Татьяна Лазарева (Магомедова),

врач, 50-е

– Керосин! Керосин! – раздавался крик с улицы по пятницам. Первыми на этот клич бежали дети.

За воротами, а жили мы тогда в Ульяновском переулке, стоял ослик, впряжённый в тележку с большой бочкой. Хозяйки с бидончиками выстраивались в очередь, а мы, дошкольники, как заворожённые смотрели на тугую струю керосина, заполняющую ёмкости. Ах, как она переливалась на солнце всеми цветами радуги!

В каждой квартире еду готовили на керогазе. Керогаз пшикал и вонял. К нему детям подходить даже близко не разрешалось.

А наши мамы умудрялись на нём готовить великолепные блюда, запахи от которых наполняли двор, образованный двумя двухэтажными домами и множеством сараев. Какие великолепные кексы пекла моя мама на этой керосинке в специальной форме – с большой дырой посередине. Огонь проходил через это отверстие, и пирог пёкся, как в современной духовке. Через несколько лет осликов сменили машины. Большие, серые, с огромной цистерной – похожие на поливальные. Кстати, поливались улицы в то время каждое утро, а иногда и вечером. В городе было чисто и свежо.

Но большую радость нам, детям, доставлял старьёвщик. Он приезжал на большой телеге. На лошадке красовались бумажные цветы и ленты. За старые вещи у него можно было получить интересные детям игрушки: свистульки, прыгающие на резинке мячики, длинные, завёрнутые в фольгу леденцы. Мама мне однажды дала отнести старое одеяло, и все девочки во дворе мне завидовали, потому что за такую вещь я получила куклу.

Мы жили в небольшой комнате на втором этаже. По лестнице со двора нужно было подняться на общую веранду, где летом упоительно пахло вишнёвым вареньем. Там соседи угощали друг друга пирогами, новомодными пончиками.

Пенки от варенья хозяйки выносили во двор, под тень огромных клёнов, и вся ребятня бежала домой за ложками. Ели эти пенки хором обсуждая, у чьей мамы они вкуснее.

У возвращающихся с пляжа все спрашивали: «Мазут был?» Если отвечали: был, все сочувствовали, потому что в то время на песке и ракушках часто можно было видеть нефтяные капли. Это приходящие в порт пароходы сбрасывали отработанный мазут. И часто, возвращаясь с моря, многие оттирали пятна песком и мылом возле общей колонки. Нам повезло – колонка была у нас во дворе. А многие жители из других домов ходили за водой к колонке на угол Ульяновского переулка и улицы Гаджиева. Колонка стояла в красивой барочной нише, образованной оградой парка им. Ленинского комсомола. Парк окружала великолепная решётка, достойная французских садов Людовика. Вход в парк был платный. Билеты продавались в кассе рядом. Здесь же можно было купить мороженое.

Большой голубой ящик стоял на асфальте, а когда его открывали, из него клубился холод. Самое простое мороженое было молочное – за 9 копеек, сливочное – за 13. И если повезёт – пломбир. Стоил он 19 копеек, и совсем везунчикам попадался пломбир розового цвета. Для знакомых моих родителей, приехавших в город впервые, это было лучшее угощение! Дети нашего двора пробирались в парк через забор. В одном секретном месте доска была перебита и поворачивалась на гвозде. Практически все моё раннее детство прошло в парке.

Недаром это место называлось парком культуры и отдыха. В нём было очень много красивых цветочных клумб. На одной из них ежедневно меняли дату, день недели. Посередине парка была танцевальная площадка. Вход – за дополнительную плату. На сцене-ракушке играл духовой оркестр. Кружились пары. А мы с подружками смотрели и мечтали, что когда-нибудь и мы так же будем кружиться в юбках-клёш. Детям для развлечения парк предлагал качели, карусели, комнату смеха со множеством кривых зеркал и даже «гигантские шаги». К высоченному столбу были привязаны толстенные канаты с узлами на концах. Надо было разогнаться, успеть вскочить на узел и лететь по воздуху. И как же мне это нравилось! Но больший восторг у нас вызывала парашютная вышка. Все наблюдатели за прыжками ложились на траву и хохотали, глядя вверх, как очередной «парашютист» пятился задом, а его толкал специальный «толкач». Или ещё смешнее – когда прыгали девушки, зажав юбку между колен. В парке были читальни, павильоны для домино, шахмат и шашек. Дамы, представьте себе, в кружевных перчатках и с китайскими зонтиками прогуливались под ручку с кавалерами. Молодые родители катали детей в колясках. Модно было посадить сыночка на коня с колёсами. Конь дрыгал железными ногами. Ребенок был счастлив, а ещё более счастливы были его родители.Но нашей почти ежедневной задачей было не прозевать, когда в 15 часов откроется касса по продаже билетов в кино, и успеть купить билеты на первый ряд. Кинотеатр был летним. Без крыши. Перед сеансами иногда был маленький концерт. Сеанс всегда начинался с показа новостей. Фильмы в те времена были добрые. Зал оживлялся, если фильм был не чёрно-белый, а цветной. Восторг у зрителей вызывали первые советские мультфильмы или «Фитиль». На каждый профессиональный праздник в парке проводились специальные мероприятия. Концерты, буфеты. В День железнодорожника устанавливались макеты с бегающими паровозами. В День строителя выставлялись первые железобетонные панели. Все ходили на них смотреть и удивлялись: как быстро теперь будут строиться дома. Каждый праздник заканчивался фейерверком. На небольшом лужке, прямо напротив окон нашего дома, вертелись огненные фигуры, взлетали ракеты, вспыхивали надписи. Это было сильное зрелище.

