Как оно строилось, развивалось и кто его курировал. Исследование «Новой»

В Петрозаводске завершился второй процесс над исследователем сталинских репрессий Юрием Дмитриевым. В апреле 2018 года суд уже оправдывал его по делу об изготовлении порнографии с участием малолетней приемной дочери и развратных действиях в отношении нее. Но через два месяца Верховный суд Карелии отменил это решение, а вскоре Дмитриева вновь арестовали и предъявили еще одно обвинение — в насильственных действиях сексуального характера над той же девочкой. Обстоятельства ареста (историк нарушил подписку о невыезде) и более тяжкая статья могли отпугнуть многих, кто сочувствовал Дмитриеву ранее. Однако, как выяснила «Новая газета», за страшной формулировкой нового обвинения, как и три года назад, скрыт бытовой случай. Никита Гирин рассказывает, как готовился второй процесс Дмитриева, в чем именно обвиняют историка и как он сам это объясняет.

ОТ РЕДАКЦИИ

Предупреждение (в особенности для Роскомнадзора)

Закон о СМИ запрещает распространять информацию о несовершеннолетних, пострадавших от противоправных действий (статья 4). Поэтому здесь не будет личных данных приемной дочери Юрия Дмитриева: ее имени, даты рождения, места жительства, места учебы — для безопасности девочки.

Однако закон запрещает нам распространять не только эти конкретные сведения, но и любую «иную информацию», позволяющую косвенно установить личность ребенка. Мы понимаем: при желании контролирующих органов «иной информацией» может оказаться что угодно.

Вместе с тем закон допускает распространение такой информации в целях расследования преступления и установления лиц, причастных к совершению преступления (статья 41).

Мы считаем, что это именно такой случай. Что настоящее преступление в отношении ребенка совершили инициаторы процесса, а не подсудимый.

Мы убеждены, что публикация поддержит пристальный общественный контроль за этим делом.

О чем этот материал — коротко

• Историка Юрия Дмитриева обвиняют в том, что он несколько раз трогал промежность приемной дочери

• В 8 лет у девочки случались приступы недержания (энурез)

• Дмитриев касался паховой области ребенка, чтобы проверить сухость белья, когда слышал запах мочи, после чего вел дочь мыться

• Энурез подтвержден выписным эпикризом из больницы

• Отсутствие у Дмитриева девиаций сексуального поведения подтверждено тремя комиссионными обследованиями

• Лингвисты из Института русского языка РАН, изучавшие тексты допросов девочки, заявляют о коммуникативном давлении со стороны следователя

• Профессор МГУ, изучавшая тексты бесед девочки с психологом, считает, что характер показаний ребенка о действиях Дмитриева не соответствует типичным критериям воспоминаний о травмирующем опыте

• Успехи обвинения в деле Дмитриева совпадают с карьерными перемещениями бывшего начальника управления ФСБ по Карелии Анатолия Серышева

Я дописываю этот текст в квартире Юрия Дмитриева, в комнате, которая раньше была комнатой его приемной дочери. Здесь до сих пор на полках ее книги, несколько игрушек и школьные тетради. Под окном сама школа, над школой покрикивают бессонные чайки. Ночные поезда как будто отвечают им близкими гудками.

Сам же Дмитриев сидит в бывшем тюремном замке в центре Петрозаводска. Вокруг СИЗО хорошие рестораны, приятные виды. Но в изоляторе свои развлечения. В середине апреля 2019 года двое сокамерников несколько дней склоняли историка дать признательные показания по делу. Угрожали «опустить» — изнасиловать то есть. Дмитриев вынужден был пойти к руководству. Объяснил, что если к нему применят силу, он будет обороняться и за последствия не отвечает. Его перевели в другую камеру.

Этот случай кое-что говорит об уровне доказательств по делу.

Второй раз Дмитриев отчасти арестовал себя сам. После отмены оправдательного приговора в июне 2018 года Верховный суд Карелии избрал ему меру пресечения в виде подписки о невыезде из Петрозаводска. Однако 27 июня историк вместе с соседкой захотел навестить могилу их знакомой в поселке Новая Вилга (пара километров от границы города), а потом помолиться в Александро-Свирском монастыре (Ленинградская область, 160 километров).

Историк посоветовался с адвокатом, и тот ему строго-настрого запретил уезжать без разрешения суда. В мае суд уже отпускал Дмитриева в Москву — получить премию Московской Хельсинкской группы за исторический вклад в защиту прав человека и в правозащитное движение. Но Дмитриев — человек упертый и самонадеянный. Покивал — и поехал. Посчитал, что уехать на полдня за город — беда не большая, раз уж он ездил на несколько суток в столицу.

