Дочь Бориса Ельцина о дружбе с отцом, убийстве Бориса Немцова, реформах в 1990-е, чеченской войне и обстоятельствах перехода власти к Владимиру Путину

Некоторые даты или тире между датами вырастают в символы непроизвольно, так уж распоряжается история. По отношению к 1990-м нет равнодушных — ими прикрываются как алиби, тычут в нос как источником бед. Кому-то 1990-е — молодость, кому-то — травма, кому-то — война, кому-то — свободы. Так или иначе, это вчера почему-то больше похоже на завтра, чем любое завтра из сводок новостей. Татьяна Юмашева в уникальном интервью Forbes Woman — о музее имени отца, памяти и политтехнологиях.

Когда вы решили, что нужно строить музей Ельцина?

Татьяна Юмашева: В 2008 году был принят закон о президентских центрах, по которому каждый президент, чей срок полномочий истек, обязан такой центр создать, рассказать о годах президентства, об истории страны в эти годы, ну и, конечно, о себе. Так как папа был первым президентом России, естественно, наш президентский центр — первый.

Как государство себя вело, пока вы строили центр? Помогало или мешало?

Т. Ю.: Государство инициировало принятие закона, по которому учредителем Президентского центра является администрация президента. Так что это не только частная семейная история, это государственная история. Нам всегда помогали и президент, и премьер-министр, и администрация, откликались на все наши просьбы. Такие центры должны будут создавать все президенты России. Кстати, наш музей — это не только история Ельцина, это история страны, и я считаю, что это очень важно и правильно.

Вы с кого-то в мире брали пример или сразу знали, каким должен быть центр?

Т. Ю.: Мы посмотрели основные мировые музеи подобного типа, например музей Черчилля в Лондоне, библиотеки президентов США. Мы провели международный конкурс среди примерно двадцати компаний музейного проектирования — американцы, французы, немцы, единственной российской компанией была студия Лебедева. Победила американская компания Ralph Appelbaum, у них более 400 проектов по всему миру, например они создали библиотеку президента Клинтона в Арканзасе. Нам, конечно, нужны были технологии, чтобы современным языком рассказать посетителю, что происходило в 1990-е. А за человеческую, душевную составляющую отвечал режиссер Павел Лунгин — для посетителя экспозиция будет потоком образов того времени, это вполне режиссерская задача. У Павла Семеновича родилась идея разбить историю 1990-х на семь дней, экспозиция так и называется. Еще нам очень помогал писатель Борис Минаев — автор биографии Ельцина в серии ЖЗЛ. Тексты, которые будут в музее, — это главным образом его работа. Вообще над созданием музея работала огромная команда — историки, научные редакторы, архивисты, дизайнеры, специалисты по медиа, а также все сотрудники нашего Президентского центра. Работали реально сутками.

Это, кстати, не просто музей, а современное пространство, которое мы попытались вписать в доставшееся нам недостроенное здание. Сделать это помогал талантливый молодой архитектор Борис Бернаскони. И там теперь очень много всего для людей, для города, для гостей города: детский центр, образовательный центр, конференц-зал, где можно проводить кинопоказы и камерные концерты, выставочное пространство — две галереи, на открытие мы собираемся сделать выставку искусства 1990-х. Есть музейное кафе, детское кафе. Все это должно жить, наполняться событиями. Я уверена, Екатеринбург полюбит это место. Надеюсь, что туда захотят приехать люди из Москвы, из других городов, из-за границы. Я думаю, это будет объект мирового класса.

Что в музее для вас, дочери Ельцина, особенно ценно?

