Дом с нормальными явлениями

Как в российских «мотивационных центрах» зарабатывают на принудительном лечении наркоманов

В России работает система «мотивационных домов» — частных клиник по принудительной реабилитации наркозависимых. Чтобы отправить туда своего родственника, достаточно просто позвонить — и пациента заберут прямо из квартиры, при необходимости — без его согласия. Зачастую в таких домах практикуют физические и психологические наказания: обливания холодной водой, побои и унижения. Выйти из них самостоятельно до истечения отведенного срока пребывания почти невозможно, при этом государство этот сегмент рынка толком не контролирует. Казанский журналист Ильнур Шарафиев специально для «Медузы» попытался разобраться в том, как устроена система частных принудительных реабилитационных центров.

Во дворе была вырыта яма. В яме сидел человек. Человека обливали холодной водой из шланга.

Человек в яме был первым, кого увидел Денис (имя изменено — прим. «Медузы»), когда его привезли в мотивационный дом. Когда Денис попытался спросить у своих сопровождающих, что происходит, его повалили на пол, несколько раз ударили и, подхватив под руки, повели на второй этаж — «к психологу».

Денис впервые встретил этих людей час назад — они неожиданно вошли в его комнату, представились сотрудниками Госнаркоконтроля и попросили пройти с ними. Требовать у них документы Денис побоялся: недавно после шести лет ремиссии он начал употреблять новые синтетические наркотики и чувствовал, что рано или поздно за ним могут прийти. Дверь людям открыла мать, с которой он жил; значит, она сама к ним обратилась. Денису сказали, что его везут на допрос. Уже в машине один из сопровождающих уточнил, есть ли у него судимость, — а услышав номер статьи, спросил, какой у нее состав. Сотрудники Госнаркоконтроля такого вопроса бы не задали никогда. Поняв, что что-то тут не так, Денис попытался вырваться из машины — но его крепко держали. Молодому человеку объяснили, что его везут в «мотивационный дом», где наркоманам помогают избавиться от зависимости, — и что после общения с психологом он сможет поехать домой.

«Психолог», к которому привели Дениса, оказался руководителем мотивационного дома. Денис заявил ему, что они не имели права похищать его из его квартиры — и получил в ответ сильный удар в грудь. Затем новоприбывшего отвели во двор, посадили в ту же самую яму и стали обливать холодной водой. Он пытался выбраться, но сотрудники дома его не пускали; когда все закончилось, Дениса из ямы пришлось вытаскивать — из-за судорог сам он вылезти уже не мог.

Как позже узнал Денис, это была стандартная процедура для новичков мотивационного дома (их также называют резидентами), которые отказываются от принудительного лечения. «В основном все проходят через землю, — объясняет он. — Чтобы сбить спесь, вернуть здравомыслие, как они говорят». Кроме обливаний в мотивационных домах есть еще несколько видов наказаний, как групповых, так и индивидуальных: «апгрейды», «ночная писанина», «тренинги». Например, человеку, который жалуется на температуру, могут «дать градусник» — повесить на шею большую доску, на которой красным маркером нарисованы засечки и написано «36,6». Тому, кто попросил таблетку, могут повесить на шею автомобильную шину. Забывший закрыть дверь носит дверь на спине. Иногда такие «тренинги» длятся больше недели.

Некоторым пациентам, которые хотели уехать домой, сотрудники соглашались вызвать такси и предлагали собрать сумку. Когда человек выходил с вещами во двор, его прямо в одежде начинали обливать холодной водой. Других заставляли выкапывать и закапывать яму несколько раз подряд.

«Тем, кто находился „в отрицании лечения“, было тяжко», — вспоминает Александр (имя изменено — прим. «Медузы»), высокий, крепко сложенный мужчина, также однажды ставший пациентом мотивационного дома. Например, одного из тех, с кем он проходил реабилитацию, заставляли переносить воду из одного ведра в другое с помощью крышки от банки зубочисток. Когда он заполнил второе ведро, его заставили проделать ту же операцию в обратную сторону — на сей раз обрезав крышку наполовину. За пролитую воду били.