С собой историк взял комплект чистой одежды, чтобы переодеться после работы на кладбище для посещения монастыря. За ним, конечно, следили, и остановили по дороге в монастырь. Пропагандисты с НТВ, сообщившие о задержании быстрее всех, решили, что сменное белье прямо указывает: Дмитриев хотел сбежать. Причем, по версии канала, почему-то в Польшу. И ничего, что у историка нет загранпаспорта и что до Польши полторы тысячи километров, а до хорошо знакомой ему Финляндии — 300.

Останься тогда Дмитриев дома, мера пресечения была бы иной, и он, может быть, ездил бы на судебные заседания на маршрутке. Но самого второго дела было не избежать: его подготовка началась уже в день оправдания по первому.

Как все начиналось

Чтобы корректнее оценивать обстоятельства нового процесса, надо держать в уме некоторые известные детали первого, «порнографического», дела и весь контекст преследования Юрия Дмитриева. Вот они.

В девяностых и нулевых Дмитриев в одиночку и с коллегами нашел места массовых расстрелов времен Большого террора: Сандармох (больше 7 тысяч человек), Красный бор (1193 расстрелянных), кладбище у 8-го шлюза Беломорканала (точное число захороненных неизвестно, площадь — около 10 гектаров), могилы казненных на Соловках и другие. Везде он открыл мемориалы памяти. Добился, чтобы 5 августа — день начала Большого террора — стало в республике официальной траурной датой.

В 2008 году Дмитриев, у которого уже были двое взрослых детей, и его жена Людмила оформили опеку над трехлетней девочкой. Дмитриев — сам бывший детдомовец. День, когда он попал в семью, историк называет лучшим в своей жизни.

В 2012 году Юрий и Людмила развелись, и девочка осталась с отцом. Опека в своих актах все эти годы отчитывалась, что родителем созданы необходимые условия для воспитания, содержания и образования ребенка и что девочке в семье комфортно. «Ребенка можно чему-то учить только через любовь. Через наказания и нотации не получится», — говорил Дмитриев журналистке Анне Яровой в подробном интервью о воспитании дочери. Квартира Дмитриева всегда была полна гостей: журналистов, режиссеров, правозащитников — и они подтверждают уважительное и равное отношение опекуна к девочке.

Последние десять лет историк работал над книгой о 126 тысячах спецпоселенцев, высланных в Карелию строить социализм.

Дмитриев — человек прямой, в карман за словом не лез, резко высказывался и о чекистах, и о войне с Украиной. И, видимо, довысказывался.

Июль 2016 года. Петрозаводский историк Юрий Килин предполагает, что в Сандармохе могут быть захоронены советские военнопленные — заключенные финских лагерей. Вскоре гипотезу публично поддерживает другой историк из Петрозаводска, Сергей Веригин. Он, как и Дмитриев, был тогда членом республиканской комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий; Веригин заседает в ней поныне.

5 августа 2016 года. В Сандармох на День памяти впервые за 19 лет не приезжают республиканские чиновники.

Сентябрь 2016 года. На заседании комиссии по восстановлению прав репрессированных Дмитриев представляет свою будущую книгу о спецпоселенцах.

ИЗ ПОКАЗАНИЙ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА НА СУДЕ ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ

«Встал вопрос о том, чтобы мне ехать в Сандармох. Мне сказали [на заседании], что туда мы больше ездить не будем, что там похоронены, оказывается, двадцать тысяч пленных красноармейцев. Просил назвать мне хоть одну фамилию красноармейца, сейчас хоть найти можно, где он погиб, пропал без вести, в какой части. Ни одной фамилии названо не было.

Тогда предложил пригласить Юрия Килина на комиссию, чтобы он нам рассказал, с какого перепугу или из каких источников он получил такие сведения. У меня отец — фронтовик.

Чтобы за 70 лет наше государство не вспомнило двадцать тысяч убитых бойцов — я в это не поверю. Начинаю [после этого] ощущать на себе какое-то усиленное внимание…»

Роль Килина и Веригина в деле Дмитриева переоценивать не стоит. Попытка подменить историю Сандармоха ложится в логику давнишней борьбы с «расстрельными» мемориалами. Эта борьба, как заметила Анна Яровая в расследовании «Переписать Сандармох», началась еще в советские времена в смоленской Катыни. А сейчас, как обращает внимание филолог Николай Эппле, такая же возня, как в Сандармохе, происходит и вокруг мемориального комплекса «Медное» в Тверской области.

