Она им не по зубам. Дело Прокопьевой как промежуточная неудача системы

Посадить Прокопьеву на реальный срок они, скорее всего, не решатся. Будут искать дальше, однажды найдут — кого-нибудь более спорного. Мужчину, сотрудника каких-нибудь совсем иноагентских медиа, автора каких-нибудь более злых текстов, при этом нехаризматичного, неприятного, нерусского (но и не кавказца; кавказцы идут в отдельном зачете, и опыт Абдулмумина Гаджиева это убедительно доказывает), которого не страшно будет показать по телевизору — смотрите, мол, какой гад, — и процитировать вслух: «Крым не наш! Деды не воевали! Да здравствуют гей-браки!»

Прокопьева, конкретная Светлана Прокопьева, как уже видно, им пока не по зубам. Таких людей могут сажать только оккупанты, а российская власть и ее силовики пока не переступили той черты, за которой комфортно чувствовать себя оккупантом. Буквальное олицетворение России, какой ее в женском образе можно изображать на плакатах, образцовая провинциальная интеллигентка, человек исключительного мужества, чье поведение с момента, когда собровцы ворвались полтора года назад в ее квартиру, и до сих пор, когда она ждет приговора, нельзя назвать иначе как непрерывным подвигом — она не отказалась от своих слов и от своего права критиковать государство, она не признала свою вину, она не боится смотреть в глаза обвиняющей стороне. Боится, наоборот, обвиняющая сторона — фальшивая экспертиза, торопливый военный суд, тишина в медийном сопровождении процесса; эй, если вы поймали преступника, где ваши победные реляции, где ваше торжество, где ваша гордость? Гордости нет. Палаческий стыд — вещь парадоксальная, но здесь именно он. Схватили человека, а удовлетворения нет никакого.

Писала бы она «Крым не наш» или «деды не воевали», это можно было бы, по крайней мере, торжественно цитировать; они же любят цитировать такие вещи. Прокопьеву в программе «Время» не процитируешь, потому что с ней не поспоришь: «Поколение, к которому принадлежал архангельский подрывник, выросло в этой атмосфере. Они знают, что на митинги ходить нельзя — разгонят, а то и побьют, потом осудят. Они знают, что одиночные пикеты наказуемы. Они видят, что только в определенном наборе партий ты можешь безболезненно состоять и только определенный спектр мнений можно высказывать без опаски. Это поколение выучило на примерах, что в суде справедливости не добьешься — суд проштампует решение, с которым пришел товарищ майор».

Это тот самый криминальный текст, признанный таковым силами выдуманных хакасских экспертов. «В суде справедливости не добьешься — суд проштампует решение, с которым пришел товарищ майор», — каждый теперь может забрать эту строчку себе и без кавычек ее использовать, комментируя уже процесс над Прокопьевой: суд проштампует решение, с которым пришел товарищ майор.

Товарищ майор, урча, отступит. Речь, надо полагать, действительно шла о майоре, не выше, потому что логика опричнины не подразумевает ни анализа рисков, ни вообще какого-нибудь широкоугольного взгляда на мир; ты поставлен на свой псковский участок, и хотя твоя жизнь ненамного менее убога, чем у любого твоего земляка, твое превосходство над людьми основано на том, что за тобой стоит все твое сословие, возглавляемое персонально Путиным, и решая свою местную проблему (а журналисты круга «Псковской губернии» — это вечная проблема местных чиновников и силовиков), ты исходишь из того, что делаешь то же дело, которым заняты все твои товарищи во главе с тем же Путиным. Это самоощущение пьянит, и, как любой опьяняющий фактор, лишает адекватности, и ты не замечаешь, как твой привычный служебный поступок становится всероссийским прецедентом — первое преследование журналиста за невинный аналитический текст (то есть не за компромат, не за инсайд, не за корпоративные войны — за очевидное, в общем, мнение), и уже не Прокопьева, а ты, майор, создаешь ощутимую проблему для всего своего сословия, которое, конечно, и само давно бы хотело сажать журналистов за тексты, но пока к этому не готово и уж точно лично тебе ничего такого не поручало. Дело, про которое сам майор должен был понимать все риски, стало, как это назвал бы Песков, «вопросом Кремля», главным политическим процессом страны и вообще большим-большим скандалом.

Скандалом большим, но не смертельным. Понятно, что такие скандалы в наших условиях легко гасятся, условный срок, штраф, да даже, если все совсем плохо, оправдательный приговор — а майор через годик сядет за взятку (и сам в глубине души это понимает). Но тут же не в майоре дело. Он частичка, клетка, атом, винтик, и если ему в голову пришло полтора года назад посадить Прокопьеву — значит, система уже готова к таким делам, и проблема только в том, что не с того журналиста начали. Будут искать дальше, однажды найдут, вопрос времени. Так уж вышло, что гуманных просвещенных диктатур на самом деле не бывает, и тюрьма за слова всегда идет пакетом к пожизненному царствованию, никаких предохранителей тут нет. Не вышло с Прокопьевой, выйдет с кем-то еще. Найдут.

А над чем не властен товарищ майор. Россия — великая страна. Русские — великий народ. Нам об этом часто сам товарищ майор и говорит, и, наверное, это и есть культурная апроприация в наших условиях, когда наследники Блохина, Хвата и вологодского конвоя видят за собой право говорить от имени страны и народа. На самом деле нет, это право они разменяли на погоны и на принадлежность к своему сословию, и именно такие моменты, как дело Прокопьевой, дают им возможность соприкоснуться с историей и заглянуть в ее зеркало, увидев своих будущих внуков, живущих на улице Прокопьевой и врущих знакомым, что дедушка был хороший и воевал с терроризмом. Россия действительно великая и всегда будет великой, но великая она именно потому, что не боится смотреть в глаза товарищу майору и говорить ему, что ей не страшно его критиковать. И какой бы незначительной ни была душонка товарища майора, он это понимает даже сейчас, когда Прокопьева формально все еще в его руках.

«У них нет будущего, а у нас есть», — вот именно, старина, вот именно.