Детский мир

Когда слово «война» начинает звучать слишком часто, особенно важно, чтобы о ней с вашими детьми говорил не телевизор, а хорошие книги

Когда слово «война» начинает звучать слишком часто, особенно важно, чтобы о ней с вашими детьми говорил не телевизор, а хорошие книги

«Если бы не было Великой Отечественной войны, о чем бы русские снимали кино?» - задавался вопросом когда-то один из западных критиков. Почти то же самое можно сказать о литературе. Война для нашей страны – не только невероятное потрясение, это мифология, которая создавалась годами и десятилетиями. Все лучшее, все важное, все значимое в людях показывала нам война или военная проза, и чаще всего, как любую мифологию, её адресовали детям, с тем же посылом, что и мы сейчас: «Чтобы помнили».

Среди миллионных тиражей военной прозы есть массовая, насквозь заидеологизированная литература, а есть настоящие шедевры, и часто они случались в так называемой «детской» книге. Именно детская литература в 1960-е годы стала приютом для многих талантливейших писателей, которые не могли реализоваться во взрослом официозе. Их «бегство» в детскую литературу подарило нам множество шедевров, а детей научило не только помнить, но и чувствовать. Часто эти книги не входят в детскую программу, не значатся в списках обязательных книг о войне, но именно они, пожалуй, выполняют главную миссию военной литературы: несут в себе идеологию гуманизма и пацифизма.

«Он упал на траву», Виктор Драгунский

Но сам Драгунский воевал, был в ополчении под Москвой, копал окопы, убегал от наступающей лавины немцев. Было ему 28 лет. А в книге «Он упал на траву», очень условно детской, он рассказывает почти о себе, только 19-летнем, влюбленном в актрису почти мальчике, который оказывается в этом аду и еще не знает, что его ждет. Что эта любовь – не самое страшное, что нескольким сотням вооруженных лопатами людей не остановить наступление фашистов.

Конечно, книгу цензурировали, конечно, мало переиздавали. Сейчас она вышла такой, какой была написала – невероятно грустной, невероятно светлой. И та интонация искренности, с которой рассказывал нам свои истории Дениска, никуда не девалась даже в этой недетской истории.

«Ласточка-звёздочка», Виталий Сёмин

«До ночи Мексу удалось отстоять дом, уберечь все сорок его квартир от грабежа. Ночью, когда ребята, сморенные пережитым, заснули в подвале, Мекса застрелили…

В ту ночь в доме умерли еще два человека. Умерла сестра Сявона, четырехлетняя Сонька. Умер одинокий, потерявший еще в гражданскую войну жену и сына семидесятилетний отставной капитан дальнего плавания Гладыш. Всю жизнь он плавал по северным морям, а под старость поселился в южном городе, чтобы вылечить свой застарелый северный радикулит.

Ни Соньку, ни Гладыша, ни Максима Федоровича, естественно, никогда не заносили в списки военных потерь».

«Сестра печали», Вадим Шефнер

От того, что я не видел, как её убило, и даже не знаю, где она похоронена, я не могу представить её себе мертвой, я помню её только живую. Она живет в моей памяти, и когда меня не станет, её не станет вместе со мной. Мы умрем в один и тот же миг, будто убитые одной молнией.

И в этот миг для нас кончится война.

«Мой добрый папа», Виктор Голявкин

• Тебе каску дадут? – говорю.

• Дадут, – говорит папа, – всё дадут.

• Она ведь железная. Даже стальная. Как ты думаешь, каска стальная?

• Стальная, - говорит папа.

• Ты ходи в каске, - говорю, - раз она вся стальная.

• Обязательно, - говорит папа.

«Мне казалось, что война – это что-то такое, где палят пушки, и мчатся танки, и падают бомбы, но ничего не случается. Просто пушки палят, танки мчатся, бомбы падают – и ничего не случается. Кричат «ура» и побеждают.

Я стою на балконе. Гляжу сквозь ветки на улицу. Вижу снег, и людей, и машины, и мне кажется, я жду папу…Вот сейчас он выйдет из-за угла…

Но мой папа убит».

«Посмотрите – я расту», Борис Алмазов

История о первом послевоенном лете в лагере под Ленинградом превращается в книге Бориса Алмазова, самого сына солдата, погибшего на фронте, в невероятно важную до сих пор для нас рефлексию и переосмысление войны. По большому счету именно так и нужно разговаривать с детьми о войне: о том, что нет абстрактного врага, как прощать и проживать, о том, кто такие герои, как легко ненавидеть толпой и как трудно и как необходимо разбираться во всём самому. Мальчик Боря Хрусталев сам первым начинает бросать камни в пленных немцев. И потом становится единственным, кто в немце видит человека. Он непрерывно сбегает из лагеря, с его условной, не настоящей, идеалистической и идеологизированной жизнью, и видит реальность живую: и искореженную войной землю, и деревню, в которой осталось два мужика, и коней, которые словно символизируют для него саму жизнь. А в кульминации встречается с тем, что смерть бывает и после войны: на глазах ребят взрываются мины на полях и гибнут, по-настоящему, уже такие мирные, такие молодые люди, и грохот прерывает праздничный концерт. И сколько еще звучать этой войне! Через 69 лет её грохот и слёзы все ещё доносятся до нас.

Дедушка, дядя и папа смотрели на меня с фотографий. Дедушка в пенсне, как у писателя Чехова, щурился, словно спрашивал: «Ну-с, как дела, молодой человек?»

Дядя улыбался широко и весело. Лихая пилотка была сдвинута на бровь. «Не робей, парень!» — подмигивал он мне.

А папа смотрел строго и серьёзно. «Кем ты вырастешь? спрашивал он. — Не клони головы. Правда на твоей стороне! Расти скорее!»

Крашеные половицы холодили мне пятки, длинная ночная рубашка, от которой я совсем отвык в лагере, щекотала мне щиколотки.

Лица на портретах, освещённые луной, жили.

И тогда я сказал им:

— Не беспокойтесь за меня! Посмотрите — я расту!

Мария ОРЛОВА