«Я помню, за ужином он капнул себе чуть больше сгущенки. Тогда перед ним положили три буханки хлеба, пачку цикория, три-четыре банки сгущенки — и он должен был это съесть. Его тошнило, но он продолжал, — рассказывает Александр. — Когда я все это увидел, понял, что бунтовать не получится — могут быть серьезные последствия. До меня там кому-то порвали печень, один человек повесился, а второго забили до смерти. Я общался с людьми вокруг — мысль о самоубийстве возникала почти у каждого».

Денис получил свой первый «апгрейд», когда «стоял на часах» — следил за расписанием мероприятий и объявлял о начале каждого из них. «Я пять суток был на этих часах — у нас не было будильника, и я просто не спал, чтобы не проспать. На пятые сутки я уснул стоя. Тогда мне дали большой крест, который я должен был постоянно носить в руках».

Однажды все пациенты центра проходили тренинг «Веревка» — всех связали одной веревкой, так что одна рука была привязана к соседу, а вторая оставалась свободной. «В туалет приходилось ходить так: открываешь дверь, одну руку высовываешь на улицу [чтобы веревка шла дальше], а другой — делаешь все процедуры. На групповых обливаниях мы закрывали руками причинные места, чтобы не тереться друг об друга». В случае нарушений пациенты должны были много раз подряд писать в тетрадь одну и ту же фразу; например: «Своеволие — это сопротивление идеям, которые не согласуются с нашими собственными». Внутри заведения это называется «ночная писанина».

Через несколько месяцев Дениса из мотивационного дома перевели в другой реабилитационный центр, с более мягкими условиями, — «лайт», или «терапевтическое сообщество». Там тоже была «ночная писанина», но без «апгрейдов» и физического насилия. Через месяц он нарушил правила: у него случилось то, что сотрудники называют ЭЗО — «эмоционально значимые отношения».

«Я познакомился с девушкой, мы понравились друг другу и начали общаться. Не напрямую, это было запрещено, — писали записки, — рассказывает Денис. — Потом это обнаружили и развезли нас по разным мотивационным домам. Меня положили на кровать без матраса, дали в руки бревно, приклеили на него рисунок женского лица и написали ее имя. Десять суток я спал с бревном. На затылке мне выбрили женский половой орган».

Александра через какое-то время тоже перевели в «лайт» (там, как он говорит, гораздо лучше кормили — и первые две недели он боялся есть, думая, что его скоро увезут обратно). В последние дни в «мотивации», по его словам, он был очень взвинчен и решился на убийство одного из стажеров. «Я знал, что он будет нас охранять во время моего следующего кухонного дежурства. Доступ к ножам можно было получить только там. Я решил — лучше сесть, чем оставаться в этом беспределе. Но меня вывезли за день до дежурства».

«Родственники верят в эту бредятину»

Историю Дениса узнал и записал на видео в январе 2016 года Алексей Курманаевский, казанский юрист, сам в прошлом прошедший через зависимость и последовательно отстаивающий право наркоманов на заместительную поддерживающую терапию, которая запрещена в России. Таких интервью с бывшими пациентами мотивационных домов из Перми, Набережных Челнов и других городов России у него полтора десятка — Курманаевский не первый год занимается проблемой принудительной реабилитации наркоманов. Термин «мотивационный дом» он впервые услышал, когда работал консультантом в казанском реабилитационном центре «Оазис» (сейчас он называется «Вершина Казань»): с одним таким центр сотрудничал. «Были случаи, когда пациенты хотели уйти, а им говорили: „Мы вас не отпустим, а если будете себя плохо вести, отправим в „мотивацию““. Я спросил у консультантов, что это такое. Они мне спокойно рассказали про дома, откуда нельзя уйти, где право человека на информированность, на добровольное лечение не имеет никакой силы и веса, — вспоминает он. — Сначала я подумал, что это психологический ход, чтобы удержать пациента, но потом выяснилось, что такие центры существуют. Когда стал копать глубже, вскрылось огромное количество подобных заведений, в прессе начали всплывать смертельные случаи. Я уволился и решил разобраться».

По мнению Курманаевского, мотивационные дома распространились в Татарстане, когда на рынке начали появляться китайские синтетические наркотики. Впрочем, по поводу происхождения этого феномена мнения разнятся. Например, психолог, нарколог и доктор медицинских наук Владимир Менделевич датирует их появление серединой 2000-х. «Одной из первых подобных сетей был „Город без наркотиков“ Ройзмана — она оказалась настолько популярной, что сделала ему имя, — говорит Менделевич. — Однако официального названия „мотивационный дом“ не существует. Они называют себя по-разному: социальная помощь наркозависимым, реабилитационные центры, конфессиональные центры. Я считаю, что речь идет не о мотивации, а о принуждении».

