Психология зла – 2

Публикуем вторую часть расшифровки выступления известного социопсихолога Сергея Ениколопова в «ProScience Театре» 22 июня 2014 года. Сергей Николаевич канд. психол. наук, руководитель отдела медицинской психологии Научного центра психического здоровья РАМН.

(Окончание. Начало в ТрВ-Наука № 159)

Сергей Ениколопов: Теперь — про плохих. Понятно, что у людей возникает некая тревога, ощущение «не дай бог кто-то будет впереди». Неслучайные выборы в тех геноцидах, которые мы упоминаем. Армянский геноцид в Турции, холокост сопровождало ощущение: «Это меньшинство живет лучше, чем мы. Оно занимает какие-то позиции. Они стали офицерами, инженерами, финансистами, еще кем-то». Бросается в глаза, что в обществах, где происходит геноцид, есть много людей, готовых впрыгнуть в «поезд модернизации» или изменений. Камбоджийцы уничтожили не только интеллигенцию, а вообще всех читающих камбоджийцев. Просто одна половина нации воевала против другой.

Мы не очень любим, да и на Западе не очень любят вспоминать, что, когда французы ушли из Африки, там были убиты почти все учителя и люди, имеющие высшее образование. Там погибло несколько миллионов человек. Образованные люди воспринимались враждебно. И вот тут возникает вопрос: как же так? Обыватель, который до этого был вполне нормальным человеком, ходил на работу, чтото делал, вдруг начинает участвовать в этом движении.

И здесь существуют две очень различных «школы». Одна из которых более популярна благодаря Зимбардо: она говорит, что важна ситуация. Вторая — что всё-таки есть личностные особенности. В работах Зимбардо, кстати, бросается в глаза его большее внимание к ситуациям, но он никогда не скрывал, что есть небольшая группа людей, которые готовы совершать эти преступления просто так. Это толпа бандитов и преступников, которые в старое время были наемниками. Наиболее интересно, что большая часть людей, которые совершают эти действия, не такие злодеи, вообще говоря. У них не такой высокий уровень агрессивности, они не такие злобные, и совершенно неслучаен термин, который предложила Ханна Арендт. После того как она присутствовала на суде над Эйхманом, который отвечал за уничтожение евреев, она назвала это «банальностью зла». На скамье подсудимых сидел чиновник, для которого эти люди были тем же, как для другого — количество гвоздей, к примеру. Его больше интересовало, сколько эшелонов нужно подать, чтобы перевезти в одну точку, затем в другую, как там с газом дела, какое количество печей… Можно было легко себе представить точно такого же, который отвечает за металлургию — как перевозить уголь, руду и прочее. Ее настолько потрясло, что такой банальный, мелкий человек совершил столько зла. Самое-то интересное, что много людей в это время не приняли ее точку зрения. Ее обвиняли в том, что она выводит его из-под удара, потому что всем хотелось бы увидеть человека с клыками, с капающей кровью изо рта, с руками в крови — тогда всё понятно. Как может рядовой чиновник совершить такие убийства? Но все дальнейшие исследования показывают, что большое количество простых, тривиальных людей могут совершать безумные и безобразные поступки.

Есть замечательная работа, в которой анализируется батальон резервистов немецкой армии, по которому сохранилась документация. Она интересна тем, что батальон оказался просто калькой социально-демографической характеристики Германии. По возрасту, по образованию и прочее. (Так случайно получилось.) Они служили в Польше. Командир получил приказ, что нужно уничтожить одно еврейское местечко. Понятно, кто там: старики, женщины и дети. При этом всем был сообщено, что они имеют право отказаться. И несколько человек отказались, им ничего не сделали. Оставшиеся поехали, поубивали там всех, всё сожгли. И командир отмечал, и они отмечали в документах: было неприятно, многие плакали, кто-то стрелял в воздух, потом они все напились, блевали… В общем, попереживали. Потом они получили второй приказ, потом — третий. Всё делали и уже меньше плакали. Когда через некоторое время их переводили на Украину, то командир отметил, что к нему подошли несколько человек и спросили: «Когда нас переведут на Украину, мы сможем заниматься тем же, чем занимались в Польше?» Другие работы тоже показывают: наступает привыкание. И во время войны такое есть. Есть работы, где опрашивали участников боевых действий. Генералы очень не любят эти работы, потому что в них показывается, что около 10% помнят и точно знают, что целились и стреляли в конкретного человека, именно его хотели убить. Но очень многие отмечают, что они стреляли в воздух: почти биологический запрет на убийство срабатывает. А потом — да, они привыкали, становились хорошими воинами, и это не противоречит тому, что хорошо подготовленные воинские части переживают посттравматическое стрессовое расстройство меньше, чем брошенные в бой воинские части, которые не очень хорошо готовы.

