ИНТЕРВЬЮ: «Творчество лечит. Когда я выхожу на сцену, я забываю о своих передрягах и "болячках"»
– Очень много у вас регалий действительно, начать хочу именно с оркестра. «Оркестр мечты» – вы о нем мечтали?
– Он достаточно известен среди людей, которые интересуются театром. В Москве у нас стационарная площадка, на него практически всегда раскуплены билеты – я к тому, что мы достаточно известны.
В Красноярске мы, по-моему, во второй раз. «Оркестр мечты» – во-первых, красивое название, во-вторых, речь идет о том, что должна быть у человека мечта и за мечту нужно бороться, чтобы она оставалась всегда с тобой. Без мечты немножко скучновато. Вот, собственно, короткий смысл.
– Когда она у вас появилась?
– Мечта создать оркестр? Нет, моя мечта к созданию оркестра никакого отношения не имела. «Мечт» много, они видоизменяются. Мечта – это то, что не должно исполниться. Если это исполняется – то это уже цель, ты ее достиг и это прекращает быть мечтой.
Мечта – это что-то недосягаемое и недоступное, поэтому она должна быть у человека, чтобы стремиться куда-то, к чему-то. У меня никогда не было мечтой создать оркестр, более того, когда мне предложили, я немножко был в оцепенении: какое я имею отношение к духовому оркестру, духовая музыка ко мне?
Как оказалось, имею, и духовая музыка имеет ко мне прямое отношение. Во всяком случае, когда я прихожу и выхожу на сцену с ребятами – их 30 человек – я забываю о своих передрягах, о своих ссорах, о своих каких-то "болячках" и так далее. В общем, у меня это тот случай, когда музыка, простите за громкие слова, когда творчество лечит.
– А можно сказать, что одного театра вам уже мало, хочется, чтобы музыка стала самостоятельным чем-то?
– Знаете, мне театра достаточно вполне, даже чересчур много. Я не знаю больше примеров существования артиста и оркестра. Я вам более скажу, поскольку мы уже больше 6 лет вот так существуем, то уже очень многие стали это делать, не ссылаясь на меня и на мой оркестр, в общем, многие драматические артисты стали любить создавать какие-то коллективы, с ними работать. Но я могу смело сказать, что первым был я. Просто так случилось, это своего рода ноухау, мы очень гордимся, что мы были первыми. Театра мне вполне хватает.
– А кино? Где вас больше сейчас: театр или кино?
– Бог с вами, в кино я вообще очень мало. Я разговаривал недавно в Сашей Петровым, который работает в театре Ермоловой, которым я руковожу. У нас была такая игра, мы как бы брали для канала «Россия» друг у друга интервью. И когда мне дали справку о нем, я говорю: Саша, у тебя 36 фильмов, у меня – 31. А ему 27 или 28 лет!
А вы говорите: «Кино»… Кино никогда не занимало большое место в моей жизни. Просто элементарно сказать, что последний мой фильм был «Легенда №17», а было это сколько лет назад? Поэтому в кино я снимаюсь немного, но не потому что это принцип какой-то…
– Потому что вы часто отказываетесь…
– Я редко снимаюсь именно потому, что я часто отказываюсь. Просто потому, что я снимаюсь, когда посчитаю нужным, это не принцип у меня мало сниматься. Было бы много хороших предложений – я бы с удовольствием пошел бы на все.
– Я слышала в каком-то из ваших интервью, что вы говорите: «Материал не всегда хороший». Хороший вы цените и стараетесь в нем участвовать.
– Да, конечно.
– А где критерий того, что можно считать хорошим сценарием, а что нехорошим?
– Ой, вы знаете, это очень сложно. Критерий, конечно, твоя интуиция творческая, слава Богу, что у меня есть и я пока не растерял – это интуиция, 100%. Плюс, вы знаете, конечно, команда.
Потому что когда Федор Бондарчук позвонил, предложил – это опять же я поразился тому, что я угадал. Угадал, потому что в фильме, когда я его посмотрел, было гораздо больше, чем было заложено в сценарии – это и есть качество режиссуры.
Артист, в конце концов, за выходные данные фильма не отвечает, естественно, он может улучшить, может ухудшить картину своим существованием.
Конечно же, за финальный результат отвечает режиссер. Вот тут я увидел, что режиссером была – я имею ввиду «Притяжение» – проделана серьезная работа.
Как-то я умею угадывать – пока меня это устраивает.
– Какие-то сценарные повороты – ординарные, неординарные – вот это уже не имеет смысл?
