Илмар Лапиньш. Встреча с оркестром 30 лет спустя

19 февраля в 18.00 в Органном зале Томской филармонии Томский Академический симфонический оркестр будет играть под управлением Заслуженного деятеля искусств Илмара Лапиньша. В программе «Музыка воды» прозвучат произведения Генделя, Чайковского, Римского-Корсакова и других композиторов. Илмар Артурович Томску – человек не чужой. С 1985 по 1990 он был Главным дирижером Томского симфонического оркестра. Здесь, в Томске, у него родился сын. В Асине похоронены его бабушка и дедушка.

Фото: Александр Сакалов

–Альтистка Света, контрабасистка Наташа Баталова, Ратушный, ударник Илья, Красушкин, виолончелистка Василя, которую мы взяли прямо из музучилища, потому что некому было играть. Как она играла - страх и ужас, а сейчас она – профессионал, все-таки тридцать лет в оркестре играет. Человек десять еще осталось из того состава.

— Как они вас встретили?

Илмар Лапиньш улыбается и распахивает руки — вот так! Каждый день после репетиций подходят ко мне, разговариваем...

Илмар Лапиньш и Моисей Мучник. Томск. Середина 80-х гг.

–Говорят, что в первый раз Вас в Томск Лигачев приглашал еще в 1971 году. Это так?

– Да, это было. У меня был концерт в 1971 году. Я поступил в московскую аспирантуру. Я в 70-м закончил консерваторию и работал в Ярославской филармонии ассистентом дирижера. И про меня ходили уже всякие… отзывы. Потому что приезжало много музыкантов. И меня начали пробовать в разные ипостаси. Я поступил в аспирантуру. Причем без рекомендации, без национального места. Я стал поступать, и мне сказали, мол, можете поступать, но мы не возьмем. Потому что возьмем сына… одного композитора. Но я стал поступать. И поступил вместе с ним. Нашли для меня место. Я познакомился… Был такой профессор Лев Николаевич Власенко и он сказал: «Мы с тобой играем в Таллине и в Томске». В 1971 году.

В Томске мы играли Брамса, а в Таллине Листа. Томск был сначала. Здесь был оркестр. Я только что вылупился из яйца. Дирижер… Дирижер вообще-то начинается после шестидесяти. Был такой дирижер Саулас Сандецкис в Литве. Он так говорил. И он, в принципе, прав. А все, что до того – долгая увертюра. И вот начало моей увертюры пришлось на 1971 год, на Томск. Хотя, впрочем, в том же 1971 году у меня был первый гастрольный концерт в Иркутске. В мае месяце. До Томска. В Иркутске мне тогда сказали, что хотели меня посмотреть на второго дирижера, но, мол, слишком я для второго оказался хорош. Надо мне на главного идти.

И потом мне предложили главного дирижера в Куйбышеве. А я сказал, что поступил в аспирантуру. Как куйбышевский худрук тогда ругался на меня! Тебе тридцать лет, говорил, ты – сосунок, а тебе предлагают главного дирижера! Не нужна тебе никакая аспирантура. Бери оркестр! Нет, говорю. Я хочу в аспирантуру…Упрямый я все-таки. Прибалт. И вот уже аспирантом я приехал в Томск. Лигачев был на концерте. И предложил мне место главного дирижера. Здесь. Сказал: «Я тебе даю квартиру на улице Ленина. Трехкомнатную.» Я сказал, что поступил в аспирантуру. Не хочу, мол.

Фото: Александр Сакалов

Потом уже гораздо позже помню Лигачева на концерте. Это уже другое время было. 1989 год, кажется. Лигачев тогда уже в Москве был. И в Томск приехал. Они вместе с Мучником/ М.М.Мучник – директор Томской филармонии в 1984-90 годах – ред./ сидели. У нас был с Яковом Рафальсоном/артист Томского театра драмы Яков Орлов – ред./ концерт. Импровизация. Яков говорил: «Вот у меня есть любимое стихотворение, а у Илмара – любимая нота. Я сейчас прочту стихотворение, а Илмар тем временем скажет оркестру, что играть». Это была туфта, конечно. Все было отрепетировано. Он как раз и сказал, что Лигачев в зале. Что-то прочитал. А я, чтобы быть более правдоподобным, начал что-то искать. Он не выдержал, спрашивает: «Что ты ищешь?». А я говорю: «Я потерял ноты!». Это все было слышно. Яша говорит: «Перестань! Ты что делаешь! Быстро найди!» Я говорю, нашел, мол. Яша рассказывал, что видел, как на словах про потерянные ноты Мучник начал сползать с кресла. Лигачеву, кстати, очень понравилось. Читали тогда Северянина, Белого, молодого Маяковского. Лигачев меня вспомнил, как Мучник сказал. Как он приглашал и я отказался.

