«Ситуация с Аней Павликовой — это акт устрашения молодежи»

Интервью актрисы Яны Трояновой. Она — одна из заявительниц московского «Марша матерей» против дела «Нового величия»

12 августа в фейсбуке было создано мероприятие «Марш матерей»: его организаторы призывают всех желающих пройти вечером 15 августа от Новопушкинского сквера к зданию Верховного суда в Москве, требуя освободить фигуранток дела «Нового величия» — 18-летнюю Анну Павликову и 19-летнюю Марию Дубовик. Мэрия Москвы просит не проводить эту акцию. Одной из заявительниц мероприятия, не согласованного с властями, указана актриса Яна Троянова, игравшая в фильмах «Страна ОЗ», «Жить», «Волчок», а также исполнившая главную роль в комедийном сериале «Ольга». Спецкор «Медузы» Саша Сулим поговорила с Трояновой.

— Как вы оказались среди организаторов «Марша матерей»?

— Когда я увидела в фейсбуке, что неравнодушные люди — и особенно матери — собираются пойти на митинг, я тут же им написала, что приду. Все было просто — нужно было только нажать на кнопочку «Иду». Видимо, я была одна из первых, поэтому ребята, которые это все затеяли, поставили меня в организаторы. Это я уже потом увидела, но ничего страшного, пускай так.

Для меня участвовать в этом митинге — это дело чести. Я туда иду со своим лозунгом — я не собираюсь брать никакие плакаты, но в моем сердце один крик: «Прочь руки от наших детей». Ведь они уже на детей перекинулись.

— Почему, как вам кажется, митинг решили посвятить именно Ане Павликовой и Марии Дубовик, ведь в России несправедливые решения выносятся в суде сплошь и рядом?

— Хватит уже молчать! Это действительно не первое дело, но это еще и дети. Мы живем в страшное время, у нас в стране происходят политические репрессии, и мы не можем отсиживаться и дальше. Прожить молча такую поганую жизнь, сидя на диване у себя в конуре, я не готова. Сегодня они, завтра мы. Отмалчиваться у меня не получается, я по-другому не могу. Не выходить на такие митинги, не подходить к суду Серебренникова, не подписывать прошения и петиции в защиту Олега Сенцова. Большинство людей в нашей стране даже не подозревают, как много у нас политзаключенных. Это страшно.

— Вы надеетесь на то, что митинг что-то изменит, — или выходите, просто потому что иначе нельзя?

— Я люблю, когда мои действия к чему-то приводят. В последнее время у нас ничего не получается. Только если мы так себе будем говорить, у нас вообще никакой надежды не останется. Я горжусь людьми, которые выходят на улицы, я горжусь, если с кем-то из них знакома. Порядочные и честные люди, неспособные молчать, для меня пример.

Ситуацию с Аней Павликовой я воспринимаю так: это акт устрашения той молодежи, которая выходит на митинги. Я не могу прийти на митинг и сказать детям: «Бегите домой». Они ведь знают, зачем туда идут, их же туда никто не тащит. Но таким образом их начинают сейчас запугивать и загонять в стойло. Наше дело — защищать наших детей. Я сама потеряла сына, я знаю, что это такое. Я знаю, что сегодня чувствуют родители. Именно мы — взрослые — должны выходить, чтобы честно смотреть в глаза этим детям и сказать им, что мы рядом.

— Когда случился этот перелом? Когда вы поняли, что больше молчать не можете?

— Это произошло, когда Россия присоединила Крым и стало понятно, что мы становимся агрессорами. Уже тогда я не питала никаких иллюзий, что все скоро изменится в лучшую сторону. Этот случай — такой же, но весь ужас в том, что это дети.

Я не понимаю, почему мы можем отражать нападение внешнего врага, но когда на нас нападает собственное же правительство, наши мужики — основная масса — сидят под лавкой. Мы великая страна только тогда, когда на нас нападает внешний враг, но когда нападает внутренний, мы бессильны.

Когда мы напали на Крым, это для меня была трагедия. После этого и начались аресты политзаключенных, дело Олега Сенцова, который сегодня умирает не за себя, а за родину. Мы с Олегом познакомились [на фестивале] в Роттердаме, где [мы] смотрели его картину «Гамер», а он нашу — «Жить». Уже тогда было видно, что это честный, прямой, настоящий человек.

