянуть на возможный их ход. Вскоре сирийские повстанцы добьют режим Асада. Российские долги будут забыты, контракты расторгнуты. Иран, потеряв союзника, усилит помощь «Хамас» и ускорит свою программу создания атомной бомбы. Израиль перекроет кислород Газе и, быть может, нанесет превентивный удар по ядерным объектам Ирана. Тегеран ответит. Вмешаются Соединенные Штаты. Итогом станет ситуация, похожая на ситуацию в Ираке после 1991 г., – оккупации Ирана не случится, но вполне самостоятельной страной он перестанет быть. Выгод Россия из всего этого не получит никаких – как после войны в Ираке в 2003 г. Мы останемся в памяти региональных лидеров как страна, на протяжении пяти лет поддержавшая всех без исключения лузеров, каких только она смогла найти.

Но это для нас не впервой. Ошибались и раньше. Однако главный вопрос даже не в этом. Хочется узнать – а просчитывали ли российские руководители (пусть это и звучит цинично) иной сценарий? Сценарий, в котором мы готовы сдать «дамасского сидельца» в обмен на нормализацию отношений с саудитами и катарцами? Забронировать себе место за столом, где станут решать будущее Сирии, – и получить наконец с этой дружеской когда-то страны хоть часть старых долгов? Ведь если бы мы вернули себя хотя бы 1% европейского рынка газа, доходы превысили бы объем выручки от продажи оружия Сирии на ближайшее десятилетие! Поддержи мы Израиль, в мире стало бы меньше террористов и убийц, а оставшиеся вели бы себя потише. Но я пойду еще дальше и спрошу: а почему мы должны быть против того, чтобы Израиль и США нанесли удары по Ирану? Чем нам не выгоден такой конфликт? Напомнить, при каких обстоятельствах в 2002–2004 гг. цена нефти выросла с $22 почти до $50 за баррель? Это была цена разгрома Саддама Хусейна. А какой будет она после войны в Ормузском проливе? $170 за баррель? Или все $200? «Мы знаем, к каким последствиям приводит несанкционированное Советом Безопасности ООН внешнее вооруженное вмешательство в дела других государств», – глубокомысленно изрек 1 декабря Сергей Лавров на юбилейной Ассамблее Совета по внешней и оборонной политике. Так и мы знаем. На этих «последствиях» наша власть паразитирует уже более 10 лет, не имея проблем с бюджетом.

Конечно, желать войны и дестабилизации неэтично. Но если наша политическая элита так любит рассуждать о Realpolitik, то где же ее реализм? Где взгляд на мир как на «большую шахматную доску», на которой расставлены десятки фигур? Не потому ли мы злобствуем в ответ на попытки Америки так смотреть на мир, что утратили эту способность сами? Или никогда ее не имели, а потому и проиграли в глобальном противостоянии?

Владислав Иноземцев: Зачем нам Сирия?