– Вы знаете, это уже очень сложно объяснить: то ли сценарные повороты, то ли полное ощущение, что состав компонентов вдруг слагается, и каждый понимает, что это может случиться, это может произойти.
– Вот здесь есть необычные весьма сочетания – Чертаново, инопланетяне…
– Вы знаете, для меня ни инопланетяне не были настораживающим – я давно считаю, что они среди нас ходят – ни Чертаново тем более. Что мне Чертаново?
Как мне говорят: «Как вы могли сниматься на хромакее»? Как все нормальные артисты: чуть-чуть фантазии – и вперед. Это же наша профессия, мы давно научились в кино играть без партнеров. Что нам без декорации сыграть, что такого?
Поэтому никаких новостей, мне просто понравилось, я просто понял, что надо участвовать в этом, вот и все.
– Зрители уже могут оценить, в кинотеатрах все это идет. Многие, кто уже оценил, говорят, что есть некий социальный подтекст. Бирюлёво вспоминают, еще что-то. Социальный подтекст вообще важен для ленты?
– Смотря какой жанр, где-то он совершенно не обязательный. В «Бриллиантовой руке» вряд ли важен какой-то подтекст социальный. В данном случае, он возник, я не могу сказать, что он был в сценарии – это то, о чем я говорил выше.
Вот эта история, грубо говоря, вопросы: а готовы ли мы к этой встречи, а что вообще произойдет, а что вообще «стадное чувство», а что такое «толпа», а что такое наше развитие, а что такое «мы» по сравнению с тем, что еще существует.
А он существует, какой-то вечный космос и так далее, бесконечное пространство... Вот все эти вопросы возникли, опять таки, по выходу фильма, в сценарии я их вот так вот не проглядывал, чтобы 100%.
– Вы как художественный руководитель, как режиссер, который может сам найти этот подтекст, составить его. Вот как считает, может, где-то политика, где-то социальная жизнь, она должна быть в театре, в кино?
– Я вам говорю – это все зависит от жанра: где-то она должна быть, где-то не должна быть. Я – против, я человек аполитичный.
Другое дело, что нас заставляют, нас пичкают. Новости раньше смотрели, я был маленький, а дедушка у меня смотрел в 8 часов последние «Известия» и все, больше новостей не было. А у нас круглосуточно показывают новости, внешнюю политику, курс доллара.
Но мы привыкаем ко всему подряд, поэтому и к этому привыкли. Нас заставляют, мы думаем об этом – ничего хорошего в этом нет.
Я считаю, что в театре, в кино, надо отдыхать от этого, но задуматься о том, что происходит вокруг без, как вы говорите, социальных подтекстов, невозможно.
– Совсем недавно Райкин высказался о цензуре. Ливанов тоже высказался (о власти президента Путина). Вот такие вещи – вы как к ним относитесь?
– Я отношусь в разных случаях по-разному. Мне сложно обсуждать это. Я не считаю, что такие вещи нужно высказывать.
И речи Константина Аркадиевича (не знаю, где Василий Борисович высказывался), то, что он говорил, мне кажется, можно было это сделать по-другому, на него не было бы тогда такой агрессии внутри театрального и киношного цеха.
Мы знаем, что такое цензура, цензура была и, конечно, с тем, что сейчас происходит никак вообще несравнимо. Сейчас вообще другие процессы начинают давить на художника, но я не думаю что это имеет отношение к цензуре.
– Экономические какие-то, вы имеете ввиду?
– Ой, много. Это мы с вами сейчас уйдем в дебри…
– Такие истории помогают нам понять то, как театр существует сейчас.
– Слушайте, в театре работают люди. Все тоже самое, что давит на вас, на ребят операторов, на звук – тоже самое давит и на артиста. Это такие же люди, я вас уверяю, как и все.
Другое дело, что театр сейчас, я так всегда говорил…Кино, поскольку оно вошло в каждый дом, ты можешь остановить, пересмотреть, попить кофе, почавкать. Поэтому оно немножечко теряет свой смысл, оно немножечко перестает быть искусством.
Потом, кино очень зависит от технологии. Вот выключили свет – все, кино исчезло, а театр – нет, театр останется. Не потому, что я работаю в театре.
Столько раз предрекали смерть... Всему смерть, мы никто не знаем, что будет через 10 лет, кто нам может рассказать, чего мы достигнем? С этой нашей современной историей, техническими, научными возможностями, и так далее. Это все увеличивается, убыстряется в геометрической прогрессии. Мы не можем знать, что через год будет. Уж какие там 10!