Вероятно, государство уничтожило бы любого хранителя Сандармоха, который, как Дмитриев, стал бы сопротивляться этой тенденции. Но в том, что несправедливость совершилась именно в отношении Дмитриева и его дочери, историки Килин и Веригин, несомненно, поучаствовали.

29 ноября 2016 года. К Дмитриеву домой приходит участковый полицейский Игорь Маркевич и просит на следующий день явиться в отдел.

ИЗ ПОКАЗАНИЙ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА НА СУДЕ ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ

«Я не просил, не вызывал. Ведь когда нужен участковый — не дождаться. А здесь сам пришел. Ирина (женщина, с которой Дмитриев жил в то время. — «Новая») лежала у меня в соседней комнате в кровати, поскольку у нее был постельный режим. Тут то ли Ирина голос подала, то ли я проговорился, что у меня одна барышня есть. Он пошел с ней знакомиться. Узнал, что мы ждем очередь на операцию, стал говорить, что немедленно нам поможет.

Понимаете, что такое старший лейтенант полиции, которому от силы 25 лет? Я прожил в Карелии большую часть жизни, знакомых у меня — от бомжа до министра, и уж как-то эти вопросы, связанные с медициной, я решаю на самом высоком уровне. Я ему объяснил, что просто ждем очередь.

Он ушел, оставил повестку [на 30 ноября]. Буквально через 20-30 минут Ирине вдруг позвонила заведующая стационаром и приглашает ее на беседу. Именно на этот же день, на это же время. Ясно, что пытаются помочь нам выйти из дома. Пообсуждали с Ириной эти вопросы, решили: раз вызывают, надо идти. Однако я сделал свои хитрости, которые позволяют определить, приходил ли кто-то в квартиру, открывал ли дверку шкафа, лазал ли в моих бумагах. Тому же научил Ирину, попросил ее запомнить, где у нее все лежит…»

30 ноября Дмитриев пошел в полицию. На входе у него забрали документы и телефон, потому что в отделе «проходили какие-то учения».

ИЗ ПОКАЗАНИЙ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА НА СУДЕ ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ

«Час или полтора я просто просидел в кабинете участковых. Потом со мной переговорили на какие-то темы, которые меня особо не касаются. Потом еще задержали какими-то разговорами. В общем, я пришел домой к часу.

[Приемная дочь] была еще в школе, и первое, что бросилось в глаза: наша входная дверь была закрыта на четыре оборота. Пробежал по своим меткам, увидел, что в шкаф кто-то лазал. Через полчаса пришла Ирина. Сказала, что у нее ноутбук стоял на столе — сейчас на кровати.

Спросил, на сколько оборотов она закрывала дверь, ответила, что на два. Понятно…»

На суде Игорь Маркевич дал ложные показания, что вообще не приходил к Дмитриеву той осенью. «Новая газета» пыталась связаться с участковым, но Маркевич проигнорировал вопросы, отправленные ему в соцсети, и скрыл свой профиль.

3 декабря 2016 года. В полицию приходит анонимное заявление: «Мне стало известно, что Юрий Дмитриев в своей квартире фотографирует свою приемную дочь в голом виде. Свое имя не сообщаю, опасаясь, что Юрий через своих знакомых может причинить мне вред».

13 декабря 2016 года. Полицейские задерживают Дмитриева в квартире. Просят посмотреть компьютер.

ИЗ ПОКАЗАНИЙ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА НА СУДЕ ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ

«Буквально через 20-30 секунд возглас: «Товарищи понятые, подойдите!» Поворачиваю голову, а на экране как раз фотография [приемной дочери], один из контрольных снимков. Подлетаю к этому товарищу, спрашиваю, куда полез, что не для их глаз дело, а для медиков».

Позже, на суде, «этот товарищ» — эксперт Дубкин — откровенно сболтнул, что он так быстро нашел фотографии, потому что коллега-оперативник, принимавший участие в осмотре компьютера Дмитриева, подсказал ему, где их искать. Кажется, это прямо указывает, кто провел «операцию» по выманиванию Дмитриева и его подруги из квартиры 30 ноября, чтобы получить материал для «анонимного» заявления.

Дмитриеву инкриминировали девять фотографий обнаженной приемной дочери в возрасте трех, пяти и шести лет. Эти снимки были найдены в его компьютере среди двух сотен других протокольных фотографий дочери без одежды: спереди, сзади и с боков. К ним у следствия претензий нет. Зачем Дмитриев их делал? Историку объяснение кажется элементарным. Во-первых — чтобы отслеживать физическое развитие детдомовского ребенка с букетом заболеваний. А во-вторых — чтобы опека не отобрала девочку по надуманному поводу или не вымогала деньги, угрожая отобрать. Он знал: бывали случаи. И таким образом решил защищаться от «опекунского произвола».

