Владимир Юровский в концертном зале имени Чайковского

В концертном зале Чайковского три вечера подряд, как в прошлом году, шел авторский цикл концертов дирижера и художественного руководителя Госоркестра Владимира Юровского, в программе которого нашлось место для огромного количества музыки и рассказов, посвященных всего одной теме и одному герою — Прометею. И если прошлым летом просветительские концерты с их свежестью интонации, новизной смысла и редкой степенью концентрации событий в рамках цикла стали запрограммированным, но все же сюрпризом для публики, то теперь неожиданностей не произошло. Публика не только со знанием дела ждала главного события сезона и художественных открытий в нем, но и оказалась готова к трудностям. Рассказывает ЮЛИЯ БЕДЕРОВА.

Дирижер Владимир Юровский
Фото: Фестиваль Мстислава Ростроповича

В самом начале первого из трех вечеров дирижер заявил о всеохватности выбранной темы («Если бы мы решили сыграть все, что только написано в музыке о Прометее, мы бы закончили через две недели»), рассказал о многозначности образа ее главного героя (Прометей в культуре — и творец, и страдалец, и бунтарь, и идеал, он и отец, и сын, и Бог, и человек, и разум, и чувство), о количестве жанров, заявленных в программах мини-фестиваля (опера, симфония, балет, инструментальный концерт, хоровая музыка, драма, оратория, кукольный театр, древнегреческая трагедия, кино) и пожелал слушателям марафонского дыхания. И действительно, уже в следующие часы залу были представлены не меньше полудюжины из них, включая чудесных кукол авторства Натальи Мишиной.

Первым номером первого вечера было выбрано первое в истории сочинение о Прометее — бетховенский балет «Творения Прометея, или Власть музыки и танца» (1801), тема финальной части которого станет потом темой финала его Третьей симфонии. Дирижер, оркестр и хореограф со всей трогательностью и тщательностью изложили музыку и сюжет балета, либретто которого полностью не сохранилось. Но позволили себе переиначить финал — очаровательная история о создании человечества и наделении его разумом и душой так, что оно стало выглядеть богоподобно («XX век научил нас другому»,— заметил дирижер) — с военной музыкой, пасторалью и «бурей», оказалась саркастически-печальной насмешкой над успехами прометеевских созданий и над их самонадеянностью. Сама же «Героическая» симфония, с ее несостоявшимся посвящением Прометею-Наполеону, изменившему творчеству с властью, вчера поздно вечером завершила героический концертный цикл. Юровский тем самым создал музыкальную арку в цикле, поставил смысловую точку там, где захотел, и как будто специально проигнорировал пожелание автора не играть эту музыку в конце концерта — «симфонию, длина которой намеренно превышает обычную продолжительность, лучше всего исполнять ближе к началу, нежели к концу… чтобы, будучи прослушанной слишком поздно, она не утратила своего истинного, желательного воздействия на слушателя, к тому времени уже утомленного предыдущими произведениями».

Утомление — не слишком точное слово для чувств, пережитых публикой этих концертов, но и не совсем чужое. Здесь было и очарование, и удивление, и усталость, и терпение, и полет, и ощущение едва переносимой сложности. Юровский задал залу непростую работу погружения в предельную концентрацию чувств. Только не очень внимательный слушатель смог бы назвать комментарии к музыке и саму ее последовательность попросту увлекательными. Юровский не развлекает, его изысканное и вместе с тем откровенное просветительство лишено популистского духа. В своих репликах и рассказах он прямолинеен и деликатен, прост, но не склонен упрощать, ироничен, но не смешлив, он разговаривает с публикой на равных, позволяя себе и ей смелые обобщения и поразительные подробности, эмоциональное удовольствие и интеллектуальное напряжение. В чем-то можно понять людей, около 11 вечера выходивших из зала, не дождавшись окончания всего трех сцен из оперы Карла Орфа «Прометей» (хотя это безобразие): протоминималистская музыка Орфа, написанная на полный текст трагедии Эсхила, где в огромном оркестре из струнных заняты лишь контрабасы (они и остальные духовые, четыре рояля, 12 ударников с огромным арсеналом, в том числе специально для этого исполнения изготовленными инструментами, и прочие играют партию в основном скупой и жесткой ритмической пульсации),— тяжелый труд для слушателя. Именно в таком духе ее автору представлялся смысл античной трагедии, и так он ее реализовал в революционном 1968 году. Орф полагал, что наилучшим образом работа восприятия может быть сделана, когда полный текст — со всеми его бесконечными повторами и пересказами — звучит по-гречески. И Юровский лишь немного упростил задачу, когда попросил либреттиста Юрия Димитрина сделать русский перевод. Легче не стало, к тому же у дирижера, впервые сыгравшего эту трудную красоту в России (полностью оперу исполнят в филармонии в ноябре), был более любопытный мотив — объяснив разницу между трактовками мифа у Бетховена (самой ранней прометеевской музыки в программе) и Орфа (самой поздней), где страдания Прометея тесно связаны с темой безграничности насилия и власти, бесконечной, но все же не вечной, Юровский просто сообщил со сцены, что этот текст настолько важен и современен для него и для нас, что должен быть понятным.

