Рукотворный ландшафт протеста. Почему государство хочет выглядеть полицейским
Если новинка сезона – казаки, то и отталкиваться надо от казаков. Раньше их не было, теперь есть, и известно даже, что за ними стоит московская мэрия, такой, как все понимают, влиятельный и самостоятельный политический субъект, способный вести какую-то собственную игру. Условно говоря, Сергей Собянин, восемь лет играющий в лучшего друга креативного класса, повелитель лавочек и велодорожек, буквально на днях совсем по-ельцински катавшийся в московском метро, – вот он, наверное, захотел зачем-то избавиться от симпатии людей, приведенных к нему Капковым и Серебренниковым, поэтому без особой нужды привлек этих казаков помогать Росгвардии, перетягивая на себя ее монополию на насилие во время несанкционированных массовых акций.
Понятно, что на самом деле никакого Собянина и никакой мэрии в этом сюжете нет и все поиски формального субподрядчика, притащившего на Пушкинскую казаков с нагайками, особого смысла не имеют – это могла быть мэрия, могло быть МВД, мог быть институт пчеловодства, но в любом случае за казаков отвечает власть, и ответственность распределена по всей вертикали – от полицейского, который по какой-то причине не трогал человека с нагайкой, до Владимира Путина, чьей инаугурации все происходящее и посвящено. Ответственность за казаков на Пушкинской несет власть, детали не важны.
И надо сказать, перед нами абсолютно советская мифологема, в которой, даже несмотря на «Тихий Дон», историческая роль казачества была редуцирована до участия в подавлении демонстраций в царской России; то есть в советском школьном учебнике истории 1937 или 1984 года не существовало никакого другого казака, кроме того, который нагайкой бьет участников протестов 1905 года. Казачья постсоветская история, когда какие-то мужчины надевают папахи, говорят «любо» и что-то себе воображают, а все остальные над ними смеются и обзываются ряжеными, – вот эта история, проделав впечатляющий круг, вернулась в тот же старый советский учебник и сидит теперь в нем как влитая. Нет никакого «любо», да и ряженость, в общем, не такая уж и ряженость – все по-настоящему и все как раньше; они помогали полиции в начале прошлого века, они же помогают ей и теперь. Люди, которые это придумали, очевидно, цитировали именно советский учебник, добиваясь не столько правоохранительной эффективности – ее-то и одна Росгвардия могла обеспечить, – сколько однозначного узнавания, чтобы сочетание полицейской операции и погрома давало на выходе именно бесспорное ощущение политической реакции, подкрепленное буквально генетической памятью – если не жертв царизма, то воспитанников советской культуры, которых и сегодня большинство как в обществе, так и тем более во власти.
И это дает почти абсолютное ощущение игры, в которой все понарошку.
Подпишитесь, чтобы прочитать целиком
Оформите подписку Redefine.Media, чтобы читать Republic
Подписаться [Можно оплатить российской или иностранной картой. Подписка продлевается автоматически. Вы сможете отписаться в любой момент.]