Беспечное отношение граждан к собственной жизни во многом объясняется традициями российского государства, в котором на протяжении веков люди считались расходным материалом

Снежным вихрем пронеслись новогодние каникулы, отгремели салютами, отзвенели стаканами, разбросав в парках гильзы петард и осколки бутылок, расставив у домов сиротливые облысевшие елки. Россия медленно приходит в чувство после двухнедельного загула, трясет головой, умывается снегом. Русский праздник сродни тому самому бунту, бессмысленному и беспощадному; в своем безудержном веселье он превращается в вакханалию саморазрушения.

Апофеоз ее — безудержное пьянство, к которому страна готовится методично и заблаговременно, закупая в промышленных количествах алкоголь, готовя площадки и рецепты опохмела, делясь названиями гепатопротекторов — лекарств по защите печени.

Практически все несчастные случаи, приходящиеся в России на праздники, так или иначе связаны с алкоголем — в майские праздники пьяные тонут в водоемах, а на Новый год — замерзают в сугробах, гибнут на дорогах, разбиваются на снегоходах. Словно чудовищная гекатомба творится в России на праздниках, человеческое жертвоприношение богам карнавала.

Но даже на фоне этих традиционных новогодних сводок запредельным абсурдом прозвучали новости с итальянского курорта Альпе Чермис в Доломитовых Альпах, где восемь человек, в том числе семеро россиян из Краснодара, поужинав в горной гостинице, ночью загрузились в снегоход с прицепом и отправились вниз по черной горнолыжной трассе. Снегоход сорвался в пропасть со стометровой высоты, шестеро погибли.

Эта трагедия ужасна — и в то же время совершенно узнаваема. Речь идет не только о преступной халатности водителя снегохода, но о том, что русские люди на отдыхе в принципе пренебрегают всеми мыслимыми правилами безопасности.

Это становится фирменным шиком русского туриста: отдыхать шумно, напористо, с адреналином.

Праздник начинается в Duty Free на вылете, где покупается виски. Он будет выпит в салоне самолета, невзирая на протесты стюардесс. Русские последними выключат мобильные и первыми встанут с мест после приземления, хотя самолет еще катится по летному полю. Банкет продолжается на альпийском курорте: на гору многие выходят с похмелья, так что поездка с соотечественниками наверх в гондоле превращается в алкогольный трип. На склоне они будут кататься рискованнее всех и, не глядя, полезут на черные трассы, хотя средний уровень катания российских туристов весьма невысок. Помню, как в Зельдене, стоя на склоне, услышал сверху «хлопчики, поберегись!», мимо меня на огромной скорости пронеслась на прямых лыжах дородная тетка и скрылась за перегибом склона. При этом шлемы у наших соотечественников не в почете, зато уважением пользуются костюмы Bogner с вышивкой и меховой оторочкой на капюшоне.

Презрение русских к вопросам безопасности особенно бросается в глаза на горнолыжном курорте, где спорт связан с риском и от твоего разгильдяйства могут пострадать другие. Но проблема гораздо шире:

саморазрушение в России вообще является национальным видом спорта. Тут не только алкоголизм, но и беспредел на дорогах, и вождение в пьяном виде, и презрение к ремням безопасности в машине и к шлемам при езде на велосипеде или роликах. Причем эта глупость, как обычно у нас, мифологизируется, возводится в доблесть, превращается в гусарство, бесшабашность, безоглядность, которой мы любим прихвастнуть перед иностранцами. «Он русский. Это многое объясняет».

Откуда же, из каких степных просторов, из каких достоевских глубин берется эта русская тяга к саморазрушению, к бессмысленному риску, к нарушению правил и пересечению границ? Можно сослаться на метафизику российского пространства, которое само не признает никаких правил и границ, где человек ничтожен и потерян, оторван от земли, и ветер несет его, как перекати-поле. Но вернее будет вспомнить физику российской власти, авторитарного государства, для которого веками ценность человеческой жизни была ничтожна, которое рассматривало людей как ресурс, терракотовое войско, мертвые души.

Мы переняли у государства это презрение к человеческой жизни, спроецировали на собственные тела и оправдали мифологией русской удали. Нам море по колено и сам черт не брат, какой русский не любит быстрой езды, тормоза придумали трусы.

В известном анекдоте про то, как заставить человека прыгнуть с моста, американец прыгает из-за денег, француз из-за женщины, поляк из гордости, а русскому просто говорят «с этого моста прыгать запрещено», и он с криком «а мне пофиг!» прыгает.

Однако за исключением случаев массового героизма, эта удаль бесцельна и бессмысленна. Не находя себе применения, она оборачивается внутрь человека и общества, ведет к их самоистреблению. Отсюда лихачество на дорогах и склонах, непривычка к шлемам и ремням безопасности, отсюда и небрежение собственным здоровьем, отсутствие профилактики, позднее обращение к врачам, нежелание страховать здоровье и жизнь… Все это очень лихо и очень по-русски, но в основе этого – историческая несвобода России, неуважение раба к своему телу, которое не принадлежит ему и которым поэтому можно рисковать, которое не жалко и загубить ради красивого жеста: на миру и смерть красна!

Русская удаль — это не свобода античного гражданина или средневекового бюргера, а воля беглого холопа за Доном, степная доля, шальная пуля.

И потому важным шагом к свободе должно стать уважение к своему телу как к главной собственности индивида: habeas corpus, «имеешь тело», как гласит один из древних принципов английского права, на котором стоит и Великая Хартия вольностей, и все правосудие Нового времени. Обладание собственным телом, телом гражданина, а не раба, означает и ответственность за него: регулярно чистить зубы и проверяться у дантиста, страховать жизнь и проходить профилактическое сканирование от рака, пристегиваться за рулем и носить шлем на велосипеде… Все это азбука индивидуальной и социальной гигиены, атрибуты скучной и размеренной западной цивилизации, но это же и признаки свободного человека.

Страна лихачей: миф о русской удали