Героический образ заключенного Манделы был создан без его участия, но уже на свободе он оправдал возложенные на него надежды

Нельсон Мандела скончался 5 декабря 2013 года на 96-м году жизни после продолжительной болезни легких. Forbes вспоминает легендарного политика.

Поэт и по совместительству профессор Дартмутского колледжа Лев Лосев вспоминал историю, демонстрирующую особенности восприятия личности Нельсона Манделы в СССР: «Как-то году в 90-м, когда я преподавал в вермонтской летней русской школе, у меня в комнате зазвонил телефон. Звонили из Москвы, из Союза писателей, просили позвать к телефону Окуджаву. Он был гостем вермонтской школы, жил в том же общежитии, но у него не было в номере телефона. Я позвал. Слышу, Окуджава говорит: «Нет, этой премии я принять не могу». Потом добавляет: «А потому, что он коммунист и террорист». Потом ему еще что-то говорят, и Окуджава произносит смущенно: «Ах, ну это другое дело». Ему послышалось, что он получил премию Манделы, а на самом деле речь шла об итальянской премии Монделло.

То, как Булат Окуджава воспринял известие о награждении, вполне типично для советской интеллигенции того периода – Мандела олицетворял всю прихотливую изломанность политики и идеологических заблуждений XX века.

Родившийся в 1918 году, еще во время Первой мировой войны Мандела прошел очень сложный путь. Детство его было вполне доцивилизационным – сын одной из нескольких жен вождя жил примерно так же, как жили люди его племени до прихода белых. Но как представителю родовой аристократии ему повезло попасть в школу (родители были неграмотны), где он овладел английским, а после долго учился в разных колледжах, получая урывками высшее образование. Он стал едва ли не первым чернокожим юристом в Южной Африке, но адвокатская деятельность Манделу успела разочаровать. Он не видел, что она способна что-то изменить в неполноправном положении соотечественников на их родной земле. Еще в студенческие годы Мандела увлекся не изучением права, а политической деятельностью, примкнув к Африканскому национальному конгрессу.

Тогда он еще не был радикалом, выступал против марксизма, в первую очередь по религиозным соображениям: мать воспитала его в христианском духе, и принять безбожную доктрину юному Манделе было затруднительно. Но сближению с коммунистами помогли тогдашние власти ЮАР, провозгласившие в 1948 году апартеид государственной политикой.

Разделение рас было викторианской утопией XIX века и одновременно ответом на угрозу деколонизации.

Буры и англоязычные белые не видели никакого способа сохранить привычное существование, кроме как отделить себя от черных непроходимым барьером и забрать власть в свои руки. Но особенность ЮАР, в отличие от Австралии или Новой Зеландии, заключалась в том, что африканцы численно резко преобладали. Они не являлись меньшинством, как австралийские аборигены или маори. Загнать их в резервации-бантустаны было невозможно.

Политика апартеида вызвала гигантское давление на ЮАР вплоть до приостановления де-факто ее членства в ООН. Правда, мировое сообщество предпочитало карать ЮАР за расизм и одновременно аплодировать выступлениям Иди Амина и Муамара Каддафи в той же ООН. При этом африканцы из «освобожденных» стран всеми правдами и неправдами рвались на работу в Южную Африку. В бывших колониях, ставших свободными, наблюдалось резкое падение уровня жизни населения, всеобщее одичание, вернулись голод и эпидемии, вместо демократии устанавливались каннибальские диктатуры с обязательным культом личности вождей-освободителей, полыхали гражданские войны, гибли в общей сложности миллионы и миллионы людей.

ЮАР же была единственной страной, где уровень жизни черного населения рос.

Здесь никому в голову не приходило запрещать африканские верования, национальную одежду, вообще, ломать привычный образ жизни. Той социальной инженерии, какая практиковалась в Эфиопии или в Экваториальной Гвинеи, там не наблюдалось. Но в конкретных условиях минувшего столетия эксперимент с апартеидом априори был обречен на неудачу и ничего, кроме вреда, принести не мог, при всей своей внешней безобидности, мол, европейцы живут по-европейски, африканцы – по-африкански, и никто ни к кому не лезет.

