«Все хотят прославиться, и это просто беда»

Look At Me начинает серию интервью с молодыми российскими архитекторами. Первой, с кем мы поговорили, стала Тамара Мурадова. Выпускница МАРХИ и «Стрелки» в основном занимается интерьерами публичных пространств и часто работает с историческими зданиями, имеющими охранный статус. Интервью с Тамарой мы провели в её любимом здании Москвы — «Гиперкубе» Бориса Бернаскони в иннограде Сколково.

Тамара Мурадова

архитектор

archiproba.com

Я не знаю, чего ждет архитектурное сообщество от молодых архитекторов. Мне кажется, ничего

Образование:

2010–2011 — Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка»

2001–2007 — Московский архитектурный институт (МАРХИ)

2006 — Делфтский технический университет

2004 — Гарвардская школа дизайна

Проекты:

Рефёрбишмент Академии искусств в Воронеже, Офис GemCorp в Лондоне,
DI Telegraph в Москве, Студия IO и Stampsy в бывшем актовом зале ЦК ВЛКСМ в Москве

Вы похожи на своих сокурсников?

В МАРХИ мы учимся шесть лет, и первые три года — это абсолютно бессознательное парение в профессии, а потом ты определяешься с профессором и три года вместе с ним готовишься к диплому. Мне повезло, и после третьего курса я попала в студию к Борису Бернаскони, в здании которого мы сейчас находимся. Это была уникальная студия, потому что Борис и Максим Куренной решили создать экспериментальную лабораторию, придумали свою систему образования и уже тогда приглашали на публичные защиты наших проектов Сергея Скуратова, Евгения Асса, Николая Лызлова и других маститых персонажей. Также в рамках образования мы ездили на филд-трип в Гарвардскую школу дизайна и в Нью-Йорк. Именно эта история в профессиональном становлении в большей степени повлияла на меня и моих одногруппников, которые сейчас тоже заметные молодые архитекторы.

Когда, кстати, архитектор перестает быть молодым?

Мне кажется, что граница между молодым и зрелым архитектором проходит после 35 лет. Я помню себя 10 лет назад, когда мечтала о каких-то проектах, а сейчас — спустя 10 лет — я эти проекты делаю, и я понимаю, что я еще молодой архитектор. Мне нужно еще лет пять поработать над относительно крупными историями, чтобы начать чувствовать себя зрелым архитектором.

Чего сейчас ждут от молодых архитекторов в профессиональном сообществе?

На самом деле нам очень сложно. Правда. Это тяжелая профессия. Тем более когда ты работаешь один, сам на себя. Тебе приходится быть очень сильным и смелым. Я не знаю, чего ждет архитектурное сообщество от молодых архитекторов. Мне кажется, ничего не ждет. Я сужу по себе. Все проекты, которые мне удалось сделать и которые я считаю успешными, попали ко мне абсолютно случайно. Сколько раз я ни участвовала в архитектурных конкурсах, я никогда там не побеждала. Это не работает, всё — дело случая.

Чтобы полюбить работу, архитектору нужно понять, чего он хочет

То есть у нас нет инфраструктуры поддержки молодых архитекторов?

Если не считать сарафанного радио, то нет. Никто никому не помогает. Может быть, это конкуренция.

Какой из ваших проектов — любимый?

У меня их не так много, но самый любимый — это DI Телеграф. Мы с Аскаром Рамазановым, соавтором проекта, назвали его «Проектом мечты». В прошлом августе он позвонил мне и сказал: «Тамара, есть проект классный, приезжай». Я приехала в офис Dream Industries, мы прошлись по этому огромному восхитительному пространству и просто придумали идеальный проект и его воплотили. Он очень честный, сделанный на одном дыхании. Он получил заметный отклик в мировом архитектурном сообществе, о нём писали ArchDaily, Domus, Dezeen как об одном из лучших примеров по реконструкции за последние несколько лет.

Чтобы полюбить работу, архитектору нужно понять, чего он хочет. Про себя мне понятно, что я некомфортно чувствую себя в жилом секторе. Я не могу навязать человеку то, как он должен жить. Если я работаю над жилым помещением, то я начинаю раздражаться и, вместо того чтобы что-то придумывать, начинаю убивать проект. Как только я переступаю границу личного, у меня отключается тот аппарат, которым я всё придумываю. Я комфортнее ощущаю себя в публичных пространствах, и чем они больше, тем лучше.