Так или иначе, к нынешнему моменту мотивационные дома превратились в полноценную индустрию. Их популярность Курманаевский связывает с несколькими факторами. С одной стороны, такого рода бизнес может существовать фактически в отсутствие постоянного надзора со стороны Минздрава и других профильных ведомств: с юридической точки зрения дома предоставляют не медицинские услуги, а социальные услуги с предоставлением проживания — например, как частные круглосуточные ясли, дома престарелых или приюты для бездомных. Они ведут только финансовую отчетность в соответствии с законодательством и выбранной формой налогообложения. В случае ЧП дела заводятся по статьям, связанным с оказанием услуг, не отвечающих требованиям безопасности; при этом род деятельности организаций не имеет значения и нет специального ведомства, следящего за их деятельностью. С другой, сыграло свою роль и то, что соли и спайсы постепенно заняли изрядную долю рынка, вытеснив более контролируемые наркотики. «Мотивационные дома начали манипулировать сознанием родителей, пугая их многочисленными смертями от передозировок, это подкреплялось информацией в СМИ про отравления и суициды среди зависимых, — объясняет Курманаевский. — Продать услугу не составляло труда».

Найти контакты подобных центров не проблема — у них есть сайты, они покупают рекламу в интернете, развешивают бумажные объявления на улицах. Их группы во «ВКонтакте» можно обнаружить, если в поиске набрать «РЦ» или «реабилитационный центр» и название города.

По большому счету контакты эти можно и не искать — мотивационные дома приходят к своим клиентам сами. За то, чтобы искать пациентов, отвечают так называемые мотиваторы — они отвечают на звонки родственников и налаживают контакт с врачами, работающими с наркозависимыми. «У них есть отлаженная схема, хороший контакт с родственниками, — рассказывает Курманаевский. — Это отдельный вид деятельности, как наемный менеджер по продажам. Базы клиентов — это очень востребованная информация, потому что болезнь хроническая и неизлечимая. Если человек один раз попал в базу и его хорошо обработали, то есть построили с родителями доверительные отношения, то им можно пользоваться неоднократно. Больше 90% клиентов мотивационных домов срываются и повторно обращаются туда, где уже есть налаженный контакт».

Экономика мотивационных домов, как ее описывает Тимур Исламов, глава благотворительного фонда своего имени, выглядит примерно так. За одного пациента родственники платят примерно 30 тысяч рублей в месяц; проводит человек в доме в среднем год. «Аренда их хибарки — 70–80 тысяч, они платят немного сотрудникам и создают дедовщину — систему волонтеров и стажеров, которым платить не надо», — разъясняет Исламов. При этом владельцами мотивационных домов зачастую становятся сами бывшие наркоманы, для которых месячный доход в 200–300 тысяч (при 20 пациентах на содержании) — это, по словам Исламова, «космос».

Мотивационные дома связаны в одну систему с «терапевтическими сообществами», куда резиденты могут попадать по собственному желанию, и гибридными центрами, где практикуются как насильственные, так и ненасильственные методы реабилитации. «Клиенты там одни и те же: если захочешь уйти из „терапевтического сообщества“, попадешь в „мотивацию“ — это более дешевый и жесткий вариант», — объясняет Курманаевский.

Как объясняет Максим Новгородов, консультант по зависимостям и лечению в фонде Исламова, сегодня существует несколько вариантов, к которым может прибегнуть наркоман или его родственники. Первая опция — предложения типа «быстро и недорого»: народные целители или врачи-наркологи, которые обещают решить проблему с помощью кодирования (впрочем, по словам Новгородова, кодирования от спайсов не существует в принципе). Вторая — группы анонимных наркоманов, где все бесплатно, но нет квалифицированных специалистов-медиков: это помощь тех, кто смог избавиться от зависимости, тем, кто хочет это сделать.

Еще один вариант — бесплатные и платные реабилитационные центры. В бесплатных, существующих за счет государства и подведомственных Минздраву, обычно соблюдены все нормативы, но есть два важных минуса — пациент должен прийти по своему желанию и обязан встать на государственный наркологический учет.

