Израильский "House" на "Золотой маске"

Фестиваль танец

В рамках "Контекста", новой международной программы "Золотой маски", в Театре наций израильская компания L-E-V выступила со спектаклем "House", который ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА, вопреки его названию, сочла отнюдь не домашним.

Как выяснилось, клубная хаус-культура к спектаклю прямого отношения не имеет. Хореограф Шарон Эяль даже выразила некоторое недоумение по поводу того, что ее серию пластических этюдов на тему "свободного проявления чувств" в России приняли за "чрезвычайно сложное и умное исследование клубной музыки и клубных танцев". По ее словам, "House" — это просто "Дом", а дом — потому, что именно в этом сугубо приватном месте человеческие чувства проявляются наиболее свободно.

С одной стороны, такое объяснение успокаивает, иначе было бы непросто разобраться в "бешеной смеси фанка, фэшн и арта", как аттестует анонс "Золотой маски" работу Шарон Эяль и ее музыкального консультанта-соавтора Гая Бехара. С другой — трудно представить, что весь этот паноптикум гуманоидов, существующих на пределе душевных и физических сил и явно за рамками бытового сознания, можно всерьез позиционировать как домашнюю вечеринку для свободного проявления чувств.

Музыка Ори Личтика, хоть и оригинальное произведение, написанное специально для этого проекта, однако ее нечеловеческий драйв и неотвязный ритм, способный продолбить скалу, а не только кору человеческого мозга, явно вылупились из дымных облаков многолюдных рейв-вечеринок. Оттуда же Ави Йона Буэно позаимствовал световое оформление: ползучие дымы, схватки боковых лучей, задние подсветки, превращающие тела в графические плоские тени, и мутные пятна колосникового освещения, сужающие пространство сцены до интимного пятачка. Да и в костюмах Майян Голдман — синих латексных комбинезонах, дополненных при случае ботфортами на шпильках и гигантской платформе, превращающих бородатого интеллигента в горделивого трансвестита,— можно представить себе какое-нибудь тематическое сборище.

Но большую часть спектакля артисты одеты в облегающие комбинезоны цвета человеческого тела, сверхпопулярные в балете ХХ века: даже советская хореография бодро использовала их для изображения наготы. Но отчего-то — из-за ткани ли или утягивающих бандажей — о человеческой наготе тела "Дома" не напоминают. Эти целлулоидные, гнущиеся в любую сторону, лишенные мышц, костей и половых признаков туловища с конечностями кажутся заготовками из лаборатории средневекового алхимика, слепившего и затеявшего оживить целую партию гомункулов. Или — инопланетянами, неумело подделавшими человеческий облик. Отдельно от тел существуют лица — красногубые, большеротые, с длинными подвижными языками, то неподвижные, то раздираемые гримасами, плывущие, деформированные, будто соскочившие с полотен Бэкона.

Существа эти беспрестанно меняют конфигурацию: вырастают и съеживаются, без остатка проваливаются животы и горбами выгибаются позвоночники, чуть не до груди свешиваются шеи, куда-то исчезают руки, оставляя действующими только плавники-кисти. Так же стремительно, как тела, меняется настроение и поведение гуманоидов: страдальческая ломка сольных фрагментов приводит к нежному спариванию в деликатном покачивании парного танца, имитация неистовой мастурбации — тем более гротесковой, что "членообладателем" является существо вроде женского пола,— к опустошительному оцепенению.

Хореографические этюды Шарон Эяль с их непристойной сексуальностью и бесчеловечной восхитительностью вызывают ощущение наркотического трипа. Единственное, что, воззвав к рассудку, может вывести зрителя из транса,— это потрясающее мастерство артистов, управляющих своими телами с божественным всемогуществом и научной точностью. С самого начала спектакля, как только танцовщики обрисовались на сцене, выдавившись из щелей темного задника, как только сели в вывороченную деформированную вторую классическую позицию и, шатнув согнутыми коленями сантиметра на два, вернули их в исходное положение так синхронно и стремительно, что самый внимательный наблюдатель не мог бы сказать с уверенностью, не померещилась ли ему эта массовая судорога, это минималистское микродвижение, исполненное с идеальной четкостью, стало совершенно очевидно, что в "Доме" случайных людей нет — только профессора высшей хореографической математики.

Гуманные гуманоиды