Но первое, что превращает человека в убийцу, — это привыкание. Второе, что очень важно здесь отметить, — это отсутствие ответственности. Есть описание, как проходило совещание в Ванзее. При этом присутствовал американский журналист. Гитлер говорил генералам, что армия должна участвовать в уничтожении евреев. Генералам это не нравится, они все-таки армейские генералы, которым совершенно не хочется участвовать в этой операции. Все мнутся, переступают с ноги на ногу. И вдруг Гитлер говорит: «История пишется победителями, никто не помнит проигравших и не будет помнить». И вот знаменитая фраза: «Никто сейчас не помнит о резне армян 1915 года. Всю ответственность я беру на себя». Журналист отмечает, что все сразу повеселели, Геринг исполнил какой-то зулусский танец, сразу наступило приятное, благодушное состояние. Потому что с них ответственность была снята.

И вот то, что в экспериментах потом получал Милгрэм (Stanley Milgram), — если можно переложить на кого-то ответственность, то можно совершить огромное количество нехороших поступков, это присутствует в геноцидальной готовности. И, конечно, нельзя исключить людей, которые ищут такие ситуации. Их не так много, но они есть. Это люди, готовые участвовать в любом акте насилия. Третий элемент — зло.

Мы видим, что в такой области, как терроризм, все три элемента смыкаются. Да, терроризм не геноцид, это что-то другое. Но когда за счастье какого-то народа, какого-то слоя, какой-то группы, какой-то религии люди готовы принести в жертву представителей этой же группы, религии и т.д., когда за счастье трудового народа можно отправить под откос электричку с этим самым трудовым народом, то понятно, что в психологии происходят какие-то сдвиги. И здесь обратная сторона того, что произошло в Германии. После войны так прочищали мозги в обратную сторону о том, что все немцы виновны, что большая часть немецких террористов в 70-х годах, вся эта рота «Армии Фракциона» («Фракция Красной армии», Rote Armee Fraktion, RAF) своих родителей обвиняла в соучастии уничтожению евреев и гитлеризме.

Как потом выяснили исследователи, родители членов RAF были диссидентами. Либо сидели, либо были лишены права на работу — например, проповедник был лишен права на проповеди и прочее. Но дети всего этого не принимали. Они видели только черное и белое. И в этом черно-белом мышлении шли совершать свои преступления. Поэтому, когда мы говорим об этом ядре людей, которые готовы совершать массовые убийства, то мы должны понимать, что одна из самых серьезных проблем — это проблема черно-белого мышления.

Алексей Муравьев: Благодарю Вас за замечательное изложение, которое поднимает такое количество вопросов, что даже трудно с ними совладать. Первая эмоциональная реакция, которая у меня лично возникает: значит ли это, что, поскольку существует связь между транзиторными, переходными состояниями общества и уровнем жестокости, — значит ли это, что жестокости не избежать?

С.Е.: Нет, совершенно не означает. Это означает, что к переходным состояниям в обществе нужно относиться серьезней.

А.М.: Что нужно делать?

С.Е.: Во-первых, общество должно контролировать государство так, чтобы в школах не преподавалась культура насилия. И это вполне реально, это не утопия. Интересная вещь: есть трагические события в истории, которые на самом деле в трактовке изменены. Ведь Бородинское сражение русские проиграли, Москва французами была взята. Но в этой истории подчеркивалась победа духа. Отсюда и стихотворение Лермонтова, отсюда и историческое значение Бородина, которое отмечается. Для страны это становится символообразующей вещью.

Другой пример приведу из армянской истории. Пятый век, персы воюют, чтобы армяне отказались от христианства и стали огнепоклонниками. Битва при Аварайре — армян затаптывают слонами, они проиграли. Но полководец, который командовал в этой битве, был канонизирован и стал святым. Эта битва в истории Армении является символообразующей.

Почему я об этом говорю? Потому что важны последствия всех этих массовых убийств и геноцидов. Как реагируют жертвы? Одна часть жертв идет по пути мести и реванша возникают террористические организации. Поскольку мы жили своей жизнью, то не очень хорошо знаем еврейскую историю, историю Израиля государства, вообще созданного террористами. Там практически каждый руководитель, он назывался премьер-министр, когда уже государство появилось, а первоначально террорист. И Бегин, и Бен-Гурион, и все остальные. Но это то, что легло в основу построения государства Израиль.

Значит, какие-то люди идут в реванш, какие-то в месть.

Но реванш может быть разным. Если кто-то помнит фильм Фасбиндера «Замужество Марии Браун», то конец фильма, когда жизнь налаживается, встреча Марии Браун с мужем происходит на фоне репортажа о финале чемпионата мира по футболу 1954 года, когда Германия стала чемпионом мира. Это был символический акт, притом что Германия осознавала, что это символический акт. Жизнь наладилась. Разруха кончилась, немцы чемпионы и гордая нация. Можно гордиться такими символическими вещами, и мне кажется, что это лучше, лучше быть чемпионами по футболу, чем воевать.