Среди платных реабилитационных центров Новгородов выделяет две группы. «Первая — шарлатаны, например рабочие коммуны и религиозные организации, где предлагают лечиться молитвами. Туда же — мотивационные центры. Это коттеджи, куда набивают кучу народа и работают на удержание — просто потому, что за это платят деньги. Иногда там работает всего один психолог, а основа программы — „12 шагов“». Имеется в виду одна из самых популярных концепций реабилитации алко- и наркозависимых, созданная в 1930-х в США. Важную роль в выздоровлении играет вера в «Силу, более могущественную, чем мы сами», которая может вернуть человека к нормальной жизни. На практике проходящий программу, как правило, работает с наставником, который сам уже прошел через все «шаги» и помогает своему подопечному.

Разумеется, существуют и реабилитационные центры с сильной медицинской составляющей — но, поясняет Новгородов, даже специалисту зачастую сложно с ходу определить, с чем именно он имеет дело. «Бывает, [в таких центрах] соблюдают не все нормативы, по 40 человек кладут. Но по крайней мере там не убивают, — говорит Новгородов. — Правда, иногда центры могут резко превращаться в „мотивации“, за этим надо постоянно следить».

Тем более не могут разобраться, как именно будут лечить пациента, родственники наркозависимых, которые сдают клиентов в мотивационные дома. «Никто же не говорит, что вашего ребенка там будут бить и мучить, — объясняет Новгородов. — Говорят умные слова про психологию, про трудности первого периода лечения. Показывают фотографии красивых домов — с бассейнами, с хорошим питанием».

Для примера он открывает страницу одного из мотивационных домов в фейсбуке и комментирует последние посты. В одном написано, что резиденты играли в «психологическую игру „Мафия“». «Ну какая психологическая игра? — возмущается Новгородов. — Я знаю, как это [происходит]: собрались за столом, поржали… Но родители не в курсе, они, как правило, не ходят на собрания группы созависимых». Далее следует рассказ о походе в аквапарк. «Обычно берут нескольких консультантов, которым можно выходить за пределы дома, фотографируют, как они гуляют по городу, — и все, — объясняет специалист. — А где остальные пятьдесят человек? Но родственники верят в эту бредятину».

Точное количество мотивационных домов в России неизвестно. По информации Новгородова, в Республике Татарстан их 86, а «нормальных» (то есть таких, где не нарушают права пациентов) — всего пять-шесть. В сентябре 2015 года по инициативе Тимура Исламова, который является членом Общественной палаты Республики Татарстан, состоялась встреча «по организации контроля за соблюдением прав человека в негосударственных учреждениях по лечению и реабилитации наркозависимых». За ней последовали проверки, в которых участвовали представители общественных организаций, республиканского наркологического диспансера, а также уполномоченный по правам человека в Татарстане Сария Сабурская. Они предложили добровольную проверку примерно 40 центрам. Согласились шесть. Официальные результаты проверки не публиковались.

Количество смертей в мотивационных домах тоже не отслеживается — Алексею Курманаевскому из сообщений СМИ и разговоров с бывшими пациентами известно о пяти случаях в республике за последний год. По его словам, в случае летальных исходов мотивационные дома всегда пытаются минимизировать возможные последствия. «Самый простой способ — свести это к конфликту между самими резидентами или неосторожному обращению со стороны волонтеров, стажеров, которые не являются сотрудниками центра. Это должно выглядеть как единичная вещь, форс-мажор, — говорит юрист. — Все случаи, которые были в Татарстане, описывались как суицид; например, одна девочка якобы повесилась, хотя до выписки ей оставалось полторы-две недели. Я никогда не видел, чтобы виновным признавали сотрудника мотивационного дома. Они действуют по накатанной: разбрасывают пациентов по разным домам, чтобы к приезду полиции все соответствовало нормам и в доме было 15 человек, а не 40. Иногда оставшихся пациентов собирают в одной комнате, пишут на доске показания, чтобы они не различались».

О том, как связаны между собой разные реабилитационные центры, в марте 2016 года писало издание «Реальное время»: журналисты проанализировали открытую информацию о 25 казанских организациях, предоставляющих услуги по реабилитации наркозависимых, и обнаружили многочисленные связи между ними. Их структуру журналисты изобразили в виде схемы, из которой видно, что у ряда разных компаний общие учредители или директора.