Т. Ю.: Мы занимались музеем 4 года, и иногда я не могла сдержать слез. Я слушала папину речь на пленуме 1987 года и его выступление в Высшей комсомольской школе, которое длилось больше 5 часов, — он получил сотни записок и говорил так раскованно, обо всем. О многопартийности, о Политбюро — запретных тем не было, он говорил смело, открыто, честно. И, конечно, когда я слушаю его голос, такой молодой, энергичный, это... ужасно волнительно для меня. Записные книжки 1964 года, когда я была еще ребенком. Удивительно, что ничего не выбросили, все сохранили. Нам повезло, в центре будет уникальный артефакт — президентский кабинет папиного первого срока, который очень бережно перевезли из 14-го корпуса Кремля в Екатеринбург и восстановили полностью. Еще у нас там есть небольшая экспозиция «Частная жизнь», где мы рассказываем о папе не как о президенте. Там, например, мы показываем мамино свадебное платье. И записочку, которую папа написал маме в роддом на мое рождение. Это, конечно, самые дорогие для меня предметы.

Какой из проектов фонда Ельцина вызывает у вас особенную гордость?

Т. Ю.: У нас очень много проектов, могу выделить несколько. Конкурс пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко, который мы проводим уже несколько лет. Примерно 10 лет мы ведем программу поддержки молодых теннисистов, папа всегда заботился о них, болел за них, поддерживал, вообще развивал теннис. То, что теннис достиг таких высот у нас в стране, это большей частью его заслуга. Еще у нас много гуманитарных проектов — серия книг по истории сталинизма на основе архивных документов, переводческая премия, пропаганда русской литературы.

Вы поддерживаете «Последний адрес».

Т. Ю.: Совершенно верно. К нам обратились ребята, чтобы мы поддержали эту акцию, мы с удовольствием это сделали.

Вы воспринимаете Президентский центр как подарок отцу, как подарок себе?

Т. Ю.: Ну нет, это дань его памяти, такое подарком не назовешь, хотя, конечно, это очень важно для меня, для мамы. Вообще важно рассказать правду о 1990-х. Ничего не приукрашивая, ничего не утаивая, а просто рассказать правду. Сейчас особенно много мифов про «лихие девяностые», они множатся и тиражируются.

Называть девяностые лихими — это, по-вашему, необъективность или политтехнологический прием?

Т. Ю.: Я считаю, что это совершенно несправедливо по отношению к 1990-м. Да, это было очень непростое время. Рухнула огромная империя под названием Советский Союз. Над страной в течение 70 лет проводили бесчеловечный эксперимент, строили великий СССР, параллельно в сталинское время уничтожая миллионы, лучшую часть людей, пропагандой оболванивали народ, который жил верой в сказку, не понимая, в каком реальном положении находится страна. И в конце концов из-за этого вранья и неэффективности коммунисты довели страну до такого кризиса, что она в 1991 году развалилась.

Ельцин оказался во главе страны, которая стояла на грани голода, с разрушенной инфраструктурой. Встали промышленные предприятия, кончились валютные резервы, нечем было платить ни зарплаты, ни пенсии, пустые полки, огромные очереди, карточки. Прошло восемь лет, и в стране была заново создана вся рыночная инфраструктура — банковская система, налоговая, бюджетная. Все это было сделано при цене на нефть $10–15. В страну шли инвестиции, в нее верили. А мифы появились не просто так: в конце 1990-х, когда шла борьба за пост президента после Ельцина, те, кто был не согласен с папиным выбором, хотели всячески дискредитировать президента, чтобы дискредитировать его выбор. Это было очень талантливо, надо признать, сделано, мифы прижились, и с ними очень трудно бороться.

У термина оказался долгий срок годности.

Т. Ю.: Да, парадоксальная история. Папа, который все сделал для того, чтобы средства массовой информации были свободны, от этой свободы и пострадал. Каждый день на телезрителей обрушивался поток дезинформации о нем, о его близких. Мама говорила: подай в суд! На что папа отвечал: чтобы я подал в суд на средства массовой информации, никогда! Это болезни роста, говорил он.

Папа вообще был очень свободным человеком. Даже не знаю, откуда это у партийного лидера, который сделал карьеру в этой системе, но какое-то ощущение внутренней свободы, ценности свободы для человека для него были очень важны. Свободы, которые буквально свалились на нас в 1990-е, — свобода слова, передвижения, вероисповедания, многие другие — для него были такой высшей ценностью, он за них готов был сражаться.