Современными и ценными Юровский делал в программе и политику, и эстетику, строй чувств и образ мыслей разных эпох и людей. И разнообразие источников мифа, и его персонажей, и литературу, и театр, и прихотливые связи между ними (перевод либретто — не единственный важный опыт работы с текстом в программе: так в опере Форе часть текста просто заменили другим — поэмой Вячеслава Иванова), и музыкальные языки, которыми больше 150 лет разговаривали авторы прометеевских сочинений. Но для Юровского ни актуальность, ни уникальность не дают повода воспринимать художественный текст некритично. Он эмоциональный музыкант и тонкий интеллектуал. Поэтому главному событию программы (а это все-таки было оно, притом что событий в программе было так много, что трудно выделить главное) — исполнению «Прометея» Скрябина со световой строкой, сокрушительно идеальному по звучанию и виду,— дирижер предпослал изумительный в своей едкой ироничности текст-компиляцию из Леонида Сабанеева (о Скрябине, о «Поэме огня» и о Танееве, чей хоровой «Прометей» за несколько минут до того был отменно спет хором Льва Канторовича). И только как следует посмеявшись вместе с современниками и блистательно сыгравшим эту сценку Александром Филиппенко над скрябинским величием и обстоятельствами (в отличие от Скрябина, не нашедшего денег на световую машину, филармония все сделала как придумали исполнители), пожалуй, можно было так сыграть легендарный музыкальный текст, что его сногсшибательный пафос легко и весело затопил зал.

Назавтра еще ждали своей очереди оркестровки песен Шуберта и Вольфа, мечтательный Лист и опять же Бетховен, но главное уже было сделано — Прометей с его силой и слабостью, оковами и свободой, с его бесконечными друзьями, врагами и родственниками окончательно стал любимцем и достоянием публики этих концертов. Так же как ее достоянием стала вся удивительная музыка (от изысканных «Океанид» Сибелиуса, где оркестр виртуозно и свободно прошел по территории, казалось бы, оставленной за собой другими, до свадебной кантаты Сен-Санса, когда еще такое услышишь) и замечательные исполнительские работы — прежде всего геройски внимательного Госоркестра и его солистов (вот кому потребовались по-настоящему марафонские силы). А также приглашенных, среди которых не могли не запомниться и постоянный партнер Юровского Максим Михайлов в редкой декламаторской роли, Борис Пинхасович — орфовский Прометей и Екатерина Кичигина — смелая, сильная Ио, Эллисон Белл — берговская Лулу и Пандора мирового класса, Алексей Володин, аккуратный скрябинский рояль, Марина Тенорио, ироничный хореограф бетховенского балета, Чулпан Хаматова, верный чтец уже не первых литературно-музыкальных историй Юровского, художник по свету Геннадий Алексеев и другие. В точно подобранном ансамбле, в общем, не было слабых мест, а в огромной программе — лишних страниц. И даже притом что в иной вечер могло как будто недоставать именно музыки, так много слов оказывалось в ее окружении, она, хотя была и не единственной героиней бала с Прометеем, все-таки осталась его хозяйкой.

Раскованный Прометей