В казанской прокуратуре «Медузе» сказали, что в результате проверок ряда мотивационных домов были выявлены нарушения противопожарной безопасности и санитарных норм и несколько центров в итоге были закрыты по решению суда. «Плановые проверки в мотивационных домах проходят на основании обращений граждан или другой информации о нарушениях в этой сфере. Насколько я знаю, случаев убийств в Татарстане в последнее время в таких домах не регистрировалось, если говорить на память в этом году», — сказал представитель ведомства Камиль Даишев.

Расследование травм и смертельных случаев в мотивационных домах — компетенция Следственного комитета. По словам представителя ведомства по Республике Татарстан Андрея Шептицкого, за последнее время СК занимался тремя случаями, связанными с происшествиями в реабилитационных центрах. Один из них, в котором консультант обвиняется в избиении пациента, сейчас рассматривается в суде. Два приговора были вынесены в прошлом году. «В обоих случаях это был конфликт среди наркозависимых — подрались пациенты, оба [раза] со смертельным исходом», — сообщил Шептицкий, однако названий конкретных центров уточнить не смог.

«Едешь туда, где жопа»

Перед интервью учредитель и руководитель одного из казанских мотивационных домов Анатолий (имя изменено — прим. «Медузы») показывает в телефоне фотографии, где его пациенты строят сруб. Он рассказывает, что к каждой смене в его доме прикреплен реанимобиль — передвижная станция скорой помощи, куда он может позвонить «в случае чего». «Cердце, не сердце, шунтирование. Сотрудничаем во многих направлениях», — сообщает предприниматель.

Анатолий, высокий атлетичный мужчина с цепочкой на шее и уголовным прошлым, несколько лет назад сам прошел через мотивационный дом. «Мамы, папы у меня нет, есть взрослые ребята, кому я небезразличен. Освободился [из тюрьмы] три года назад, но опять начал употреблять, — рассказывает он. — Так как героина было мало, попробовал соль и проторчал на ней месяца четыре. Итог был такой: старших просто ****** [утомило] мое отношение. Собрались люди и решили, что просто посадить меня в подвал тяжело и опасно, поэтому вызвали ребят из мотивационного дома».

Сначала он сопротивлялся. «Я сказал: „Ребята, мне проще денег накинуть, чтобы выпустили, вообще не вопрос“. Но мне ответили: „Давай попробуем, вдруг поможет?“ Я спросил: „Поможет что — зарядка, обливание в шесть утра?“ Сначала мне было тяжело, потому что я человек, который всю жизнь ленился, жил по понятиям, — рассказывает Анатолий. — Там от понятий надо отказаться, быть как все, сменить статус в своей голове, идеологию и начать правильные движения для достижения цели. Цель самая простая — не торчать. Мне объяснили, что такой вариант возможен и что для этого нужно носить что-то на себе, прыгать, когда и куда скажут. Я попробовал — реально помогает».

Cвой дом он решил открыть сразу после того, как выписался. «Я многое перепробовал в этой жизни. С 17 лет нахожусь на улице, сам являлся лидером ОПГ, было все: джипы, дачи, катера. От этого уже не кайфуешь, — объясняет Анатолий. — Когда я понял, что в мотивации есть какой-то кайф, начал этим заниматься. Сначала я устроился заборщиком, ездил, людей встречал. Потом скопил немного денег — открыл свой дом. На первом этапе мне были интересны деньги, но потом понравился сам стиль жизни. Мне звонят пять-семь мам в день со всей России и говорят: „Спасибо, что мой сын не сдох, как скотина, под забором, а все у него ******* [очень хорошо], он попер вверх“».

Про методы работы мотивационного дома его учредитель говорит с неохотой. «Если человек не хочет ехать — уговариваем его, — смеется он. — Сначала по-доброму: „Пожалуйста, поедем со мной“. Потом показываем кобуру. В основном сразу говорим, куда едем: „Лечиться, выздоравливать, искать другой путь в жизни“. Я вообще стараюсь не врать — говорю: „Едешь туда, где жопа. Но эта жопа поможет тебе перестать быть говном“».

Анатолий говорит, что силу применять приходится нечасто: «Наркоманы в последнее время трусы. Настолько трусы, что ногой топни — и он уже обосрался». На вопрос, сколько людей можно содержать в его доме, смеясь, отвечает: «Мой дом рассчитан на двадцать человек. На самом деле можно и шестьдесят забить, места хватает».