Когда в 1993 году после трагических октябрьских событий Министерство печати закрыло газеты «Советская Россия» и «Правда» (а они призывали к свержению строя, свержению президентской власти), папа встретился с журналистами и они сказали: «Борис Николаевич, это неправильно, что газеты закрыли, их надо открыть, потому что каждая часть общества должна иметь право на собственное мнение». Папа подумал, сказал: «Вы правы». И через два дня все запрещенные газеты вышли в свет.

Какую еще память об отце вам важно сохранить?

Т. Ю.: Мне важно, чтобы люди знали, какой он настоящий — честный, бескорыстный, искренний. Он не жалел своего здоровья, делая все, что от него зависит, чтобы Россия встала на цивилизованный путь развития. Конечно, у него были недостатки. Конечно, были ошибки. Но для него не было ничего важнее успехов России, ее достойного положения в мире.

Он рисковал. Например, папа всегда очень доверял молодым, считал, что за молодыми — будущее. Он старался всегда привлекать в свою команду пусть неудобных, не очень комфортных людей, но тех, кто готов генерировать идеи, защищать их, сражаться за них. Он понимал, что за этой молодостью, за этой энергией будущее, молодым нужно передавать опыт, чтобы они обкатывались в совместной работе. Помните, в 1991 году премьер-министром был Иван Силаев, очень опытный, очень порядочный, очень хороший человек. Но все-таки папа выбрал для проведения реформ команду Гайдара, потому что понимал: только такие отчаянные, готовые на решительные действия молодые люди могут вытянуть страну из кризиса. Да, за полтора года они, в общем-то, сожгли сами себя. Понимали, что никто, возможно, им спасибо не скажет, но еще они понимали, что эту работу надо сделать. И они действительно построили в России рыночную экономику, плоды которой, собственно, мы сейчас все после 2000-го и пожинаем. История должна все расставить по местам, и им должны сказать спасибо.

И еще один распространенный миф у нас и на Западе — про то, что папа выбрал Путина якобы потому, что тот дал ему какие-то гарантии его неприкосновенности и неприкосновенности его семьи, что, конечно, совершенная неправда. Это просто непонимание Ельцина вообще и того, как устроена власть. Никаких кадровых условий, никаких разговоров ни о семье, ни о себе, даже мыслей таких не было. Единственное, что папа сказал Путину на прощание: «Берегите Россию», — и все.

Противники ельцинского курса выдвигают целый список претензий — от войны в Чечне до олигархического влияния и «семейного» правления.

Т. Ю.: Давайте сначала про Чечню. Республика, которая столетия была в составе России, объявляет о своей независимости. Сотни тысяч русских спасаются бегством. Захватываются военные арсеналы Российской армии. Что в такой ситуации должен делать президент? И это происходит в тот момент, когда, почувствовав слабость центра, объявляют о независимости от России Татарстан, Башкирия, другие национальные республики, появляется Уральская республика и т. д. Нужно была сохранять целостность России. И Ельцин принял решение и подписал указ «О мерах по обеспечению законности, правопорядка и общественной безопасности на территории Чеченской Республики». На мой взгляд, не сделай он этого в тот момент, Россия потеряла бы Кавказ. Мы же помним, что произошло после мирного договора, который Россия подписала с Чечней, по сути согласившись с независимостью Чечни. В августе 1999 года чеченские бандформирования во главе с Шамилем Басаевым напали на Дагестан. Так началась вторая чеченская война. И ее уже пришлось вести в тот момент премьер-министру России В. В. Путину.

Теперь о «семейном правлении». Тот, кто создавал эти мифы, вообще не понимает, как функционирует власть. Как принимаются решения. Как работает администрация президента. Вообще-то, это происходит так. Перед президентом стоит какой-то вопрос. Глава администрации собирает своих замов, помощников, которые курируют этот круг вопросов. Дальше идет обсуждение. Часто горячее, идут споры. В конце концов принимается предложение, которое руководитель администрации докладывает президенту. За президентом окончательное решение.

