Сегодня ВАЛЕРИЮ ЛЕОНТЬЕВУ исполнилось 65 лет. В честь этой даты 28 марта в Государственном Кремлевском дворце состоится концерт. Накануне дня рождения БОРИС БАРАБАНОВ навестил певца, чтобы поговорить о вкусах отечественной публики, о его отношениях с Украиной, о новом образе и любимых сериалах.

— Сильно ли ваша программа, подготовленная к этой дате, отличается от того, что вы показывали два года назад, когда праздновали 40-летие творческой деятельности?

— Нет, программа непринципиально новая. Но дорогостоящих громоздких декораций теперь не будет. Сегодня более актуальна правильная работа со светом и видео. И вообще, главная задача — убедить зрителей в том, что я себя прекрасно чувствую, что мне по-прежнему хочется выходить на сцену, так же как 40 лет назад.

— Вы думаете, они сомневаются?

— Кто-то, возможно, и сомневается.

— И убеждать их нужно обязательно с балетом? В 65 лет?

— Я обожаю синхронное движение, хоть оно и трудно дается. Я неуютно чувствую себя без балета. У меня не то что меньше танцоров не стало — стало больше. И хореографии больше. Это и есть жизнь. Это и есть сценическое пространство. Какие-то номера, драматические баллады например, исполняются без постороннего присутствия, просто в конусе света. Но жизнь мне дает движение, движение в группе.

— В 1988 году вы включили в свой репертуар песню моднейшего на тот момент композитора Юрия Чернавского «Маргарита». Такого от вас тогда никто не ожидал, но риск себя полностью оправдал. Почему бы сейчас не обратиться к кому-то из молодых авторов?

— У меня нет никаких предубеждений против молодых или недостаточно маститых авторов. Я слушаю то, что приходит на имейл в наш офис. Вот, например, песня «Клетка-любовь». С ее автором я познакомился лично только уже за кулисами «Песни года» в «Олимпийском», когда пришел получать за нее награду.

— Но вы если и ищете новое звучание или новых авторов, то как-то не подчеркиваете это, и все равно остается ощущение, что Леонтьев — это человек, который работает исключительно с членами Союза композиторов.

— Знаете, спустя лет восемь после «Маргариты» у нас с Юрой Чернавским было еще две попытки выйти за рамки стереотипов, изменить меня и представления обо мне. В 1995 году это был альбом «По дороге в Голливуд», который я записывал в Лос-Анджелесе на студии A&M. А в 1996-м на Capitol Records мы записали альбом «Санта-Барбара». На них все звучало так, как мне нравится. Чернавский буквально клещами вытаскивал из меня тот звук, который он слышал в голове. Насколько он легок и обаятелен в обычной жизни, настолько деспотичен он в студии. Но он вытащил. Каких-то вещей до этих альбомов я о себе не знал. Они и по сей день звучат модно. И это никому не нужно. Я сделал фантастически сложное шоу «По дороге в Голливуд». Отсняли клип с американскими актерами и компьютерной графикой — его один раз прокрутили на «Муз-ТВ». Борис Краснов сделал декорации, в которых извергались вулканы и ломался хайвей. Публика сидела, вежливо хлопала и ждала, когда же будет «Светофор» с «Дельтапланом». Я подумал, что, может быть, еще не время, может быть, какие-то сложности мешают зрителям переключиться на такую музыку. Еще одна попытка, «Санта-Барбара»,— тоже мимо. Из 25 песен, из которых состояли эти два альбома, в концертах осталось, кажется, только «Танго разбитых сердец». Какой следует вывод? Публику не свернешь с избранного ею пути. Всякий артист, имеющий такой серьезный песенный багаж, не может не находиться в плену зрительских привязанностей. Больше половины зрителей покупают билеты для того, чтобы услышать то, что они хотят услышать.

— То есть прежде всего публике должно быть комфортно?

— Дело в правильных пропорциях. Желательно не обрушивать на них сразу 15 новых композиций, да еще таких, которые звучат не так, как с детства привыкло наше ушко. Я два года возил программу «По дороге в Голливуд» по стране. Два года меня терзало и изводило это непонимание, эти вежливые аплодисменты и крики «Дельтаплан!» в паузах.

— Во времена «Маргариты», наверное, тоже кричали «Дельтаплан». Но привыкли же.

— Я сломался. Я перестал возить эту программу и сделал более удобоваримый микс из старого и нового. Хочется за свою работу получать аплодисменты, и я стал их получать. Мне стало легче жить.