Нельсону Манделе «повезло» сравнительно рано попасть за решетку. Находясь в изоляции, он не был вовлечен в террористическую активность и близкое сотрудничество АНК с коммунистами в 1960-1980-е. (Хотя он и успел основать боевую группу АНК – «Копье нации», за что и был арестован в 1962-м.) Еще одно своеобразное «везение» — из-за пожизненного заключения Мандела стал символом борьбы чернокожих за свои права. Убеждения и взгляды Манделы играли второстепенную роль в процессе его прижизненной канонизации. «Раскрутка» его образа началась где-то в середине 1970-х, и главным в ней была его личность несгибаемого борца, томящегося на страшном острове Роббен.

Как ни странно, можно провести параллель между Степаном Бандерой и Нельсоном Манделой – оба они стали олицетворением борьбы своих народов за свободу, находясь в тюрьме, не имея реального влияния на свои политические организации, не будучи до заключения первыми людьми в них. Но оба вышли на свободу уже признанными лидерами.

В третий раз Манделе повезло, а вместе с ним и всей Южной Африке, когда распад системы апартеида совпал с распадом «мировой социалистической системы». Левые идеи на момент прихода черного большинства к власти были дискредитированы, Советского Союза не существовало, Куба пребывала в тяжелейшем экономическом кризисе, а Китай успешно проводил капиталистические реформы и не был заинтересован в социалистическом эксперименте в ЮАР.

Поэтому ЮАР под властью АНК не последовала путем соседнего Зимбабве, хотя все предпосылки к тому имелись.

Долгожители Мугабе и Мандела на самом деле близнецы-братья, просто первый пришел к власти в 1980 году, когда социализм был на взлете и наступал по всему свету — от Никарагуа до Афганистана. И величайшая историческая заслуга Нельсона Манделы заключается в том, что он пошел вопреки своим былым убеждениям и не стал заниматься осуществлением утопических прожектов, а смирился с реалиями 1990-х и стал строить пусть скучное и банальное, но правовое государство с рыночной экономикой. Точнее, ЮАР и была таким обществом, но с исключением черных и цветных из системы «общего права». В известном смысле Южная Африка при апартеиде была чем-то вроде южных штатов США до эпохи гражданского пробуждения 1960-х. И в этом смысле Манделу можно сравнить с Мартином Лютером Кингом. Только в Америке расизм был неформальным, коренился в обычаях, а не законах, а в ЮАР под него была подведена правовая база. Как и доктор Кинг, Мандела, выйдя из тюрьмы, отказался от насилия и сыграл выдающуюся роль в мирном переходе от апартеида к демократии.

Сильнейшим шагом Манделы стала организация Комиссии по правде и примирению, призванной расследовать темное прошлое страны на основе чистосердечного раскаяния, без вынесения приговоров, с привлечением к ответу обеих сторон.

Поскольку современное западное общество – общество в своей основе леволиберальное, то понятно, что Нельсон Мандела не мог не стать его любимцем. Все-таки академик Сахаров и уж тем более Александр Солженицын (одногодок Манделы) выступали против социалистической утопии и тем самым были подозрительны, а Мандела идеально соответствовал запросам западной интеллигенции – представитель угнетаемой расы, борец с апартеидом (величайшее зло по ее шкале), да еще и левых воззрений, но при этом не экстремист, не грабитель вроде Мугабе. Плюс всеобщее чувство вины европейцев по отношению к Черному континенту, эмоциональная связь с Южной Африкой, в которой проживали миллионы выходцев из Великобритании, за дела которых лондонские и прочие белые интеллектуалы чувствовали ответственность.

Слава Манделы привела к установке ему еще при жизни памятника в Лондоне (названных в честь него объектов в мире – десятки и десятки). Ей не могла повредить ни дружба с Каддафи и Кастро, ни скандалы вокруг второй жены, замешанной в банальной уголовщине. Ничто не прилипало к нему, и Мадиба, как его звали на родине, заслуженно наслаждался в свои последние годы статусом отца нации.

Нельсон Мандела: символ, ставший политиком