На праздники наши мамы наряжались в крепдешиновые платья с подплечниками и фильдеперсовые чулочки. Папы – в чесучовые пиджаки. До сих пор в нашей семье хранятся фотографии: мама с подругами рядом с фонтаном «Цапли» (3 цапли клювами кверху, а из них струится вода). Папа на фотографиях, как английский денди – в шляпе и белых штиблетах.

По субботам и воскресеньям жители нашего двора отправлялись в баню на улицу Дахадаева. Нужно было высидеть большую очередь. В ней все читали, вязали, вышивали. Там я впервые (незаметно для мамы) у соседки-студентки разглядывала цветные картинки в анатомическом атласе.

Мама, получив из-за границы от знакомых прозрачные подушечки с шампунем, наверное, чувствовала себя настоящей француженкой, ловя завистливые взгляды соседок по купанию. Чистенькие, благоухающие возвращались домой уже затемно. Проходили мимо пожарной части – она была в начале улицы Гаджиева, почти на площади Ленина. На горке махал своими светящимися рукавами маяк, а на асфальте плели кружевные тени акации, которых было очень много в то время в Махачкале.

В детский сад меня водили в здание, которое сохранилось: на углу улицы Магомеда Гаджиева и проспекта Акушинского. Рядом кладбище. На прогулке, заслышав печальные звуки оркестра, мы висли на заборе и обсуждали, что «вчера венков было больше». Но созерцание таких процессий не делало нашу жизнь грустной.

Нас звали на «жир». Дети выстраивались в очередь, и нам в рот вливали по столовой ложке рыбьего жира, который медсестра зачерпывала из огромной жестяной банки. (Так на государственном уровне велась борьба с авитаминозом.)

А потом нас сажали в автобусы со смешными овальными окнами и везли за город – на правительственный пляж в сторону Каспийска. Где мы могли видеть группки начальников или иностранные делегации. Об этом нас извещали воспитатели. Детский сад №6 представлял собой практически одно помещение: это была и игровая, и столовая, и спальня. Но какие утренники устраивали наши воспитатели! Какие сложные ставились спектакли, шились костюмы, клеились маски и сооружались декорации!

Перед Новым годом мы любили ходить на площадь Ленина, в центре которой стояла ёлка, а вокруг неё устанавливались ряды фанерных раскрашенных домиков. Лучшей покупкой на этой ярмарке были, конечно же, мандарины.

Там, где сейчас стоит музей, был пустырь после сноса храма, и на этом месте часто останавливался большой зверинец. Даже слона привозили.

На площади, на углу Ленина, была большая аптека (возможно, она и сейчас там есть), где на витрине в больших банках с водой шевелились пиявки. Гирудотерапия тогда была в почёте. Весь двор визжал и разбегался, когда из квартиры Саркисян выносили уже использованных при лечении бабушки пиявок и несли выбрасывать в мусорный ящик.

В городе было спокойно. Люди жили, ничего не опасаясь. Меня, ещё даже не школьницу, мама отправляла дёргать зуб в стоматологическую поликлинику. Она располагалась в маленьком доме на Ленина – там, где сейчас Русский театр. С испугом я смотрела на людей с раздутыми щёками, с синими лампами в руках, которые сидели в коридоре, ожидая своей очереди. А запах детской поликлиники возле теперешнего стадиона «Динамо» так меня околдовал, что через много лет я поступила в Дагестанский медицинский институт.

Но это, как теперь принято говорить, совсем другая история.

С величайшей теплотой вспоминаю моих соседей по уютному южному дворику. Семьи Саркисян, Белоглазовых, Егуповых, Ноздриных, Кебедовых, Скибы. Дядю Сашу, который вернулся с войны с протезом, но всегда что-то мастерил возле своего сарая, и нас, детей, веселил рассказами.