ИЗ ОБЪЯСНЕНИЯ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА ОТ 13 ДЕКАБРЯ 2016 ГОДА

«На каком-то из сайтов или тренингов, которые я проходил, я прочитал, что нужно иметь фотографии, которые позволяли бы проследить за физическим развитием ребенка. По этим фотографиям можно доказать отсутствие или наличие телесных повреждений. <…> Первое время я старался делать фотографии раз в месяц. За раз я делал несколько фотографий: прямо, боком, со всех сторон, как минимум четыре. Регулярно фотографировал свою приемную дочку в обнаженном виде примерно около 1 года 6 месяцев, после этого стал фотографировать реже, так как понял, что с меня эти фотографии никто не требует. Последний раз фотографировал около 1 года назад. <…> В случае проблем со здоровьем, или вдруг возникнут жалобы по истязанию или нанесению телесных повреждений моему приемному ребенку, то я смогу предъявить фотографии».

Девять «криминальных» фотографий к этому «дневнику здоровья» не относятся. На них девочка сидит в кресле или лежит на диване таким образом, что видна ее промежность.

Юрий Дмитриев, привыкший много фотографировать в экспедициях, объяснял появление этих снимков следующим образом.

Четыре карточки были сняты, когда семья вернулась после отдыха на юге: девочка (ей тогда было три года) попросила сфотографировать загар.

«Пока Людмила набирала ей ванну, [дочь] прибежала ко мне, а я тоже сижу, устал, сбрасываю с фотоаппарата наши морские фотографии. [Дочь] плюхнулась в кресло и давай спрашивать: «Пап, я загорелая?» И просит снять ее, какая она загорелая. А мне жалко, что ли, — как раз флешка освобождена, щелкнул три или четыре раза», — говорил Дмитриев судье Марине Носовой.

Еще четыре фотографии Дмитриев сделал, когда уже четырехлетняя девочка сообщила ему о боли в паху.

«[Дочь] мылась, я сидел и работал. Вдруг раздается крик. Я прибегаю туда, спрашиваю, что болит, ударилась ли она, стукнулась? Отвечает, что не ударилась, не стукнулась, но болит. Перетащил в комнату. Аппендикс потрогал, не болит. Ногу вытянула, разогнула, не болит. Молчит, ревет, плачет. Естественно, я сам в шоке. Как раз жены дома не было. Что мне делать? Девять часов вечера уже. Вызывать врача? С чем тогда? Острой боли в животе нет, каких-то выделений, которые вызывали опасения, — тоже. Принял решение не торопить события. А для того, чтобы мне на следующий день врачи не сказали, что я что-то проморгал, я снял четыре таких снимка. Утром, когда в садик идти, [дочь] нам признается, что она в ванне поскользнулась, ноги у нее разъехались...» — пояснил историк.

При похожих обстоятельствах он сделал и последнюю «криминальную» фотографию: во время новогодних каникул дочь каталась на пони и после этого снова почувствовала дискомфорт в паху. Дмитриев снова «щелкнул» девочку — но когда она уснула, чтобы не смущать, потому что ей уже было шесть лет.

«[Дочь] с Людмилой ходили к родителям жены и на обратном пути катались на лошадях. Она пришла ко мне и пожаловалась: чего-то у нее там болит. Опять-таки посмотрел: ни красноты, ни выделений никаких. Может, ударилась, может, ногу растянула. Ничего критичного и опасного. Именно таким образом эта фотография и появилась. Если бы [на следующий день] чего-то болело, мы обязательно пошли бы к врачу, и [если] врач бы сказал, что упустили, что заболевание развивается дальше, тогда я бы сказал, чтобы посмотрели фотографии», — сообщил историк.

Известный московский педиатр Федор Катасонов подтвердил в суде, что родители давно такое практикуют, хотя официально в России закон о телемедицине — так это называется — вступил в силу только в 2018 году.

«Эти фотографии — это мой «страховой полис» о том, что ребенок не побит, никаких ссадин, ушибов. У меня три или четыре эпизода случалось за жизнь фотографировать [дочь] именно из-за того, что она жалуется на какие-то непонятные для меня боли именно внизу живота. Это же девочка, когда пацан — ясно, а с девчонкой все сложней, у них все внутри. Это все, что я могу сказать про данные изображения. Какую-то

порнографию здесь увидеть может только человек, который не поменял ни одного подгузника.

Увидеть здесь развратные действия — это выше всех пониманий», — заявил Дмитриев судье.