— Насчет «Дельтаплана» было бы интересно узнать: как вы боретесь с усталостью от песен? Ведь есть же вещи, которые нужно петь каждый вечер, иначе зритель не поймет.

— Я их бросаю, я на них сержусь. А с «Дельтапланом» вообще странная история. Я ее записал в 1981 году на радио по настоянию редактора Джульетты Максимовой. Это был период, когда у меня в очередной раз с радио не складывались отношения. И она сказала: «Нужно записать такую песню, чтобы наше руководство увидело, что ты вокалист». До этого ведь что было? «Я сегодня диск-жокей», «Танец протуберанцев» — для начальства материальчик зубодробительный, прямо скажем. «Танец протуберанцев» — это ведь был первый случай цензуры в моей практике. Его выкинули из «Огонька» 1979 года. И вот в фильме «Родня» прозвучала инструментальная тема Эдуарда Артемьева. На нее подключили талантливого поэта Николая Зиновьева. Песня моментально раскрутилась на радио. А на концертах она была мне неинтересна. До самых 2000-х годов. Появились ремиксы на «Исчезли солнечные дни», «Светофор» и «Дельтаплан». И мне сказали: «Слушай, “Дельтаплан” в клубах крутят! Почему ты ее на концертах не поешь?» Сейчас мы уже, по-моему, шестую версию «Дельтаплана» играем. И из программы Раймонда Паулса далеко не все играется постоянно. Когда были концерты к 40-летию моей творческой деятельности, я «схватил» «Три минуты» Паулса. Она там пришлась очень кстати. Теперь вот взял «Кабаре». А буду ли петь «Светофор» — не знаю. Тяжело. Сейчас делаем такую «латинистую» версию «Исчезли солнечные дни».

— Раз уж мы заговорили о вкусах публики, как вы считаете, они в нашей стране могли сформироваться как-то по-другому?

— В условиях строжайшей цензуры — вряд ли. Здесь дело даже не только в западном лоске, который искоренялся «коршунами» товарища Лапина, председателя Гостелерадио. Существовал, например, список слов, которые не должны попадать в песенные тексты. Вот товарищ Лапин не любил, например, слово «миг». «Есть только миг…» проскочило, а дальше редакторы его стали отовсюду убирать. Это даже не идеология, это просто блажь. Так что ни о каком ином пути и речи не было. Вот и пожинаем плоды.

— Перед открытием Олимпиады в Сочи все делали прогнозы относительно музыкальной части, причем с оглядкой на лондонскую Олимпиаду, где на открытии пели все лучшие люди поп-музыки. И по-моему, хорошо, что в итоге сконцентрировались на беспроигрышной классике и не стали показывать ничего из популярной музыки.

— Это был правильный выбор. Не потому, что нет достойных исполнителей, а потому, что петь нечего, нет достойной песни. Сейчас, наверное, не стоит углубляться в историю и выяснять, почему мы такие, а не какие-то другие. Когда тщательным образом из сознания вытравливались интересные гармонии, когда с детства людям прививались только самые тривиальные мелодические линии, как можно было прийти к разнообразию жанров и исполнителей? Это все результат нашего исторического развития. Социального и, как следствие, музыкального. Поэтому нет музыки, равной Queen, нет своих Bon Jovi.

— Я вспомнил сейчас ваше фото на афишах к прошлой программе. Вы там вылитый Джим Моррисон.

— Я о нем, кстати, не думал. Только когда уже дали материал с фотосессии, я задумался: кого же он мне напоминает, этот кадр? И тогда вспомнил известное фото. Я не стал бояться этого сходства.

— Я смотрю, вы все время новости по телевизору смотрите. Вы ведь заслуженный артист Украины?

— Да, с 1987 года. Я ведь работал в Ворошиловградской филармонии с 1982 по 1988 год.

— Как раз пик популярности...

— Но определенное количество концертов в году я должен был отработать там. Так что в Луганской области нет площадки, где я не пел. Сельские клубы, дома культуры, шахты — везде. И с удовольствием.

— Вы можете представить себе свою гастрольную жизнь без Украины?

— Не могу. Вообще я полукровка, у меня мать украинка, отец русский. Я обожаю Крым. Каждый год жду августа и стараюсь как можно больше времени провести в Крыму. Селюсь в Ялте, выезжаю в степь, в сторону Евпатории, в горную часть… Все стараются ездить верхней дорогой, через Симферополь в Керчь и Феодосию, а я люблю нижнюю, это бесконечный серпантин, на котором многие звезды начинают блевать. Это фантастически красивые места.