«Надо молчать и кивать головой»

Вера Карасева — тридцатишестилетняя медсестра со средним специальным образованием и собственной историей борьбы с зависимостью — начала работать в мотивационном доме в 2013 году, толком не представляя, что это такое (название дома Карасева «Медузе» сообщать отказалась). Первым пациентом, которого она увидела, был парень с табличкой на шее. На ней было написано: «Скажи мне, что я чувствую, скажи мне, что я думаю». Ей объяснили, что он «закрыт», не хочет общаться с сотрудниками мотивационного дома, поэтому его наказали.

Карасева пришла на должность консультанта по химической зависимости и должна была читать пациентам лекции на эту тему, а также вести групповые и индивидуальные занятия. Всего консультантов было четверо; они работали парами пять суток через пять, находились в доме постоянно, назначали и отменяли наказания — фактически полностью контролировали жизнь дома. Также на балансе дома находился руководитель, отвечавший за финансы, и директор, который приезжал в дом раз в месяц смотреть экономические показатели и динамику лечения. «Его интересовало, насколько мы сможем продлить клиента, — коммерческая часть вопроса, а не выздоровление», — говорит Карасева.

Утро консультантов и резидентов начиналось в половину восьмого с пробежки в три километра. Потом пациентов обливали холодной водой, дальше — завтрак и планерка, где они обсуждали жизнь дома и ход лечения. Позже она читала лекцию о химической зависимости — например, о планировании и анализе дня зависимого или дневниках самоанализа, которые должны были заполнять пациенты. Затем следовали обед и «релакс» — полуторачасовой сон, потом снова обливание. Далее — полдник, вечерняя планерка и ужин. «Иногда полдников не было, сна тоже могли легко лишиться из-за провинностей. Это проиcходило в среднем три раза в неделю, иногда и по пять дней». Контакты с внешним миром были ограничены, посещать мотивационные дома родственникам запрещено, звонки случались раз в месяц или реже, иногда — по громкой связи в присутствии консультанта. Родственники соглашаются на такие условия: им объясняют, что для избавления от зависимости важно максимально сократить контакты пациента с привычным социальным окружением, включая семью и ближайших друзей.

По словам Веры, программы разных мотивационных домов похожи и, как правило, неизменны. В ее доме программа менялась, только когда кто-то из пациентов сбегал и обращался в полицию. В этих случаях приходила проверка и выписывала штраф. Месяц-полтора никто не выходил на пробежки, обливания холодной водой на случай повторной проверки отменялись; «ночная писанина» продолжалась. Вера вспоминает, что проверки прокуратуры, пока она работала, случались трижды. «Обычно они приходят и говорят всем пациентам: „Кто хочет, может вставать и уходить, никто никого не держит“. У кого хватало дерзости — уходили, — рассказывает она. — Через три часа возвращались обратно, потому что мотивационные дома работают с родителями, запугивают, говорят, что их чадо сейчас придет домой и опять начнет употреблять». Александр, бывший пациент мотивационного дома, вспоминает подставную проверку: «Один из сотрудников зашел к нам и сказал — приехала проверка, сейчас будем вызывать по одному и допрашивать. Приходит этот человек, который якобы представляет органы, и девчонка из Уфы говорит: „Он меня приезжал забирать [из дома в мотивационный центр]“. Так выявляли людей, которые были „в отрицании“, — условия для них становились еще хуже».

Карасева никогда не видела, чтобы люди приезжали в мотивационный дом добровольно. «Если человека привезли спящим и в наручниках, его нежно берут на руки, несут в спальню и кладут спать, — рассказывает она. — Он просыпается на следующий день в обед — еще невменяемым. Выходит, видит людей: один с колесом в руке, другой — с дверью на спине, третий — с табличкой. Это его шокирует. Обычно всем дают три дня на адаптацию — „золотые дни“, чтобы познакомиться; на четвертый день начинается работа». Поначалу новички физически не могут пробежать три километра и вообще вписаться в жизнь дома — и тогда их начинают наказывать: «вешают колесо на спину; если уснул на лекции, то либо стоишь два с половиной часа, либо пишешь ночью». «Вообще, чтобы жить в мотивационном доме нормально, надо молчать и кивать головой, — объясняет бывшая сотрудница центра. — Побить тебя не побьют, обливать не будут, но писать будешь вместе со всеми и кушать не будешь тоже вместе со всеми».