На верёвках, через весь двор, развевались накрахмаленные простыни, двор был вымощен булыжником и тщательно подметён. Здесь осенью пахло яблоками и айвой. А в незатейливые почтовые ящики почтальон опускал томики собрания сочинений Пушкина и Толстого…

Абдулла Муртазалиев;

преподаватель; 60-70-е

Семья наша проживала в знаменитом Гургур-ауле, на улице Фабричной, ныне Батырая. Это был тот ещё район: маленькие, кучно стоящие домики частного сектора, тупики и узкие кривые проходы между домами, выводящие на соседнюю улицу – спасение для беглеца. Словом, рай для воришек и гургураульской шпаны. Но в 60–70-х народ там жил дружно и мирно, удивительно мирно для такого криминогенного района. По пятницам хозяйки сновали из дома в дом, угощая соседей выпечкой собственного приготовления, давали взаймы без оговорок и понятия не имели о разделении людей по каким-то там странным национальным признакам.

В центре нашего общего двора был вырыт настоящий колодец с холодной даже в самую страшную летнюю жару водой. Если кто приносил с базара арбуз, то его на часик опускали в колодец в ведёрке, а затем поднимали – холодный, сахарный, и делили на всех, кто в этот момент находился во дворе. Это был главный принцип, которого придерживались свято. Пусть по дольке, но доставалось каждому. И из всех счастливых лиц, перемазанных арбузным сладчайшим соком, самое счастливое было у того, кто арбуз принёс.

Не могу сказать точно, правда ли так было или прошедшие годы заволокли все воспоминания розовой дымкой, укрыв неприятное или напряжённое, оставив только светлое, но я и школу свою 6-ю имени Антона Палыча Чехова, и советские праздники вспоминаю с нежностью. Сейчас говорят «обязаловка, показное единодушие, фальшивый энтузиазм», а мне всё видится, как в фильме «Я шагаю по Москве». Помытые поливалкой мостовые, всюду молодые улыбающиеся светлые лица, если и есть негодяи – так в количестве «одын штук», не больше, и всюду братание и радость.

Маёвки и в самом деле были праздником. Обычно на 2 мая выходили. Трава в Вейнерском парке была ещё сочная, июньской жарой не выжженная, густая и высокая – по пояс! Вейнерским, или Вейнеровским, парк назывался в честь его основателя. Ещё до революции сюда, в Петровск, приехала семья промышленников Вейнеров, чтоб запустить тут пивзавод. Ну и на прилегающей территории было посажено первое деревце. Как ни странно, потомки Вейнера не сбежали после 17 года, остались тут и продолжали варить пиво до середины 70-х. Поговаривали, что у последней наследницы фамильных вейнеровских рецептов пиво выходит не хуже прославленного немецкого. Наше пиво славилось на весь Северный Кавказ, из соседних республик приезжали закупить его для свадеб и прочих торжеств.

Все лето мы, пацанва, проводили на пляже. Аппетит нагуливали себе зверский, а тащиться домой не хотелось. Так мы проблему решали просто: по дороге на пляж собирали пустые бутылки из-под ситро и сдавали их по 12 копеек. Шли целенаправленно туда, выпивали «дяхорики», оттуда в пункт приёма стеклотары, а потом уже на пляж, где тратили деньги на чебуреки за 16 копеек или пирожки с ливером за 4. Запах этих жарящихся чебуреков сводил с ума ещё на подступах к пляжу. Море было не в пример чище, чем сейчас, да и песок тоже. Каждое утро женщины-уборщицы совершали обход территории и каждую бумажку преследовали, как врага, настигая и накалывая её на металлический штырь, а затем бросая в ведёрко.

Как-то в середине 60-х на нашу улицу въехал старенький «москвич». Из него вышли мужчина и женщина. Мужчина был в светлом костюме и светлых же штиблетах из парусины, при галстуке и в фетровой шляпе. Женщина была одета со сдержанной элегантностью. В общем, они оба вполне укладывались в обывательские представления о том, как должны выглядеть представители государства. Их тут же окружили любопытствующие, и мужчина объявил, что уполномочен заниматься погашением знаменитых сталинских займов. Тогда практически в каждом доме лежали пачки облигаций, и надежды, что когда-нибудь их обменяют на живые деньги, ни у кого уже не осталось. Так что все кинулись по домам и через минуту опять столпились возле машины, держа в руках пожелтевшие бумаги. Мужчина достал длинный список и стал сверять номера в поисках выигрышных билетов. Счастливчики уходили домой, унося выигрыш и номинальную стоимость займа. Слух быстро пошёл гулять и по другим улицам, народу прибывало, и всех беспокоило только одно: хватит ли денег у этих ангелов небесных, чтоб расплатиться со всеми. Хватило! Парочка набила полный чемоданчик облигациями и уехала, а народ пошёл по домам, светясь от счастья и прикидывая, на что потратить свалившиеся с неба деньги. А через несколько дней в центральной прессе был опубликован полный список выигрышных номеров, и тогда вот народ схватился за головы, потому что его просто облапошили, заплатив раз в десять меньше.