Для людей, которые стоят за правду, точка невозврата случилась давно.

— Несправедливый суд и политические преследования коснулись сегодня и людей вашей профессии, кинематографистов. На ваш взгляд, они должны об этом говорить?

— Если сердце велит, то конечно [да]. Просто основная масса артистов боится потерять профессию. Они просто не понимают, что уже все потеряли: они потеряли право голоса, они не снимаются в хорошем кино, они снимаются в залипухах. Но они продолжают сидеть дальше и бояться тогда, когда они имеют возможность рассказать большому количеству людей о том, что происходит в стране. Ведь в регионах люди смотрят телик, верят пропаганде, которая каждый день рассказывает им, что на нас нападает Америка, а мы хорошие. Я пыталась разговаривать с простыми людьми — бесполезно. Задача интеллигентных людей, которые понимают, что происходит, общаться с людьми, обращаться к людям, рассказывать, что на самом деле происходит.

— Вы сами делаете это?

— Конечно. Сейчас я по фестивалям практически не езжу. Но когда я получала приз GQ «Женщина года», я произносила со сцены слова поддержки. В основном я использую соцсети: инстаграм и фейсбук. Особенно тогда, когда происходит что-то острое, когда нужно уже не говорить, а орать.

Все понимают, что исторически русский народ на царя-батюшку по-настоящему никогда не восставал, бузил, но стоял на коленях. Придумали себе, что царь — это помазанник божий. Но какие же сегодня наши власти помазанники? Это же бандиты! Совершенно по-бандитски ведут себя с оппозицией и людьми, которые хотят правды и требуют ее.

Наверное, Звягинцев прав, когда говорит, что мы недостойны другого правительства и другой страны. Но я одно хочу сказать: я достойна! Я хочу жить в правовом государстве. И раз я этого хочу, то я хожу на все возможные митинги.

— Прямо ни одного не пропустили?

— Не пошла на митинг против повышения пенсионного возраста. Просто поняла, что пенсия — это моя [собственная] проблема. Я буду работать на свою старость уже сегодня, я буду думать, как мне поступить со своей жизнью, чтобы в старости я не была так унижена и не умирала в нищете. Тем более что предел моей старости — это 63 года. Если смотреть по нашему роду — нет у нас долгожителей.

Но мне хотелось, чтобы на эти пенсионные реформы среагировал простой народ, который никогда не выходил на митинги. Мне было интересно, сейчас они зашевелятся или дальше будут хавать сидеть. Слегка зашевелились.

— Вам было когда-нибудь страшно?

— А чего мне бояться? Ведь я уже не могу сниматься в авторском кино — его не спонсирует государство. У меня, как у любого другого артхаусника, это уже отняли. Валить из страны мне не позволяет совесть. Пусть меня слышат здесь десять человек, пусть сто или тысяча, но, может быть, мой голос кому-то нужен. Может быть, мое присутствие на митингах кого-то греет. Греет честных людей, греет молодежь. Глупо бояться, нужно уже бороться, обратно себе отвоевывать то, что у нас забрали.

— А оказаться в СИЗО, например, вам не страшно?

— Внутренне я готова, если что. Мы все понимаем, что сегодня это кто-то, а завтра это ты. По своей природе я не могу отсиживаться или отмалчиваться. Я уже их не помню, но наверняка у меня с самой собой были диалоги на эту тему и был вопрос: а ты не можешь заткнуться и просто пожить спокойно? У тебя только жизнь началась — прошлое у меня очень тяжелое и трагическое — иди поживи. Но сердце отвечало: «Я не могу иначе».

Точка невозврата в этом и состоит: по-другому ты жить уже не будешь, у тебя уже нет мирной жизни, ты живешь во времена репрессий. Я помню, как читала в школе «Архипелаг ГУЛАГ», как мы с моими сверстниками не могли простить предков за то, что они закладывали друг друга и писали доносы. И вот сегодня я присутствую при таком же историческом моменте, мы опять вернулись в сталинские репрессии. Это больно осознавать.

Саша Сулим