В доме, где работала Вера, хозяйственной частью занимался руководитель: он знал, сколько денег на счету, сколько нужно купить продуктов и бытовых товаров. По ее словам, в неделю на содержание каждого пациента должна была выделяться тысяча рублей, но зачастую закупки происходили на меньшую сумму, и поэтому бытовых мелочей вроде сахара или стирального порошка все время не хватало.

Всю работу по дому пациенты делали самостоятельно, по определенному графику, который составляли консультанты. Пациент, назначенный шефом кухни, отвечал за приготовление еды, хозяин дома следил за чистотой и мыльными принадлежностями для уборки, шеф ремонтных работ — за сохранностью инвентаря, хозяин двора — за чистотой двора, служба охраны — за порядком.

Также в мотивационном доме есть стажеры — пациенты, которые готовятся к выписке. Они получают более высокий статус и помогают консультантам — ходят за хлебом, могут самостоятельно покидать территорию дома. «Например, группа пишет по ночам, я иду спать и сажаю к ним стажера, а им тоже спать хочется, они спят всего по три-четыре часа, потому что отвечают за все, — рассказывает Карасева. — В их интересах, чтобы все было хорошо, потому что я могу обидеться и не купить мороженку, которую они очень хотят. Они как дети — у них подавленная воля, стокгольмский синдром». Зачастую именно стажеры после выписки продолжают работать в мотивационных домах.

Вера уволилась из-за разногласий с руководителем программы. Однажды она отказалась принимать смену, потому что за день до этого одного из пациентов сильно избили. «Пришла — человек полумертвый лежит, со сломанными ребрами. Я медик и понимаю, что у него может быть внутреннее кровотечение. Я на себя уголовную ответственность за смерть человека брать не хочу. Мальчика отвезли в больницу, он остался жив, — вспоминает Карасева. — Но у меня был постоянный конфликт [с начальством] из-за того, что люди голодные, не высыпаются, с ними невозможно работать. Руководитель на это говорил: „Вера, ******** [отстань], а“». Сотрудников, избивших резидента, через несколько месяцев все же уволили.

Сама Карасева в итоге вышла замуж за своего бывшего подопечного. «Правила разрешают брак с резидентами только через год после их выписки, — говорит она. — Я решила уволиться и больше не возвращаться — было страшно».

«Государство ничего предложить не может»

Открыть свой собственный мотивационный дом несколько лет назад решил и Тимур Исламов. Он уже владел коммерческим реабилитационным центром «Парус», но обнаружил, что клиенты уходят к конкурентам — мотивационные дома предлагали свои услуги дешевле. Исламову порекомендовали обратиться к человеку по прозвищу Саша Гаишник, работавшему программным директором в одном из таких домов в Казани. «Мы с ним посчитали экономику, начали думать о команде, — вспоминает Исламов. — После нескольких встреч я приехал со своим сметчиком. Саша Гаишник начал перечислять то, что ему потребуется для работы: высокий забор, чтобы можно было вывести пациента за дом, пнуть по ноге и этого никто не увидел, пять пар наручников, шприцы, подвал. Медикаменты пообещал найти сам. Я остановил разговор». Вечером того же дня Тимур позвонил ему и сказал, что работать вместе они не будут. Еще через год он перестал управлять и реабилитационным центром — поставив, впрочем, новым хозяевам условие не сотрудничать с людьми вроде Саши Гаишника. «Если хочешь прибыли — надо открывать мотивационный дом, — объясняет Исламов. — Конкурировать в плане бизнеса с ними очень сложно».

Исламов уверен, что республиканские власти знают о мотивационных домах и о случаях смертей в них; по его словам, в неформальных разговорах чиновники поддерживают их методы. «Вопрос озвучивался на уровне президента республики, главы ФСКН. Никаких действий не было. У меня сформировалось мнение, что во власти боятся — считают, что народ будет на стороне мотивационных домов».