– Дирижер, значит, окончательно после шестидесяти начинается… Физически тяжелая же работа. Что добавляется после шестидесяти, что дает новые возможности?

– Не знаю. Опыт, наверное. Силы, вроде, тоже какие-то есть еще. Мне немножко больше, чем шестьдесят. Мне больше, чем семьдесят. Но что теперь сделаешь? Мой один приятель, концертмейстер государственного оркестра Израиля, говорит, что к ним каждый года приезжают два дирижера, каждому из которых по восемьдесят пять. Один из них даже не сидит во время репетиции на высокой табуретке. Стоя дирижирует. В восемьдесят пять лет! Так что все не так уж плохо!

– У Вас за плечами работа в разных оркестрах. Последние годы Иркутск. А потом? Может быть что-то дальше?

– Иркутск и Томск, надо сказать, похожи. И города. И публика. Интеллигентная публика. Что же до вопроса вашего, то не знаю. Думаю, Иркутск – последний. Не могу сказать, что я сделал иркутский оркестр. Там было очень много талантливых музыкантов. Но я довел его до какого-то качественного состояния, которого раньше не было. Могу сказать это, не кривя душой. Сейчас нужно… как-то…немножечко погреться в солнышке успеха.

Фото: Александр Сакалов

Мы только что были в Петербурге. У нас была премьера симфонии Свиридова. Интересно то, что Свиридов написал эту симфонию, когда ему было двадцать два года. Симфония закончена 4 сентября тридцать седьмого года. Там есть привет Шостаковичу, привет Рахманинову. Но там есть душа Свиридова. У него такая русская душа девятнадцатого столетия. Не двадцатого! Для меня Свиридов – великий русский композитор девятнадцатого века. Его «Метель», я считаю, это русская классика. Вальс из «Метели» – это кое-что!

Так получилось, что когда я работал в Большом театре, он был на двух моих спектаклях. Солист этих спектаклей Бектемиров, царство ему небесное, был вхож в дом к Свиридову. В общем, Свиридов был на этих двух спектаклях. И потом я был один раз у него дома. Я не помню, о чем говорили. Старался восстановить, но не помню. Помню только ощущение: я сижу рядом с гением. Я его всегда считал гением. Это было до Томска еще. А потом, когда Свиридова не стало, мне позвонили из «Известий» и попросили сказать несколько слов про Свиридова. Я подумал: кто я такой, чтобы говорить про Свиридова. Но сказал. А потом его родственники решили отдать эту симфонию не Темирканову, не Гергиеву, а именно Лапиньшу. В Иркутске. Мы начали эту симфонию готовить в мае. И я оркестру сказал: «Ребята, для Мравинского, его оркестра было большим событием, когда Шостакович приносил свою новую симфонию Мравинскому. Сегодня такое же событие в Иркутске. Мы играем еще не играную симфонию гениального композитора!» Мы открыли сезон 18 сентября, а 2 декабря симфония прозвучала в Петербурге.

– А почему ее раньше не играли?

– А потому что в тридцать седьмом в Петербурге был пленум композиторов. И эту симфонию раскритиковали. Он страшно обиделся. Он сказал, что сожжет ее. Сейчас есть его письма. Потом он симфонию спрятал. Слава Богу, не сжег. А потом во время войны был пожар на даче у Свиридовых. Полдома сгорело. Все были совершенно уверены, что симфония сгорела. Но, как известно, рукописи не горят! Нашли симфонию через двадцать лет после его смерти.

–Что чувствуете сейчас, когда репетируете в концертном зале Томской филармонии тридцать лет спустя?

–Страшная машина времени. Я почти не чувствую разницы. Я иду на репетицию в этот зал и кажется – все то же самое. Но что-то изменилось.

– А что изменилось?

– …Ну, наверное, самое главное, что нет Мучника. Я считаю, что я работал у Мучника. Не потому что я сижу в вашем доме…Мы в Москве в последний раз разговаривали ровно за день до его гибели. Встретились, про разное поговорили. Я знал, что ему улетать на следующий день. Позвонил утром, предложил проводить в аэропорт. Он отказался. Не надо, мол. Увидимся еще. А через несколько часов – авария. Про которую я узнал через десять дней. Юля позвонила и сказала, что отца нет. Я сразу, как только голос ее услышал, понял все. И почувствовал, что слезы из глаз текут…Съездил вчера к нему на могилу. Поговорили...