У президента Ельцина всегда была сильная команда. И были сильные главы администрации. Поэтому разговоры о «семье» нужны были лишь для того, чтобы дискредитировать президента.

И, признаюсь, это было сделано талантливо. Что неприятно, это делали люди с НТВ, с которыми мы работали в одной команде на выборах 1996-го, они прекрасно знали меня, папу, прекрасно знали, что говорят неправду. Вот это было очень обидно. Я вообще тяжело переношу предательство.

С самим НТВ с тех пор уже много всего случилось. Кого-то из энтэвэшников вы уже простили за сроком давности?

Т. Ю.: Не могу сказать, что я простила всех. Некоторых, кто сейчас сожалеет об этом, простила.

Есть ли вещи, происходившие в то время, о которых вы жалеете?

Т. Ю.: Да, конечно. Мне, например, жалко, что не была рассказана вся правда о сталинизме. Чтобы не было сейчас теорий об эффективном менеджере Сталине и чтобы эта страница истории была изучена, осмыслена, перевернута и закрыта, понимаете? И, конечно, надо было открыть все архивы, архивы КГБ, архивы ЦК КПСС, Минобороны. Это никаких усилий не требовало. Но мы бы знали всю правду об истории своей страны. Это чрезвычайно важно.

И еще. Я, например, считаю, что надо было объяснять людям суть сложных, болезненных, но так необходимых реформ, объяснять все, что делал президент и правительство. Но нам казалось, что в советское время все устали от пропаганды и любые объяснения вызовут аллергию. А надо было объяснять, почему правительство вынуждено делать эти шаги, чтобы потом было лучше.

Самая популярная претензия сейчас — к 1996 году, эта дискуссия идет даже в либеральном кругу. Мол, честность выборов под вопросом, победа нужна была любой ценой. Именно те выборы оказались поворотными, создали политическую почву для будущего.

Т. Ю.: Тут вообще странная история. На самом деле эта тема возникла где-то в конце нулевых. Почему о ней никто не говорил раньше, что случилось? Это, конечно, ложь. Опросы общественного мнения, а у нас было четыре независимые социологические компании, показывали, как рос рейтинг президента. С погрешностью 2,5% или даже точнее они предсказали финальное голосование. О каких подтасовках может идти речь — это опросы абсолютно независимых компаний. Это первое. Второе, сейчас просто все забыли, что тогда был так называемый красный пояс. Это губернаторы, коммунисты, которые боролись с Ельциным и контролировали все избирательные участки. Они, конечно, никогда не допустили бы фальсификаций, это просто было невозможно. И вообще мысли о том, чтобы что-то подтасовать или фальсифицировать, ни у кого не было. Все были горды тем, что это прямые честные выборы президента. Был довольно сильный оппонент — коммунист Зюганов. Но в финале перевес был существенный — Ельцин набрал во втором туре 53%, а у Зюганова было 40%.

Ну и такой, знаете, косвенный аргумент. Если президентские силы задумали что-то такое сделать, почему не воспользовались этим накануне, в декабре 1995 года — во время думских выборов, которые президентская власть проиграла вчистую. Хотя все силы были брошены на то, чтобы в Думе было если не большинство, то хотя бы половина, поддерживающая реформы и президента. При всей активности Виктора Степановича Черномырдина и его команды — премьер Черномырдин даже возглавил партию «Наш дом — Россия» — партия набрала 10% голосов. В Думе получилось большинство из коммунистов, аграриев и партии Жириновского, а это фактически все противники президента. То есть почему, если могли подтасовать, были такими наивными, что не сделали этого раньше? У меня даже идея была, чтобы Президентский центр обратился в Центризбирком, с тем чтобы заново пересчитать голоса на выборах 1996 года.