Были в городе заведения, пользовавшиеся дурной репутацией. Во-первых, знаменитая, ещё дореволюционная, кажется, баня на Малыгина. Жаль, что её снесли – двухэтажное здание было красивое, торжественное, будто в нём и не баня даже, с шайками, мочалками и скользкими голыми людьми, погружёнными в густой, жемчужного цвета пар, а гимназия или музей. Так вот, поговаривали, что на втором этаже, где находились одно- и двухместные номера с ванной и душем для состоятельных граждан, происходят всяческие безобразия и половая распущенность в виде содомии. На тех, кто спускался с этого второго этажа, смотрели с подозрением и опаской.

Ну а вообще, город жил своей обычной жизнью, и молодёжь по вечерам выгуливала обновки возле общежитий для работниц фабрики имени Третьего Интернационала или, как говорили городские, «Трёх националов». Общаги эти, по слухам, строили пленные немцы. Понятия не имели эти гансы и фридрихи, какие страсти будут кипеть в выстроенных ими двухэтажных барачного типа домах, какие драмы разыгрываться! Над районом висело багровое облако, сотканное из ревности, робкого обожания, интриг, влюблённости, слёз, надежд и редкого, но сладостного взаимного признания. Иногда дело заканчивалось свадьбой, чаще – дракой, и соперники чистили друг другу морды в тёмных закоулках. Что характерно, «коварную изменщицу» в свои мужские разборки парни не только не втягивали, но часто даже и не посвящали. Считалось хорошим тоном выяснять, кто уйдёт, а кто останется честно и «по-мущински» в бою. Что совсем не мешало городским ловеласам не без цинизма называть «трёхнациональные» общаги «инкубатором». Молодые блондинки, приехавшие в Махачкалу из небольших городков Центральной России и не избалованные таким жарким мужским интересом, были лёгкой добычей.

Я хорошо помню землетрясение 1970-го. Этой летней ночью мы с друзьями как раз вышли из кинотеатра «Комсомолец». Вдруг все фонари погасли. И в кромешной темноте прямо из-под земли раздался гул. Мы окаменели! Затем земля задрожала, нас повело в одну сторону, потом в другую, мир покачнулся. Из своих домов выскакивали полуодетые напуганные люди с плачущими детьми, весь сквер вдоль улицы Ленина был заполнен народом. Кто-то заголосил о конце света, и эти слова тут же подхватили; то там, то тут раздавались слова молитвы. В общем, паника! И тут же новый толчок, правда, менее мощный. Рассвета все дожидались в сквере, домой никто не рискнул возвращаться. А наутро поползли слухи, что недалеко от Махачкалы земля разверзлась и туда полностью провалилась кошара вместе с пастухом и овцами.

Там, где сейчас раскинулся Анжи-базар, во времена моего детства была барахолка, где можно было купить абсолютно всё. Если чего-то не обнаруживалось на прилавках, надо было искать у барыги. Это была особая каста. Ушлые, с намётанным глазом, вычисляющие на раз обэхээсесников, барыги свой товар при себе не держали. Углядев клиента, наблюдали за ним, оценивали, а затем кивком подзывали подельницу. На том же рынке, прикупив нужного, можно было нанять амбала, который тащил покупки до дома. Я помню одного еврея-амбала, неимоверной силищи – «может заменить полуторку», так о нём говорили. Поговаривали, что до революции вся улица Малыгина принадлежала его отцу. Ему было лет сорок, высокий и очень сутулый, видимо, уже по привычке горбился, будто память обо всех шифоньерах, буфетах, кулях и кроватях, что он перетаскал на своей спине, пригибала его к земле всё ниже и ниже. На деревянный короб, что был за его спиной, несколько человек водружали груз, крепили его веревками и отходили. А амбал замирал на секунду, видимо, соотнося себя с этой заплечной тяжестью, а потом трогался в путь. Иногда я шёл за ним, думая, что вот эту громаду он уж точно не донесёт. Но он без остановок, передышек и перекуров упрямо шагал в своей засаленной ветхой одежде, и во всей его фигуре и нечеловеческом упорстве и покорности было что-то такое, от чего комок подкатывал к горлу. Это был тихий титан. Не знаю, что с ним сталось. Возможно, так же тихо и покорно он покинул этот мир, сбросив, наконец, тяжесть за плечами. А может быть, и не сбросил. Может быть, так сгорбившись, и ушёл в свой рай (а куда же ещё?) с деревянным коробом за спиной.

Рубрику ведёт Светлана Анохина

_____________________________________

Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.

Фото из архивов музея истории Махачкалы

и героев публикации

Был такой город. Махачкала