— Сейчас, наверное, как раз планируется летний гастрольный график?

— Планируется, но пока тишина. Многие промоутеры, которые занимаются крымскими концертами, сейчас очень обеспокоены. Не факт, что гастроли вообще будут в этом году в Крыму… В Крыму я никогда не задумывался над тем, на Украине я или не на Украине. Прохождение таможни всегда вызывало у меня улыбку. Граница между Россией и Украиной никогда не казалась мне серьезной. Сунешь паспорт пограничнику — и все. То, что происходит сейчас, это самая настоящая трагедия. Просыпаешься и первым делом включаешь телевизор…

— Недавно появилась инициатива групп «Любэ» и «Океан Ельзи» организовать большой миротворческий концерт или фестиваль на площади в одном из крымских городов. Вы бы согласились принять участие, если бы вас позвали?

— Думаю, да. Лишь бы было время в графике. Это хорошая идея.

— Валерий Яковлевич, в вашей карьере были моменты, которые вы можете назвать упущенными возможностями?

— Не думаю, что найдется такая карьера, в которой не было бы упущенных возможностей. Говорят, что в 1987 году я должен был представлять Советский Союз на «Евровидении». В те годы я не знал, что эта тема поднималась. Кто знает, как повернулась бы карьера и жизнь, если бы я поехал туда с той же «Маргаритой» — вполне европейского звучания песенкой.

— Не сожалеете о том, что так и не был реализован кинопроект, в котором вы пробовались на роль Иисуса Христа?

— Сегодня я думаю, что тогда я вряд ли справился бы с этим материалом. Это было правильное решение — уйти от этого. Хотя вообще мне бесконечно жаль, что в кино у меня не состоялось ничего серьезного. Кино — это мир, который тщательно оберегает свои границы и неохотно впускает представителей других жанров. Вообще, считается, что эстрадная звезда — это вредно для картины. Сценический образ разрушает киношный. К тому же многое в кино определяет фактура. Помните, в 1990-е у нас героями в кино были в основном преступники и милиционеры? Да и сейчас мало что изменилось. На роль элегантного преступника я еще с горем пополам подхожу, но на роль милиционера, который его преследует,— ну никак. Хотя, кто знает. В историческом фильме из жизни двора Людовика XIV мне, наверное, нашлось бы место. Или в одной из серий «Стартрека».

— Вы, я смотрю, в курсе сериального процесса…

— А как же. Смотрю в поездах, в гостиницах… Жду следующий сезон «Игры престолов». Посмотрел четыре сезона «Подпольной империи» — хотелось бы знать, чем дело закончится. Прекрасный был сериал «Тюдоры».

— Ваша жизнь сама по себе готовый сериал…

— Только я противник буквальных автобиографий. «1 ноября 1927 года я приехал в Винницу, вышел на балкон гостиницы и упал с него...» Нет, я предпочел бы историю о некоем персонаже из этого мира, который я хорошо знаю.

— Что в следующей серии? Будет ли новый альбом?

— Думаю о нем. Хотелось бы записать его точно в границах какого-то жанра. Чернавский меня опять тащит в студию: «Старичок, я все-таки не ухожу от мысли сделать нечто, в чем ты выступил бы в образе такого Брайана Ферри, человека солидного, усталого, бывалого». Концепт очень привлекательный. Теперь надо вытащить из него мотивчики. Он ведь ненавидит сочинять песни, все делает прямо с ходу. Я говорю ему: «Юра, наиграй одним пальцем тему, пришли, чтобы мне было с чем работать. Я себя увереннее чувствовать буду». А он говорит: «Нет, интонации и мотивы должны рождаться в студии».

— Вы не особо занимаетесь своим представительством в интернете. Там ведь огромное количество ваших песен.

— Они проникают туда благодаря поклонникам. На сайте «Дельтаплан» ими размещено практически все, что мной было когда-либо спето.

— Там с авторскими правами все в порядке?

— Это сделано с моего согласия. И это популяризирует мое творчество. У меня сотни песен, которые никогда не звучали на радио и ТВ. Сотни! И благодаря работе фанатов на сайте есть огромный архив. Я и сам туда залезаю иногда. «Что это за название?» Включаю — да, я ведь пел такую песню.

Валерий Леонтьев: петь нечего, нет достойной песни – Культура – Коммерсантъ