→ DI Telegraph

Вот сейчас, допустим, меня пригласил Эдуард Бояков, режиссер и основатель театра «Практика» делать рефёрбишмент здания Академии искусств в Воронеже, ректором которой его назначили. Это огромное здание площадью 6 тысяч квадратных метров в самом центре города. Очень красивая сталинская архитектура. Меня абсолютно не смущает масштаб, если я работаю в правильном формате.

Вас интересуют только интерьеры?

То, что я работаю с интерьерами, — случайность. Так вышло. Это просто определенный этап на пути к чему-то большему. Мне кажется, нельзя перейти на большую архитектуру, не разобравшись в том, как здание устроено внутри.

Вы работаете с помещениями, которые предназначены для большого количества людей. Как интерьер может помочь настроить коммуникации людей в группе?

Я не мыслю категориями коммуникаций между людьми внутри интерьеров.
Я мыслю категорией атмосферы. Она складывается из каких-то необъяснимых факторов, которые создают гений места. Его можно найти в любом проекте, вот в Телеграфе это оригинальный бетонный каркас 1927 года. Мы достали важное, вывернули его и показали — и тем самым всё пространство заработало по-другому. Если вы видели проект Студии IO и Stampsy, то там мы тоже частично сохранили деревянные панели, которые остались от советского актового зала, светильники тоже все старые (они были скрыты в двух слоях подвесного потолка), мы их реконструировали и перевесили. Оставив старые элементы, мы добавили новые. Это очень тонкая грань — я не знаю, как понять, где она, — но мне кажется это просто надо почувствовать.

Получается, вас интересуют в основном только крупномасштабные пространства?

Нет, мне попадались разные проекты, но я поняла, что мне не то что проще или комфортнее, мне просто очень нравится работать с большими пространствами — это меня вдохновляет.

А вам нравится работать со зданиями той эпохи?

На меня очень сильно повлиял Рем Колхас. Когда я училась у него в «Стрелке» в группе «Сохранение», я занималась темой архитектуры русского конструктивизма. И в течение 9 месяцев мы усердно изучали сохранение архитектурных слоёв: как они влияют на человека, как человек на них влияет, как их сохранять, стоит ли это вообще делать? И после «Стрелки» у меня было много именно реконструкционных проектов.

На самом деле, мечта любого архитектора — это построить всё заново. Потому что, когда у тебя есть шанс сделать то, что ты придумал изначально, ты утолишь все свои творческие амбиции. Сложнее и не круче — это прийти в старое пространство и начать что-то с ним делать. Но мне нравится этот процесс, потому что, когда ты приходишь в старое пространство, у тебя начинается процесс медитации, ты чувствуешь, что важно, а что нет, и начинаешь работать с этим, как с какими-то красивыми бабушкиными драгоценностями: ты понимаешь, что вот это ценное, это надо сохранить, но нужно понять, как совместить это с чем-то современным, чтобы вместе всё прозвучало по-новому. Нет смысла всё консервировать, потому что всё движется вперед. Даже «Гиперкуб» — это трансформер. У него есть оболочка, но в зависимости от программы, которая заложена в него, здание может меняться, менять свою функцию. Мне кажется, с историческими интерьерами что-то подобное должно быть.

Как вы думаете, осталось что-то актуальное в конструктивизме? Чему мы еще можем научиться у конструктивистов?

Конструктивизм вдохновляет всех архитекторов на каком-то подсознательном уровне. Конструктивисты были смелыми и дерзкими. Этого не хватает молодым архитекторам. Сейчас они все очень зашоренные, боятся сделать что-то новое, боятся рисковать, испортить свою репутацию. А тогда это были очень честные ребята, которые делали то, что им нравилось.

Почему вам нравится «Гиперкуб»? Какие здания вам не нравятся?

Мне нравится идея временности архитектуры. Здание, которое может менять функцию, но у которого остается форма. Здесь использован принцип 4Э, то есть здание альтернативными способами обслуживает свою инфраструктуру. «Гиперкуб» потребляет воду из скважин, а на освещение тратит энергию от солнечных батарей. Это первый такой пример для России — и это правильное направление для нашей архитектуры. А зданий, которые мне не нравятся, — их много. Они меня не раздражают, а скорее вызывают грусть.

→ Академия искусств в Воронеже

Какое место российская архитектура занимает на карте мира? Есть ли активный фидбек со стороны мирового профессионального сообщества на то, что происходит в архитектуре в России?