«Дмитриев фотографирует все. То есть совсем все, — говорил «Новой газете» об этой профессиональной привычке историка его знакомый Дмитрий Богуш, который помогал Дмитриеву с компьютером. — Он снимает по дороге, он снимает семью, родственников, знакомых. У него, условно говоря, на один день приходятся десятки фотографий. А всего фотографий у него десятки тысяч».

26 декабря 2017 года. Повторная экспертиза фотографий (причем проведенная в учреждении, которое предложила прокуратура) не находит в них ничего порнографического. Эксперты заявляют, что обвиняемый действительно использовал снимки для контроля за здоровьем ребенка. Через месяц Дмитриев выходит из СИЗО под подписку о невыезде.

5 апреля 2018 года судья Петрозаводского городского суда Марина Носова оправдывает Юрия Дмитриева. И тут-то местные чиновники, которые полтора года помалкивали, вдруг обеспокоились судьбой его приемной дочери.

«После оглашения приговора у меня осталось ощущение, что суд прислушался к стороне, которая кричала о своих нарушенных правах громче других. А голос ребенка — истинной жертвы всей этой истории — никто не услышал», — поделился уже вечером 5 апреля своим «экспертным» мнением спикер Петрозаводского горсовета Геннадий Боднарчук.

Заявление Боднарчука было опубликовано не где-то в фейсбуке, а на сайте горсовета — между более традиционными для этого портала сообщениями об ускоренной программе замены лифтов и о годовщине присвоения Петрозаводску звания «Город воинской славы».

За Боднарчуком поспешил высказаться уполномоченный по правам ребенка в Карелии Геннадий Сараев: «К сожалению, я не увидел позиции правозащитных организаций в отношении соблюдения прав ребенка на личную жизнь, незаконного посягательства на его честь и репутацию и представление позиции ребенка в судебном процессе», — посетовал омбудсмен.

Оправдательному приговору «чисто по-человечески» удивилась и глава Петрозаводска Ирина Мирошник. «В силу особого отношения ко всем вопросам, которые связаны с детьми и с охраной детства», — пояснила чиновница.

Всем этим господам, если они действительно переживали за безопасность и здоровье ребенка, следовало бы поинтересоваться у психиатров, которые проводили экспертизу девочки на стадии следствия, в каких условиях она жила у Дмитриева и в какие ее поместили после разлучения с опекуном. Никто из чиновников не взволновался, что у нее были запланированы регулярные медицинские обследования в Петрозаводске, а ее отправили за 600 километров от нормальной медицины, в глухую деревню к родной бабушке, которая когда-то и отдала ее в детский дом.

Голос ребенка не услышал только спикер горсовета Боднарчук, а в суде вообще-то были оглашены показания девочки о том, что она любит приемного отца.

Что же касается незаконного посягательства на личную жизнь, то уполномоченный Сараев отчего-то не стал судиться с телеканалами «Россия 24» и «РЕН ТВ», хотя только они показали на всю страну фотографии из «дневника здоровья».

Словом, публичный чиновничий запрос на продолжение преследования Дмитриева был высказан. А дальше уже ничто не мешало развернуть заранее подготовленный сценарий.

Что говорит потерпевшая

Заявление о преступлении написала бабушка. На допросе она рассказала, как вскоре после оправдания Дмитриева прочла в газете «ТВР-Панорама», что историк хочет вернуть ребенка. Такой репортаж в газете «ТВР-Панорама» действительно был. Слов самого Дмитриева о девочке там нет, но есть авторский текст: «Как говорят близкие Дмитриева, точка в деле будет поставлена лишь тогда, когда к историку вернется приемная дочь».

Бабушка дала прочесть статью внучке, и та якобы сказала: «Я хочу написать на Дмитриева заявление, если я все расскажу про него, то он сядет на 30 лет!»

Важно: буквально за неделю до этого с приемной дочерью Дмитриева в очередной раз списывались ее подруги из Московской международной киношколы. Киношкольцы — давние друзья историка, это они подняли шум, когда его задержали, это они нашли адвоката и начали общественную кампанию в его поддержку. И именно через Дмитриева его приемная дочь крепко сдружилась со студентками киноколледжа. По словам одной из них, Саши Кононовой, девочка и в тот раз общалась горячо, приветливо. Но уже в начале апреля, сразу после оправдательного приговора, резко перестала выходить на связь.

Со слов бабушки, внучка якобы призналась ей, что «Дмитриев трогал ее половые органы рукой» и что «такое было несколько раз».

«Я спросила у [внучки], почему она не рассказывала ранее в ходе расследования уголовного дела в отношении Дмитриева. [Внучка] сказала: „Я же его любила, я же его защищала, я же не понимала, что он делал“», — показала бабушка на предварительном следствии.