– Вы, наверное, не одобряете такие постановки, где какие-то гаджеты, телефоны?
– Да Бог с вами, как я могу не одобрять, это наша с вами жизнь. Я сам пользуюсь этим. Другое дело, когда это нужно, когда это толково используется – почему нет? Просто нельзя из этого делать культа.
– У красноярского зрителя не всегда есть возможность посмотреть спектакль в театре Ермоловой, но очень хочется понять, что там происходит, какие там веяния. На что вы делаете ставку?
– Вы знаете, ни на что я не делаю ставку. Ко мне приходят режиссеры, в основном это молодые режиссеры, приносят пьесы. Я с ними разговариваю, в результате разговора понимаю, беру я в постановки пьесу с этим режиссером или не беру.
Я не могу сказать, что у меня есть какие-то направления: в этом направлении мы работаем, в этом не работаем.
Как любой художественный руководитель я вам скажу, что мы работаем в направлении таланта. Если он чувствуется, если он ощущается в человеке, который пришел с таким предложением, значит зеленый свет.
– У вас очень много молодых артистов. Вы на них как смотрите в театре?
– Они коллеги мои, по-другому не может быть.
Пол Скофилд, по-моему, великий британский артист, он отказался от звания «сэр», когда королева ему выдала почетное звание – у них это самое почетное звание. Он отказался от него не потому, что у них там кто-то против. Он говорит: «Потому, что я выхожу на площадку с этими ребятами, поэтому я не могу быть для них "сэром"». Так же и я не могу быть. Что-то потеряется. Как минимум, они меня уважают, но как минимум и я их уважаю. На этом должно строиться взаимоотношение.
– Модно очень критиковать молодое поколение.
– У меня нет вообще ни претензий, ни восторга по поводу молодого поколения. Оно есть и есть. Оно такое же, как когда-то были мы. Потом через 10 лет придет еще новое поколение. Но у них будет к тем, кто идет за ними и так далее. Это нормально абсолютно.
Опять же, когда меня спрашивают про «Притяжение», что там одни молодые. На площадке нет ни молодых, ни старых, я вас уверяю, – есть коллеги талантливые и не очень.
– «В молодых плохо то, что мы уже себя к ним не причисляем»?
– Да, я когда-то так сказал.
– Вместе с молодежью вы для соцсетей снимали какую-то программу. Есть ли сейчас эта программа?
– Какая программа?
– Где вы рассказывали новости садились на камеру.
– Поскольку у нас Ермоловский театр, у нас такая есть программа «ЕТВ», которую мы выпускаем каждый месяц, действительно пускаем в сеть. Я прихожу к ним, они каждый месяц делают выпуски.
– Это что-то новое для вас? Это выбивается от классического актерского существования.
– Ну и слава Богу! Это для меня абсолютно элементарное: ребята делают «ЕТВ» и пускают в сеть, что тут такого?
«Олег Евгеньевич, придите, мы вас поспрашиваем». Я прихожу, и меня спрашивают. У меня проблем войти ли в эту комнату, где они сидят и пустят это во все эти Instagram, «ВКонтакте» и так далее – меня это мало волнует. Это реалии сегодняшние.
Вообще не нужно об этом заморачиваться, сильно думать об этом не надо. Оно есть и есть и уже никуда не денется. Вы про телефон уже не думаете?
Когда-то я смотрел замечательный сериал «Аббатство Даунтон», там Мэгги Смит, замечательная британская артистка. Она сидит – тогда только что появился телефон – она сидит, возмущается: «Чтобы я поменяла живое общение с общением через эту гадость металлическую!» – вот вам реакция была на телефон! Поэтому, вот вам, сейчас реакция на эти гаджеты будет через 20 лет выглядеть как Мэгги Смит, ругающаяся на телефон.
– Что для вас еще ново? Поставить что-то, найти новый жанр, новый формат.
– Новый жанр найти невозможно – новый формат возможно придумать. Вы знаете, я хочу, чтобы театр жил нормальной жизнью. Это долгий процесс – создать коллектив. Я сейчас понимаю: то самое молодое поколение, о котором мы говорим с вами, является ядром театра Ермоловой.
Я очень рад, я хочу, чтобы они встали все на ноги, чтобы зазвучали в полный голос их спектакли и их роли, и так далее – это основное мое направление.
– Но в слово «коллектив» вы что-то особенное вкладываете?
– Слово «коллектив» я вообще не очень люблю, потому что коллектив, как правило, практически всегда неправ. Я люблю коллектив как собрание индивидуальностей. А коллектив – это какая-то масса, я не очень люблю массу. Люблю индивидуумы.