Несмотря на то что Исламов не принимает методы мотивационных домов, к проблеме реабилитации наркозависимых он относится неоднозначно — и приводит пример: несколько дней назад в Набережных Челнах на детской площадке поймали солевого наркомана с ножом. «В таких случаях принципы снижения вреда, которыми мы руководствуемся в фонде, не работают, — объясняет Исламов. — Солевые наркоманы бросаются на родственников с ножами, сидят в туалете по три дня. Заборщики [мотивационных домов] скручивают их и увозят, закрывая сразу несколько проблем. Государство же ничего предложить не может — в этой системе нет принудительного лечения, наркозависимого оттуда отпускают, и он опять хватается за нож. Мы в фонде работаем, мыслим и действуем старыми стереотипами. Нужно честно признать: ответа на солевую зависимость у нас нет».

«В душе было огромное облегчение»

Николай Андреев употреблял героин и пытался бросить шестнадцать лет. Однажды он попросил брата купить ему пятнадцатиметровую цепь, наручники и замок, приковал себя к батарее в своей квартире, чтобы можно было дойти до кухни и туалета. На следующее утро он протрезвел, нашел в квартире булавку, за пятнадцать минут снял наручники и пошел за новой дозой.

После очередного срыва он начал искать пути выхода. Рассмотрев несколько вариантов, Андреев решил пойти на реабилитацию в «терапевтическое общество» — но через месяц лечения пришел к его администрации и сказал, что едет домой.

Сейчас он объясняет это для себя тем, что болезнь толкала его на саморазрушение. «Я видел, что до этого из центра собирались уходить под предлогами „срочно копать дедушке картошку“, „работать“, „жениться“, „учиться“ — в общем, обманывали себя. Я честно сказал консультантам, что иду дальше колоться. Против этого трудно что-то сказать, я взрослый мужчина, волен делать то, что считаю нужным, какое ваше дело?»

Консультанты предложили подбросить его до вокзала и посадили в машину — а на заднее сиденье вместе с Андреевым сели двое крепких ребят. Вскоре он понял, что едут они вовсе не на вокзал, а в мотивационный дом. «Я безумно разозлился: меня, самостоятельного взрослого, везут куда-то. Но кроме злости у меня в душе было огромное облегчение, что я снова не стал колоться». В доме Николай провел десять дней — первое время планировал побег, но потом решил продолжить лечение и вернулся в «терапевтическое сообщество». Он уверен: если бы его тогда отвезли на вокзал, он бы продолжил употреблять наркотики и умер. «Теперь у меня есть чистота, жена, дочь. Мама, которая до того говорила: „Лучше бы я тебя не родила“, недавно она впервые в жизни сказала, что гордится мной».

Сейчас Николай руководит собственным реабилитационным центром.

Работает в системе реабилитации теперь и Александр — он забирает резидентов для одной из «мотиваций». Впрочем, это только один из трех его источников заработка. По его словам, единственное, что удерживает его от срыва, — дети. С матерью, которая отправила его в мотивационный дом, он возобновить отношения так и не смог. Как сложилась жизнь Дениса, неизвестно: после записи видеоинтервью с Курманаевским на связь он не выходил.

«Почему и как появились мотивационные дома? — задается вопросом Владимир Менделевич. — Общество и сверху, и снизу стало думать о том, что делать с людьми, которые не хотят отказаться от употребления психоактивных веществ. Сверху предложили принудительное лечение; снизу родители и родственники, которые не могли справиться со своими детьми, увидели, к сожалению, только один способ — сломать, изолировать, заставить изменить поведение. Мнение, что это не болезнь, а дурь в голове, которую можно выбить насильственным методом, — это глобальная неграмотность».

Менделевич считает, что государство сейчас само толкает людей на то, чтобы они обращались в систему мотивационных домов: «Учет, неадекватные методы терапии, использование нейролептиков, которые делают человека овощем, — перечисляет нарколог недостатки системы. — Сама наркологическая служба косвенно ответственна за существование мотивационных домов».

«Мы не знаем, что делать, — говорит Тимур Исламов. — Когда я только открыл фонд, я мог прийти к героиновому наркоману, поговорить с его родителями. Он воровал, но был адекватным человеком, с которым можно взаимодействовать. Теперь это маловероятно — солевые наркоманы ведут себя, грубо говоря, как психопаты. Решение проблемы всегда находится посередине: с одной стороны людоеды, с другой — полный гуманизм. Понимаю, что говорю крамольную вещь, я сторонник гуманистичного подхода, но если сейчас к нам в кафе зайдет человек с ножом — что мы, гуманисты, будем делать?»

Ильнур Шарафиев

Казань