Бабушка также сообщила, что внучка высказывала суицидальные мысли. Поэтому она «нашла в интернете рабочий номер телефона уполномоченного по правам ребенка [в Карелии] Сараева Г.А», «позвонила по этому номеру, и он взял трубку». (Телефон уполномоченного и правда легко находится в интернете, но это телефон его приемной. И там «Новой газете» сказали, что Геннадий Сараев никогда не берет трубку сам.)

Уполномоченный направил к ребенку психолога Елену Руденкову, директрису республиканского Центра диагностики и консультирования (кстати, именно в нем Дмитриев проходил курс семейного попечения, готовясь к опекунству в 2007 году).

18 апреля 2018 года состоялось «первичное консультирование». Во время беседы Руденкова не выявила у девочки истинных суицидальных помыслов. О чем еще она говорила с ребенком — выяснить не удалось, но судя по тому, как события развивались дальше, специалистка приезжала не напрасно.

10 мая 2018 года Геннадий Сараев просит тогдашнего руководителя карельского Следственного комитета Юрия Бабойдо провести проверку и психолого-педагогическую экспертизу девочки.

15 мая 2018 года заместитель Бабойдо Владимир Игнатенков обращается за помощью все к той же Елене Руденковой. Центр диагностики и консультирования не является экспертным учреждением, поэтому Руденкова соглашается провести только психологическое обследование. По просьбе СК его записывают на видео.

Вот приблизительный, но характерный фрагмент разговора психолога с девочкой-подростком, поставленной перед беспощадным выбором во взрослой игре:

— Как*долгоэто происходило?
— Не помню.
— Скажи, он трогал тебя*долго?
— Ну да.
—*Долготрогал, да…*

Здесь нужно привести историю, рассказанную Юрием Дмитриевым на суде по первому делу. Как-то его бывшая жена Людмила поставила приемной дочери горчичники по старинке — через газету, чтобы не обжечь. А утром, по словам Дмитриева, Людмила закрутилась, не протерла девочке спину и так отправила в детский сад.

ИЗ ПОКАЗАНИЙ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА НА СУДЕ ПО ПЕРВОМУ ДЕЛУ

«Где-то около обеда поступает мне звонок из садика, и говорят, что нянечка ребенка готовила к дневному сну, увидела большие синяки на спине. Стали кричать: что мы делаем, что себе позволяем, зачем ребенка бьем. Я в машину быстрей, приезжаю, рассказываю, что вчера ребенок под душем мылся при мне, никаких синяков не было. <…> Мне уже начинают показывать кучу листочков, рапортов и докладных записок. <…> Бумага, когда воспитатель в присутствии заведующей или кого-то там еще, опрашивает ребенка:

— Откуда у тебя синяки?
— У меня нет синяков.
— У тебя на спинке синяки есть?
— Да, есть.
— Кто тебя бил?
— Меня никто не бил.
— Тебя папа бил?
— Да, папа.
— Чем тебя папа бил?
— Ничем меня папа не бил.
— Тебя папа бил ремнем?
— Меня папа бил ремнем.

Понимаете, ребенку четыре с половиной года. Она не знает, что такое ремень. Представьте: такая существенная бумажка, в которой ребенок признает, что мама или папа рубцевали его ремнем. У меня волосы встали во всех местах одновременно. И я знаю, к чему это может все привести. Заберут ребенка, ничего не сможешь доказать.

Я сказал, чтобы они нам написали направление на экспертизу, куда и как хотят. <…> Врач сказал, что сейчас проверит. Берет ватку со спиртом, проводит по «синяку» — нет «синяка». Написал нам бумажку, что это типографская краска. Страху я тогда натерпелся…»

Тот случай еще сильнее убедил историка в необходимости фотографировать приемную дочь, чтобы фиксировать ее состояние: «Если кто-либо вновь заявит, что, к примеру, полгода тому назад я избивал ребенка и он был в синяках, как мне без фотографий доказать, что вот он ребенок: чистая кожа, доволен собой…» — рассуждал он на суде по первому делу.

30 мая 2018 года заместитель главы СК Игнатенков переправляет материалы заместителю руководителя отдела процессуального контроля Геннадию Веригину (сыну того самого историка Веригина — одного из авторов гипотезы, что в Сандармохе захоронены советские военнопленные). Тот, в свою очередь, направляет материалы руководителю городского управления СК Дмитрию Комиссарову, а Комиссаров — следователю Максиму Завацкому с требованием опросить бабушку и внучку.