– Интуиция: мой человек/не мой человек или талантливый/неталантливый?
– Конечно, второе: талантливый и неталантливый. Что значит «мой» – «не мой»? Это жизнь покажет, что с ними, детей крестить?
– Чему-то удивляют те люди, которые приходят только с театральных училищ?
– Да, конечно, иначе бы я их не смотрел. Талантом – единственным, чем можно удивить.
– Они – другие?
– Я вас умоляю! Ну какие они другие? Точно такие же. Есть более талантливые, есть менее талантливые – ничего другого в них нет.
– У вас первая картина называлась «Жду и надеюсь». Вот сейчас можете про себя сказать: жду и надеюсь?
– Не знаю, что я жду и надеюсь... Просто жду и надеюсь. Знаете, судьба готовит сюрпризы ежедневно, другое дело – увидеть эту дорожку, которая ведет к сюрпризу, пройтись по ней правильно, не сворачивая – вот это самое главное. Ждать и надеяться нужно всегда. А там что-то в результате и получишь.
– Каких-то таких ступенек нет?
– Конкретных – нет. Вот сейчас мы репетируем «Макбет», где я буду играть Макбет, вот я жду и надеюсь, что это будет хорошая премьера, у меня хорошая роль и в целом хороший спектакль.
– Ну а в кино что мы ждем?
– Ничего не ждем. Я снимался в первом сезоне сериала «Гоголь», но он к автобиографии Гоголя не имеет никакого отношения. Такая, фантазия на темы Гоголя. Там есть главное действующее лицо – Николай Васильевич Гоголь, а я играю такого...не буду говорить, какого, сейчас запрещено все рассказывать, вот, мне кажется, это будет очень интересно. Но съемки еще не закончены. В любом случае, это телевидение, в любом случае это сериал.
– У вас к телевидению отношение еще хуже, чем к кино?
– Никакого: оно для меня, ну, зудит и зудит. Спокойно обхожусь без него. Извините, конечно, за слово «зудит».
– Не искусство или искусство?
– Да вы обалдели! Какое же это искусство?
– А почему вы уделяете свое время драгоценное, отрываете себя от театра?
– Да в смысле, вот сейчас на 15 минут? Ничего страшного, я могу в течение суток 15 минут уделить.
– Ради Гоголевских историй, ради кинопроектов...
– Там роли интересные, там режиссер интересный, там способ подачи материала интересный, там придумка интересная.
– То есть, вот это может вас зацепить и затянуть в кино хотя бы еще на несколько лет?
– Конечно, будем надеяться.
– Кстати, о том, что от вас ждут. Может есть какие-то письма, пожелания от поклонниц?
– Вы знаете, я, честно говоря, не пользуюсь ни почтами, иначе тут была бы катастрофа. А письма – я не могу сказать, что я их читаю, давно уже. Вы знаете, когда-то очень давно получил несколько гадских писем, и я просто перестал их читать.
– В театре что еще будет? Может, кто-то из красноярцев специально ради театра приедет.
– Да пусть приезжают. У нас есть, что и сейчас смотреть. У нас сейчас будет «Макбет», у нас будет «Чайковский» – спектакль по сценарию Юрия Арабова. И начнем мы сезон со спектакля «Утиная охота» где Саша Петров будет играть Зилова, главную роль.
– А для вас спектакли все одинаковые или вы какие-то выделяете для себя?
– Как для художественного руководителя, я никаких оценок не раздаю, потому что это неправильно. Потому что театр – это такой улей. Там можно только чуть-чуть усмехнуться – и уже сделают из этого далеко идущие выводы, которых ты не имел ввиду вообще.
– А по другим театрам вы ходите?
– Очень редко. И время жалко, и хожу уже на только очень проверенные. Я работаю в театре. У меня мало свободных вечеров, и я должен переться в другой театр? Я в своем бываю часто, мне хватает.
– Актеры говорят, что театр – это дом.
– Нет, дом – это дом, театр – это театр.
– Это легко или нелегко?
– Так должно быть.
– Вы говорили: «Я не люблю работать».
– А я и сейчас могу сказать, что я не люблю работать.
– Как же тогда удается?
– Вот заставляю себя, представьте, 30 лет на сцене – заставляю себя работать.
– То есть это такой секрет ваш успеха.
– Не знаю, наверно.
– Плюс удача.
– Удача, безусловно.
– А еще какой-то есть компонент?
– Да хватит этого.