Как вы относитесь к всплывающим сегодня воспоминаниям людей из 1990-х? Взять хотя бы Сергея Пугачева.

Т. Ю.: Конечно, это полный бред. Рассказ о том, что он придумал будущего президента Владимира Путина. Познакомил меня с ним.

Вообще-то, каждый понедельник мы с Владимиром Владимировичем и еще десятком других ключевых сотрудников администрации президента встречались на утреннем совещании у руководителя администрации. Поэтому я знала будущего президента с того момента, когда он возглавил Главное контрольное управление Администрации президента. Но мне показалось, никто серьезно не воспринял эти рассказы Пугачева.

Что касается реальной истории, один из проектов, который ведет Президентский центр, — это видеоистория 1990-х. Мы записываем долгие часы монологов основных участников событий. И не только с президентской стороны, мы стараемся приглашать оппонентов — тех, кто дает согласие. Пусть участники событий иногда преувеличивают свою роль, немножко искажают факты, но, если у нас будет много этих рассказов и историй ключевых участников событий, будет и объемная правда о том времени. Жаль, конечно, что мы не начали этот проект раньше, есть люди, которых уже нельзя записать, — Виктор Степанович Черномырдин, Егор Гайдар. Вот и Борю Немцова мы не успели записать.

Как вы встретили новость об убийстве Немцова?

Т. Ю.: Это ужасная, конечно, трагедия, для всех и для меня. Он был такой яркий, полный жизни, идей, энергии, неуемный даже, в этом он на папу был похож. Бесшабашный в чем-то. Помню, как я его уговаривала согласиться на предложение пойти работать в правительство. А он безумно любил свой Нижний Новгород, все у него там получалось, он был там любимцем. Чубайс ему звонил, и многие ему звонили, а он говорил: «Нет, я не поеду в Москву, я не хочу». И тогда папа попросил меня поехать к нему. Я поехала. Боря очень удивился, когда меня увидел, мы тогда были не очень хорошо знакомы. Мы проговорили с ним, кажется, всю ночь, и в конце он признался, что его сразил один мой аргумент. Я ему сказала: «Боря, когда тебе нужна была помощь, папа тебе помогал, поддерживал, а сейчас, когда помощь нужна ему, ты отказываешься». Правда, я тогда с ним была на «вы». Он задумался и потом приехал. Вот такая у меня с Борей была история.

Из чего состояла ваша дружба с отцом?

Т. Ю.: У нас с папой были удивительно теплые отношения, какая-то внутренняя связь. Хотя больше времени с нами проводила мама, но тоже немного — она работала. Папу мы с сестрой видели только по воскресеньям и чрезвычайно дорожили этими часами, приносили ему подписывать дневник только с пятерками. Четверка не признавалась — папа не мог понять, как она вообще могла у нас появиться. У нас так сложилось, что папа поддерживал меня всегда, даже когда мама была против. Мама, например, категорически не хотела, чтобы я уезжала из Свердловска поступать в МГУ. Она говорила: как же так, одна, какой-то цыпленок, в Москве, где нет друзей, знакомых. Мама мне потом призналась, она даже молилась, чтобы я провалилась на экзамене, представляете? Мне кажется, и папе не хотелось, чтобы я уезжала, но он меня поддержал, сказал: если решила — давай. Но когда я поступила, в общем-то, оба были рады.

В 1996 году вы стали работать с Борисом Николаевичем.

Т. Ю.: Была тяжелая ситуация в избирательном штабе. С одной стороны, была непрофессиональная команда во главе с Олегом Сосковцом, с другой — папа пригласил ярких, талантливых молодых ребят во главе с Анатолием Чубайсом, так называемую аналитическую группу, которая по-новому стала строить предвыборную кампанию. Мне кажется, ему нужен был какой-то свой, родной человек, который будет в курсе того, как идут дела. Он практически каждый день встречался с Чубайсом, Виктором Илюшиным, его первым помощником и руководителем штаба, всеми, кто вел его предвыборную кампанию. Но ему интересны были детали. Он меня будил в 6 утра: «Скажи мне, что вы вчера обсуждали в аналитической группе до 2 часов ночи». И я за завтраком быстренько рассказывала, почему аналитическая группа рекомендует то или это, потому что была свидетелем этих обсуждений. Я работала честно и командно, всегда.