6 июня 2018 года Завацкий опрашивает бабушку (в этот день она и подает заявление о преступлении) и берет объяснение у ребенка. В разговоре также участвует психолог Руденкова. Объяснение снова записывают на видео.

По текстам этих бесед заметно, что поведение и слова девочки (как и действия любого ребенка из детского дома) продиктованы обстановкой и травмой, нанесенной задолго до того как она попала в семью Дмитриева — просто потому, что жизнь была неблагополучная.

Вот так, например, ребенок описывает свои отношения и коммуникацию с Дмитриевым следователю и психологу в присутствии бабушки:

— Он интересовался твоей учебой?
— Нет.
— А ты знаешь, чем он занимался?
— Он писал какую-то книгу там про захоронение.
— Вы с ним часто общались?
— Нет.
— Ты когда приходила со школы, ты с ним разговаривала по учебе?
— Нет.

А вот что девочка говорит через месяц врачам-экспертам, пока бабушка ждет за дверью:

«Нравилось вместе проводить время, вспоминает, как ее брали в экспедиции, походы, посещала города России. Дмитриева Ю.А. описывает скудным на эмоции, сдержанным («никогда первым не обнимет»), строгим, эрудированным («много интересного рассказывал»)».

Также интересна метаморфоза, произошедшая с показаниями ребенка между объяснением следователю и официальным допросом.

В отличие от объяснения допрос не записывают на видео (якобы по ходатайству бабушки). И речь девочки заметно меняется. Если во время объяснения следователю она не может точно вспомнить ни когда приемный отец впервые коснулся ее промежности, ни количество таких эпизодов («не меньше двух, наверное»), ни их продолжительность («это было быстро»), ни свои чувства, ни реакцию Дмитриева, то во время официального допроса многочисленные «не помню» и «не знаю» становятся полноценными предложениями с деепричастными оборотами.

«Несколько раз» превращаются во «много раз». «Быстро» — в «не меньше минуты, не больше пяти минут».

В объяснении на вопрос, почему она решила сейчас обо всем этом рассказать, девочка отвечает: «Я не знаю». Через месяц, на допросе, ребенок уже говорит, что хочет дать показания против бывшего опекуна, потому что ненавидит его.

При этом врачи республиканского ПНД, как и два года назад, не выявляют у девочки какие-либо расстройства психики, депрессивные или невротические переживания. То есть ребенок не пострадал от приписываемых Дмитриеву действий. Зато эксперты указывают, что девочка нерешительна и склонна к конформизму.

Дмитриева также обследуют (уже в третий раз) — в петербургской психиатрической больнице № 6 — и снова не находят признаков нарушения психосексуального развития и расстройства сексуальных предпочтений, в том числе педофилии.

Что говорит Дмитриев

ИЗ ПОКАЗАНИЙ ЮРИЯ ДМИТРИЕВА НА СЛЕДСТВИИ ПО ВТОРОМУ ДЕЛУ

«Ребенок был очень худенький, мы [с женой] пытались перевести ее на нормальную пищу, в связи с чем была рвота, энурез. <…> Также я вел дневник здоровья, записывал в него все данные: рост, вес и так далее. Когда она пошла в первый класс, то у нее был вес 18 кг, это было крайне мало. Также в 6 лет было сделано УЗИ малого таза, нам сказали, что там имеются какие-то аномалии. <…>

Примерно после второго класса ребенок стал писаться, на каникулах я решил провести полное обследование в республиканской больнице. Ребенок был помещен в республиканскую больницу, где у него проведено полное обследование и лечение, что помогло, и ребенок стал писаться несколько раз в год.

Что касается предъявленного мне обвинения, хочу пояснить, что я мог трогать за одежду и мог залазить под одежду, когда одежда была сырая, то есть когда ребенок писался. У нас почти с первых дней существовала традиция: перед сном ребенок приходит, и мы желали ему спокойной ночи, ребенок прибегал ко мне в комнату, забирался на колени и мы с ней общались о прошедшем дне. Она рассказывала мне обо всем, с кем подружилась, с кем общалась, я так же рассказывал ей о том, как прошел день у меня. Мы признавались друг другу в любви и я укладывал ее спать.

После того как жена ушла от меня, общение в таком духе с дочерью продолжалось. В какой-то из дней, утром, когда [дочь] пришла ко мне и как обычно села ко мне на колени, я почувствовал запах мочи, я понял, что она описалась. Естественно, я потрогал руками трусики и спереди и сзади в области половых органов, я понял, что ребенок описался, после чего мы пошли мыться. Такое было несколько раз в неделю до помещения ее в республиканскую больницу по поводу ночного энуреза».