Но вопрос о том, можем ли мы в лице государства, в лице общества руководить процессами, которые будут микшировать или уменьшать возможность возникновения геноцидальных идей, мне кажется вполне реалистичным.

А.М.: Переходим к третьей части. Небольшие блиц-вопросы нашей публики.

Вопрос: Каковы психологические особенности жертв геноцида? Не провоцировали ли они начало геноцида?

С.Е.: Понятно, что с точки зрения тех, кто устраивал геноцид, жертвы провоцируют самим фактом своего существования. У них и носы больше, цвет глаз не такой… Но здесь очень важно, на самом деле, как жертвы потом трактуют свою жертвенность. Многие из них начинают раскручивать именно эту сторону своей жизни, они пытаются найти ответ на вопрос «Почему выбрали меня?». И легко находят. Это виктимность.

Но почему я говорил о том, что очень часто, когда исследователи этим занимаются, они начинают вроде бы уравнивать жертв с насильниками; подчеркиваю вроде бы. Потому что надо понять, чтó жертвы делали, почему они не избежали насилия. Самое важное, на самом деле, очень меня в свое время удивившее то, что большая часть жертв даже не понимала, что с ними может произойти. Они были твердо уверены, что они настолько укоренены в этой культуре, столько сделали для страны, так всё хорошо, что отдельные эксцессы не должны играть никакой роли. Мало ли кто оскорбил на улице это случайно. А потом выясняется, что всех уничтожили.

Вопрос: Есть ли ген агрессии?

С.Е.: Есть. Ген агрессии есть. Но знаете, сколько у нас генов? Это вовсе не означает, что если вы нашли ген агрессии, то всё, конец. С таким геном можно стать спортсменом, быть пловцом. В свое время был многократный олимпийский чемпион по плаванию Мэтт Бионди, который говорил: «Я ненавижу все затылки, которые плывут передо мной». Я, когда это прочел, долго смеялся, потому что он выиграл все золотые медали, — понятно, что в какой-то момент затылков впереди него не было, потому что тогда бы он был вторым как минимум. Направленность этого гена может быть на победу, а может быть на уничтожение противника.

Вопрос: Вы упоминали о биологическом запрете на убийство. Действительно ли для человеческого вида такой запрет существует? Может, правильнее будет говорить о культурном запрете — например, о заповеди?

С.Е.: С заповедями немного позже, сначала про биологию. Вообще, гуру в исследовании в области агрессии — Конрад Лоренц. Он получил Нобелевскую премию как раз во многом за исследования агрессивного поведения у животных; он доказывал, что агрессивность — это инстинкт. Кстати, изза него была запрещена психология агрессии в СССР. В идеологическом отделе ЦК решили, что мы боремся за мир, а бороться с инстинктом бессмысленно, поэтому лучше запретить Лоренца. И была такая забавная ситуация, когда, с одной стороны, издавались детские книги Лоренца, а с другой стороны — идеологический отдел заказал книгу одному марксисту о том, что Лоренц был фашистом. Лоренц не был фашистом, он был обычным военным врачом.

Так вот, Лоренц как раз показал, что бóльшая часть меж и внутривидовой агрессии, — понятно, что нас интересуют не люди-охотники, а люди, которые совершают агрессивные действия против других людей, — бóльшая часть агрессии у животных обусловлена тем, что эти межсамцовые и прочие бои во многом показатель силы. То, что животные умирают от ран, от укусов, царапин, скорее следствие отсутствия септики в живой природе.

Чтобы не было иллюзий — всё, что говорил Лоренц, имеет отношение только к диким животным. 14 видов доместицированных животных — такая же сволочь, как и человек.

У животных нет преследования. Покинула особь территорию, которую защищает другая особь, — никто не будет преследовать ее до конца, чтобы добить. В принципе, можно даже назвать символический образ нарушения этого запрета: Давид, который сообразил, что можно раскручивать камень на веревочке и запустить в голову Голиафа, а если промахнешься, то расстояние такое, что можно убежать. Лоренц как раз отмечал возникновение дистантного оружия. Нажал на кнопочку — и черт с ней, с Голландией. Не видно, кого уничтожаешь. Кстати, если говорить о посттравматике, есть очень интересная вещь: чем дальше военные от реального столкновения, тем меньше проявления посттравматики. У летчиков, которые бомбили с высоты, ее практически нет. Могут быть какие-то угрызения совести у каких-то очень совестливых людей. А у вертолетчиков посттравматика уже есть. И особенно у тех, кто участвовал в рукопашном бою.