А как это — работать на своего отца, пусть даже отец — президент.

Т. Ю.: Вы знаете, жить с тем, что папа — руководитель огромной области, мне было трудно еще со школьной скамьи, я всегда чувствовала ответственность. Я не могла прогулять урок, не выполнить домашнее задание, не могла что-то резкое сказать учителю. И что было сложнее всего — в общении с людьми понять, почему человек ко мне хорошо относится. Потому что я такая хорошая или потому что я дочь руководителя Свердловской области, потом первого секретаря Московского горкома, кандидата в члены Политбюро, потом президента страны. Поэтому даже в личной жизни я всегда думала: «Ага, вот этот молодой человек хочет со мной общаться и дружить, это я его интересую или то, что я дочь Ельцина?» А когда я работала в администрации президента, мне было гораздо проще. Там все меня прекрасно знали и понимали, что я помогаю папе в работе.

Вы жили очень открытой жизнью, у этого есть издержки? Это нормальная ситуация для президентской семьи?

Т. Ю.: Издержки, конечно, есть. Во-первых, это тяжело для детей, особенно для подростков. Поэтому, например, своего сына Борю, когда ему было 15 лет, я отправила учиться в Англию. К папе было разное отношение и у учителей, и у Бориных сверстников, и у их родителей. Это могло повлиять на неокрепшую личность. А я хотела, чтобы Боря рос в нормальной, нейтральной среде, среди равных. К тому же мне не хотелось, чтобы мальчик жил с постоянным ощущением, что он ходит с охраной: из соображений безопасности охрана полагается по закону и детям. Плюс мифология, которая создавалась в связи с политической борьбой вокруг папы, все это распространялось на семью и тоже, конечно, травмировало. Моя мама очень переживала по каждому поводу — когда рассказывали о каких-то моих замках в Германии, о присвоенных деньгах МВФ. Я как-то уже привыкла и понимала, что это просто издержки политической борьбы.

Вы сейчас скучаете по тому времени, когда активно участвовали в политической жизни?

Т. Ю.: Я совершенно по этому не скучаю. Мало того, я тогда не то что удовольствия не получала, я безумно страдала от этого и думала: господи, когда это кончится. 31 декабря 1999 года, когда папа ушел в отставку, был самым счастливым днем для меня и всей нашей семьи.

Правда?

Т. Ю.: Серьезно. Мама плакала от радости. Просто невозможно себе представить, какой груз с плеч свалился. Мы понимали, что да, все равно мы всегда будем связаны с именем Ельцина, но эта безумная ноша, которая висела на нас на всех, — ее уже нет. И, конечно, я сразу же ушла вместе с папой, и никогда даже тени желания чем-то подобным заниматься у меня не было.

Говорят, политика, власть — вещь наркотическая. Уйти сложно.

Т. Ю.: Когда я работала, понимала, что это необходимо. Меня папа попросил, значит я должна ему помогать. Все, больше у меня никаких амбиций на эту тему не было, и я нашла в жизни много других интересных вещей, которыми хочется заниматься. Нет ни желания, ни сожаления. Я сейчас вне политики.

Вас и вашего мужа Валентина Юмашева принято было считать серыми кардиналами, кукловодами тогдашней системы. Например, говорили, что когда Борис Николаевич себя плохо чувствовал, все решения принимали вы вдвоем.

Т. Ю.: Юля, ну, что за бред! Институт президентства — это сложнейший инструмент. За каждым решением президента стоит огромная работа. Я рассказывала вам, как принимались решения. И когда папа болел, точно так же работала администрация президента, точно так же папа приглашал к себе руководителей страны — председателя правительства, силовиков, министров, замов, у него был напряженный график, несмотря на то что в этот момент он лежал в ЦКБ или Барвихе.

