События на полуострове развиваются по сценарию шестилетней давности. Именно поэтому Россия, скорее всего, не пойдет на превентивное обострение ситуации

Украинский кризис пока движется по пути эскалации, причем зеркальное повторение событий еще больше запутывает ситуацию. Когда и. о. президента Александр Турчинов заявляет, что «любые попытки захватывать административные здания будут расцениваться как преступление против украинского государства со всеми последствиями, которые должны быть», он, вероятно, и сам не замечает, что почти дословно цитирует своего незадачливого предшественника. Оно и понятно — раньше Турчинов был по ту сторону власти, а теперь по эту. Стихия майдана, которая сейчас фактически управляет соседним государством, имеет и такую особенность — она может быть использована противоположной стороной. Ну и реакция аналогичная. Так же как в Москве и бывшем киевском руководстве были уверены, что за протестующими стоит зловредный Запад, обновленный Киев не сомневается, что воду в Крыму мутит исключительно Россия.

Чем кончится крымская коллизия, гадать бессмысленно, но можно попытаться спрогнозировать логику, которой руководствуется Кремль, исходя из того, что мы за долгие годы узнали о характере и особенностях мышления президента России. Почти консенсусное мнение на Западе и на Украине заключается в том, что Владимир Путин (демонизированный мировым общественным мнением уже до какого-то невероятного предела) одержим идеей имперской экспансии и, конечно, воспользуется моментом.

Момент и вправду уникальный. Однако если попытаться взглянуть на стиль российского президента более отстраненно, он не относится к числу людей, склонных к неоправданному риску, тем более ему не свойственно авантюристическое поведение. А риск тут немалый, поскольку российские действия против территориальной целостности Украины официально в мире не будут поддержаны никем, а на самом полуострове способны вызвать раскол и противостояние.

Если вспомнить предыдущий кризис аналогичного характера — российско-грузинский — то поведение Москвы было не инициативным, а реактивным.

Отправной точкой финального обострения, которое закончилось войной, стало признание США и большинством стран Европы независимости Косово в феврале 2008 года. Когда это намерение только обсуждалось, российская сторона устами министра иностранных дел Сергея Лаврова предупреждала, что создание такого прецедента Москва воспринимает как красную линию и ответ неизбежен.

То, что ответом, вероятнее всего, станет признание независимости Абхазии и Южной Осетии (Грузия на тот момент была наиболее близким союзником Соединенных Штатов на постсоветском пространстве), мало кто сомневался. Тбилиси даже опасался, что это произойдет непосредственно после легализации Приштины. Однако Москва медлила, и только в апреле президент России дал поручение правительству оказать «предметную помощь» населению Абхазии и Южной Осетии. На дело это означало «все, кроме признания». То есть Россия оставляла за собой право налаживать с властями отколовшихся автономий любые отношения, но без официального признания их независимости. С точки зрения Путина, это был компромисс, поскольку в отличие от Запада на Балканах Россия не пошла на формальный пересмотр существующих границ. Грузию подобный вариант не устроил (не исключено, что в Тбилиси эту тонкую логику Москвы и не поняли), дальнейшее известно. Подспудно противники готовились к возможному обострению, и когда Михаил Саакашвили, неверно оценив поведение России, дал повод для ответа, тот и последовал — незамедлительный и сокрушительный.

При этом и после «пятидневной войны» решение о формальном признании двух территорий было принято не сразу. Судя по всему, изначальным намерением было воспроизводство косовского сценария — с принятием соответствующих резолюций ООН, попыткой (неудачной) примирения сторон и признания в качестве наименьшего зла. Этот вариант не прошел, поскольку добиться желаемых резолюций в Совбезе оказалось нереально, и тогда уже «наименьшее зло» стало единственным возможным сюжетом.

Крымская ситуация не позволяет провести прямые параллели с кавказской, но содержит ряд сходных типических черт. И главное — сама модель поведения России может быть спроецирована и на этот кризис.

Вероятнее всего, Владимир Путин считает, что Запад, как всегда, не выполнил своих обещаний.

Сделка по преодолению острого политического противостояния, подписанная 21 февраля, предусматривала переходный период — сохранение Виктора Януковича у власти, пусть в урезанном виде, до выборов через несколько месяцев. В этом виделся залог плавности процесса, равноправного положения обеих сторон, и гарантами такой модели выступили три европейских министра иностранных дел. Договоренность не продержалась и суток. В Москве, конечно, не могут не понимать, что режим Януковича начал немедленно рассыпаться сам собой. Однако тот факт, что Запад ни единым словом и тем более действием не вступился за только что подписанный документ, с точки зрения Кремля, свидетельствует: никто и не собирался его выполнять.

Поведение беглого президента Украины сильно смазало напрашивавшуюся возможность — поддержать его в качестве легитимного руководителя.

Решись он выступить перед сторонниками на съезде в Харькове, сценарий полноценного двоевластия на Украине можно было бы разыграть. Он, однако, по каким-то причинам делать этого не стал, а просто исчез, ограничившись невнятным и неизвестно откуда переданным видеосюжетом. После этого Москва осталась в некоторой растерянности, как относиться к его статусу. Спустя несколько дней, видимо, было все-таки решено, что разбрасываться таким активом, как законный, хоть и полностью дискредитированный руководитель, не стоит, и Янукович возник уже в России с дальнейшими заявлениями. Очевидно, что его невозможно рассматривать как реального претендента на возвращение во власть, даже на гипотетической «российской броне», но полностью отказываться от этого инструмента давления на Киев нецелесообразно.

Далее вопрос Крыма. Захват зданий Верховного совета и кабинета министров в Симферополе должен был показать, что, во-первых, при необходимости там найдутся силы, способные на действия в духе киевского майдана, но с противоположным знаком, во-вторых, Москва держит руку на пульсе. С той же целью проводится проверка боеспособности Вооруженных сил, ни малейшим образом, конечно же, не связанная с Украиной. Решение о проведении референдума по полномочиям, принятое крымским парламентом, с юридической точки зрения непроходное (если ориентироваться на украинское законодательство), но политически удачное.

Тем самым вопрос подвешивается до майских президентских выборов на Украине — оба голосования назначены на один день.

Это что-то вроде упомянутого выше поручения о «предметной помощи» абхазам и осетинам — мы, мол, готовы соблюсти некий политес и поставить вопрос не о независимости, а о большей самостоятельности, если не будет попыток распространить на Крым идейно-политический запал майдана. Тем более что местное руководство меняется в направлении более пророссийски ориентированных.

Какие настроения на этот счет возобладают в Киеве, сказать трудно, объективно украинская власть сейчас не в том положении, чтобы заниматься экспортом революции в регионы, которые к этому не расположены. Однако радикальные силы могут и попытаться, дабы создать более высокую напряженность и еще больше надавить на представителей «умеренных» (кто бы мог подумать, что в этом качестве будут выступать Юлия Тимошенко и ее наиболее надежные соратники).

Как бы то ни было, Москва пока действует примерно по той логике, что на Кавказе шесть лет назад.

Резкие движения, которые изменили бы статус-кво, будут предприниматься скорее как ответ на импульсы со стороны оппонента, чем в превентивном порядке. Однако реакция на возможные fauх pas со стороны «евромайдана» будет жесткой и быстрой. Скорее всего, сценарий отторжения Крыма не предопределен, но и не исключается в качестве меры по стабилизации обстановки. Вообще, Владимир Путин очень не любит анархию, хаос и затянувшуюся неопределенность, а Украина пока демонстрирует именно это.

Чем ситуация в Крыму напоминает конфликт с Грузией в 2008 году