Всё, что мы делаем и что кажется нам новым, для мирового сообщества уже давно не новое. Ничего нового мы дать не можем, как бы печально это ни звучало. Но зачем нам стараться быть замеченными? Мы можем и в своей стране делать вещи, которые будут качественными и будут всем нравиться, и за которые нам не будет стыдно в первую очередь перед самими собой. Как только мы научимся так делать, это сразу станет заметно. Это естественное явление. Так было с авангардистами.

Все хотят прославиться, и это просто беда. Нежели сделать что-то хорошее, качественное, доброе — мне кажется, этому учит МАРХИ. С первого курса в тебя вкладывают, что нужно сделать что-то гениальное. И каждый архитектор, который выходит из архитектурного института, о себе очень большого мнения. Наверное, всё связано с появившимся не так давно статусом звездного архитектора. Все эти ребята растут на архитектурных журналах, «молятся» на звездных архитекторов и думают, что станут самыми-самыми — это утопия, такое удается лишь единицам.

Что вдохновляет молодых российских архитекторов?

Я про себя скажу. Архитекторы — странные люди. Они живут в абсолютно выдуманном мире и живут только архитектурой. А вдохновляются они своими мечтами. Также их могут вдохновлять пространственные переживания от мест, где они когда-то были. Они наслаиваются друг на друга, и потом эти образы рождают что-то новое. Это естественно. Творческая профессия не может существовать без вдохновения, иначе она обречена.

А у вас есть проект мечты?

Я очень хочу сделать отель. Знаю, что это банальный проект мечты, но просто последние полгода я делала проект в Лондоне, и у меня появилась возможность путешествовать и жить в чудесных отелях. Каждый раз, приезжая в новое место, я хотела понять, как этот объект устроен, как он на меня влияет, я пыталась прочувствовать его изнутри и всё думала, как бы я спроектировала отель, чтобы человеку там было комфортно и спокойно. В этом году, когда я ездила на Венецианскую архитектурную биеннале, я специально остановилась в легендарном «Гранд Отель Эксельсиор» на Лидо. Это отель со столетней историей, действия новеллы «Смерть в Венеции» Томаса Манна происходили именно в нем. Каждый раз, когда я приезжаю в отель, я как зритель какого-то спектакля, и мне это страшно нравится.

→ Студия IO и Stampsy

Отель — это в какой-то степени личное пространство человека...

Это так странно: я не люблю делать личное, но отель — это, может быть, грань между личным и публичным, к тому же в отеле есть идея временности. Но я бы не хотела жить в отелях вечно. Мне нравится приезжать, слизывать сливки и уезжать — каждый раз испытывать новое пространственное переживание.

В Москве отели никому не нужны. В большинстве они никем не заселены. Настал тот момент, когда их надо перепрограммировать, — и я бы этим занялась. Я думаю, это вопрос времени. Правда, сейчас все силы бросили на парки, что тоже хорошо.

В России отели часто ассоциируются с роскошью, «красивым»...

Для меня нет грани между красивым и некрасивым. Не понимаю, зачем нужна роскошь. Мне кажется, дизайн должен быть простым и понятным. У меня профессиональная передозировка. Когда я вижу сложные вещи новинок промдизайна, я вообще не понимаю, зачем на это тратятся ресурсы. Есть классическая мебель — сделанная в 1930—1960-х годах. Мис ван дер Роэ свою мебель проектировал по несколько лет. Он чуть переделывал профиль, менял эргономику, и выходила удобная и красивая вещь. Зачем выдумывать новые стулья?

В проекте студии IO и Stampsy мы, может быть, поступили как халтурщики. Мы взяли старые стулья, которые притащили ребята (им на них было удобно сидеть), и оставили их. Архитектор должен быть диктатором, но должна быть грань.

Хорошая иллюстрация, как не надо работать, — это любой мебельный салон, где на маленькой площади собрано большое количество дорогой дизайнерской мебели. Зачастую архитекторы так и работают — расставляют.

Как с этим бороться?

А нужно? Кому-то же это нравится?! Надо давать возможность людям делать то, что им хочется. Всё, что неправильно, со временем отмирает. Невозможно запрещать чему-то появляться. Люди за всю свою жизнь меняются.

Вы изменились за последние годы?

Я перестала чего-то ждать. Как только я перестала это делать, началось всё самое интересное.

Архитектор Тамара Мурадова о славе, честных проектах и любви к роскоши