Валентин Юмашев был главой администрации президента. В рамках своих полномочий он помогал президенту выполнять свои обязанности. Что касается меня, то я могу признаться, один-единственный раз я высказала папе свое мнение по кадровому вопросу. Это был момент, когда шло заседание исполкома СНГ и президент Украины Леонид Кучма предложил назначить во главе исполкома Бориса Березовского. Это предложение поддержали и остальные президенты СНГ. Папа объявил перерыв. В комнате были премьер-министр Сергей Кириенко, глава администрации Валентин Юмашев и я. И я взмолилась: «Пап, я тебя умоляю, только не это, никто не поймет в нашей стране, это невозможно». Кириенко и Юмашев тоже убеждали папу этого не делать. Березовский, к слову, был рядом. Папа подумал и сказал: «Во-первых, не вмешивайся, а во-вторых, его предлагают все президенты, я не могу пойти против всех».

Есть ли у вас бизнес-интересы?

Т. Ю.: Бизнес-интересов у меня никогда не было и нет. Это все те же мифы из 1990-х. Я совершенно не человек бизнеса и ничего в этом не понимаю, у меня никогда не было желания этим заниматься. Казалось бы, время прошло, но продолжаются попытки приписать нам очередные проекты, недавно, например, даже серьезные издания написали, что мы имеем какое-то отношение к московскому проекту «Сити». Это очередная неправда, Валентин даже опровержение в «Ведомостях» опубликовал.

Как сейчас устроена ваша жизнь? Какие в ней приоритеты?

Т. Ю.: Я, конечно, сейчас все силы отдаю Президентскому центру — открытие в ноябре. Хотя стараюсь максимально уделять внимание маме, она сейчас одна, и ей непросто. Она уже немного привыкла жить без папы, адаптировалась, но все равно без него ей тяжело, они были всегда как одно целое. Я стараюсь как-то ее подбадривать, следить, чтобы она занималась йогой, гуляла, чтобы она закончила наконец книгу — она пишет свои мемуары.

Кроме мамы главное для меня — семья, муж и дети. Старший, Борис, еще не женился, но, надеюсь, скоро это все-таки случится. Средний, Глеб, родился с синдромом Дауна, и это требует постоянного присмотра, организации его обучения, его жизни. С детских лет он занимался плаванием, и сейчас, представляете, такая гордость — стал чемпионом Европы среди людей с синдромом Дауна, 200 м вольным стилем, получил золотую медаль. А в этом году в августе представлял сборную России на Специальной Олимпиаде в Лос-Анджелесе, оттуда тоже привез серебряную и бронзовую медали. Так что он большой молодец, ему исполнилось 20, и сейчас он работает в секции плавания для детей с синдромом Дауна помощником тренера. Он как ролевая модель для этих детей и пример для подражания.

Еще у меня есть 13-летняя дочь Маша, эта моя радость, дочь, о которой я всегда мечтала. Естественно, у нее сейчас непростой подростковый возраст, но она меня радует, очень разумная, взрослая девочка.

И Валина старшая дочь Полина, которая мне всегда во всем помогает, с которой я могу посоветоваться по любому вопросу, ее дети Петя и Маруся — наши внуки. В общем, у нас получилась большая дружная семья.

Вы с мужем Валентином Юмашевым всегда производили впечатление гармоничной пары. Ваши друзья считают, что вы просто похожи.

Т. Ю.: Это правда. Понимаете, мы абсолютно на одной ноте, на одной волне всегда. И это, конечно, удивительное счастье, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Валя — совершенно уникальный человек, мне просто невероятно повезло в жизни. Каждое утро я просыпаюсь с ощущением счастья и засыпаю с этим же чувством, потому что он рядом. Мы вообще с ним никогда не ссоримся. Это моя половинка. Навсегда.

Татьяна Юмашева: «Мифы прижились, и с ними очень трудно бороться»