Что делали деятели культуры в эвакуации в годы войны

Выставка история

Предыдущая фотография

Следующая фотография 1 / 2

Фото: Коммерсантъ / Сергей Бобылев

Фото: Коммерсантъ / Сергей Бобылев / купить фото

В Институте русского реалистического искусства (ИРРИ) в рамках XV открытого фестиваля искусств "Черешневый лес" к 70-летию Победы открылась выставка "Искусство в эвакуации". На ней представлены работы и документы о жизни художников, кинематографистов, композиторов и театральных деятелей в Ташкенте, Самарканде и Куйбышеве в 1941-1944 годах. На выставке побывал ГРИГОРИЙ РЕВЗИН.

ИРРИ — меценатский проект Алексея Ананьева (Промсвязьбанк). Это основанный в декабре 2011 года музейно-просветительский центр, расположенный в деловом центре "Новоспасский" на Дербеневской набережной. Он сам по себе представляет интерес. Коллекция ИРРИ — это традиционное советское искусство, однако его показывают по музейным стандартам последнего десятилетия: с правильным светом, дизайном в отреставрированном промышленном здании XIX века. Так в России выставляют авангард или антиквариат, и перенос стандарта создает неожиданно респектабельное впечатление от советского реализма. В Третьяковке, как ни странно, такого получить нельзя.

Выставка сделана точно так же, то есть образцово. Дизайн делал Андрей Шелютто, и тут можно только аплодировать. Идеальный свет, развеска, одновременно активно и деликатно введенные мультимедиа — это такой уровень, когда человек владеет всеми самыми последними приемами музейной экспозиции, но вовсе этим не гордится, а полагает само собой разумеющимся. Идеальная работа кураторов (Надежда Степанова, Ксения Карпова, Анастасия Сиренко) — выставка представляет целый пласт малоизвестного материала, который собран из разных источников и осмыслен с неожиданной академичной добротностью. Сделан прекрасный каталог. Вообще, ощущение, что показывают не советское искусство, а драгоценности.

Тем страннее тот материал, с которым сталкиваешься на выставке. Нет, там есть очень понятные вещи — например, материалы по работе Большого театра в Куйбышеве или Центральной объединенной киностудии ("Ленфильм" и "Мосфильм") в Алма-Ате. Это большие художественные производства, можно восхищаться тем, что их удалось быстро развернуть на новой базе, но на особенности продукции факт эвакуации никак не влияет. "Иван Грозный" Сергея Эйзенштейна — он что в Алма-Ате "Иван Грозный", что в Москве. А есть вещи совсем другие — картины и в большей степени рисунки Роберта Фалька, Владимира Фаворского, Сергея Герасимова, Александра Лабаса, Игоря Грабаря, написанные в Самарканде, Ташкенте, Бухаре, и учеников Московской средней художественной школы — в Башкирии, в селе Воскресенское (среди них Павел Никонов, Гелий Коржев, братья Ткачевы и т. д.).

Сначала, не понимая сути дела, поражаешься тому, насколько мало на художников влияет место. Самарканд, Бухара — это великие центры мирового искусства, это фантастические города. Это невероятно живописная материя, пестрая, яркая, контрастная — где все это? Фаворский с семьей жили в медресе Улугбека, этого великого эмира-ученого,— это все равно как в Палаццо дожей поселиться. Вот Фальк, гениальный же колорист, рисует мавзолей Тамерлана — так, будто он привиделся ему хмурым московским утром, с серым небом, в тумане. Вот Лабас рисует Ташкент, это невероятный мастер одной точкой, пятном, намеком передать неповторимость места и момента — выглядит это у него так, будто он где-то в Воронеже. Пожалуй, только у Фаворского и Герасимова как-то отозвалось место пребывания: гравюры Фаворского отчетливо напоминают изумительные мусульманские шрифтовые композиции, Герасимов как-то попытался передать торжествующий свет Узбекистана (хотя он у него получился какой-то по-русски влажный, как будто под этим палящим солнцем недавно прошел дождь).

Потом, когда читаешь, как они жили, поражаешься тому, что они вообще что-то рисовали. Фальк, когда пишет прошение отпустить его из эвакуации, прямо говорит, что еще одно лето он со своим сердцем не переживет. У Фаворского вся семья болела тифом, дети умерли. Это самое медресе Улугбека представляло собой просто руины, без окон и дверей, зимой там минус двадцать, дров в этой стране нет. Ели они изумительно — ловили за городом черепах и змей (отсюда конфликты с местными жителями, считавшими, что в пресмыкающихся переселяются души умерших). Работы никакой. Денег никаких. Ни холстов, ни бумаги, ни красок. Вообще непонятно, как жить.

Эта выставка проходит в рамках фестиваля "Черешневый лес", она не единственная по военной тематике, вторая — "Искусство — фронту" — открылась в ГУМе, там показана деятельность театральных коллективов во фронтовых бригадах. К сожалению, совсем не так профессионально, как в ИРРИ, но это более позитивный сюжет. С началом войны деятелей культуры перевели на самообеспечение — это вообще трудно для художников или артистов, но во фронтовых бригадах хотя бы была работа. А чем могли заработать художники в Бухаре или Самарканде? Это же просто голодная смерть.

Тут не до красок, не до открытия чуда Востока и гармонии архитектуры караванных городов. Это живопись на грани выживания. Постепенно перестаешь понимать, зачем их вообще туда отправили. Зачем была эта эвакуация? Нет, заводы, фабрики, скотину — их надо было переправлять в тыл, это часть обороны, но зачем Фалька отправили в Самарканд? В чем его ресурс для обороны? Тут нет никакого смысла. Это была организованная деятельность, Комитет по делам искусств высылал в Среднюю Азию целые эшелоны, это большая и дорогостоящая операция, зачем? Не из Ленинграда, из Москвы — что за замысел?

Нет, понятно, что 15-16 октября 1941 года, когда все были уверены, что Москву сдадут, сама идея эвакуации не выглядела удивительной. Но это была централизованная работа, начавшаяся задолго до той паники. И отчасти это было дело принудительное. Некоторые не поехали, но тогда это называлось "уклонился от эвакуации". Немцы не взяли Москву, и это уклонение не имело последствий, но по примеру других городов такое действие впоследствии могло быть расценено как пособничество врагу (пункт "были ли в оккупации" оставался в некоторых советских анкетах до конца СССР).

Сначала даже думаешь, что, может, за этим был какой-нибудь замысел. Ну, скажем, чтобы Москва не повторила опыт Парижа под фашистами, когда город взят, а в нем работают театры, рисуют художники и выступают поэты. Но у нас такого не было нигде в СССР. Ни в Киеве, ни в Одессе, ни в одном из крупных взятых фашистами культурных центров. Ни одного художника, писателя, журналиста и так далее за всю историю войны так и не случилось — своего Эзры Паунда СССР не дал. У нас только в мирное время "пятая колонна" формируется из интеллигенции, а когда война — то из представителей силовых ведомств и госслужащих.

Зачем их туда увезли? Зачем они там мерзли и мерли? Вообще непонятно. Какой-то мягкий вариант ГУЛАГа — только уж вовсе бесцельный, просто от макабрической хозяйственности. Заводы вывозим? Вывозим. А инженеров человеческих душ? Давайте тоже вывезем. А то получается, что Комитет по делам искусств как-то не у дел. Пусть подготовит списки.

Живопись на грани выживания