Дмитриев потребовал запросить у больницы сведения о лечении приемной дочери. Эта информация подпортила следователю Завацкому почти готовое дело.

Эпикриз пришлось запрашивать, и — вот досада! — он нашелся.

Летом 2013 года девочке действительно диагностировали ряд заболеваний, в том числе и энурез. Однако в больнице в то время не было нейроуролога, поэтому функциональное исследование мочевого пузыря не проводилось и уточнить причину болезни не вышло.

Теперь следствию нужно было как-нибудь, хоть намеками, обернуть выписной эпикриз в свою пользу. Если энурез может быть вызван как органическими, так и психосоматическими причинами, то почему бы не прибегнуть к примитивной манипуляции и не сделать вывод, что он возник из-за действий Дмитриева? Доказательств, конечно, нет, но пусть это предположит эксперт — а там уж судья разберется.

В качестве такого эксперта следователь Завацкий использовал подросткового психиатра из республиканского ПНД Татьяну Мультыкову. Поговорив с ней об энурезе в общем, о психологических травмах, о том, как формируется понимание о различии полов, следователь спросил: могут ли действия сексуального характера стать причиной энуреза? Конечно могут, как и любая психологическая травма, справедливо ответила психиатр. На этом допросы по второму делу оканчиваются.

Наверное, следователь Завацкий был очень доволен таким завершением, подшивая эти последние листки.

Выходит, что уже во второй раз обвинение выдало родительскую заботу — да, возможно, бесцеремонную, простоватую — за преступление. А закрытый характер дела, призванный защитить ребенка, в данном случае защитил силовиков от разоблачения.

Что говорят эксперты

Не нужно быть большим психологом, чтобы понимать: очень легко манипулировать уязвимым подростком, у которого был опыт жизни в детдоме, которому запрещают общаться с прежними друзьями, который три года находится в изоляции под контролем бабушки, тоже наверняка запуганной чиновниками.

Весь прошлый год защита с помощью независимых экспертов-психологов и лингвистов пыталась доказать, что приемная дочь Дмитриева дала свои показания под давлением.

Так, например, лингвисты Анна Дыбо (членкор РАН, доктор филологических наук), Ирина Левонтина (ведущий научный сотрудник Института русского языка РАН), Александр Молдован (академик РАН, научный руководитель Института русского языка) и Алексей Шмелев (доктор наук, главный научный сотрудник Института русского языка), изучив тексты допросов, сделали вывод:

в большинстве вопросов следователя и психолога уже содержится информация, необходимая для ответов.

Часть вопросов построена так, что невозможно ответить ни «да», ни «нет». Больше того, следователь и психолог неоднократно дополняют ответы девочки, привнося в них смысловые компоненты, которых изначально не было и которые имеют «усугубляющий характер».

«Несовершеннолетний ребенок в диалоге с двумя взрослыми, которые ясно и настойчиво демонстрируют, каких ответов они ожидают, оказывается в ситуации коммуникативного давления.

Если ответ не соответствует ожиданиям, следователь задает вопрос снова и снова,

в результате девочка выбирает более нейтральный вариант, который не был ее собственным ответом», — считают специалисты.

В другом заключении доктор психологических наук, профессор МГУ Вероника Нуркова отметила, что, судя по текстам бесед психолога Елены Руденковой с приемной дочерью Дмитриева, Руденкова «исходила из презумпции истинности сообщаемой [ребенком] информации», что «представляет собой случай ложно понятой психологом задачи собрать доказательства в пользу имеющейся гипотезы». Нуркова также посчитала, что показания девочки не соответствуют типичным критериям воспоминаний о травмирующем опыте. То есть это не собственные воспоминания ребенка, а привнесенные в сознание искусственно, со стороны.

Что говорит адвокат (спойлер: ничего!)

Работа адвоката Виктора Ануфриева по этому делу заслуживает отдельного рассказа или хотя бы пары абзацев. С точки зрения журналистов Ануфриев все эти годы был несносный адвокат: закрытый, неконкретный, чрезмерно, как нам казалось, осторожный. Да еще и отрицающий политическую подоплеку дела Дмитриева.

Но с позиции Юрия Дмитриева Ануфриев — адвокат, конечно, выдающийся: много ли мы знаем политических процессов, которые оканчивались оправдательным приговором? Да, решение по первому делу было принято на фоне широчайшей общественной кампании в поддержку историка. Но

это обвинительный приговор в России можно написать и без доказательств, а вот для оправдательного должны быть юридически безупречные основания.

И в этом смысле Виктор Ануфриев, который (не без помощи группы поддержки) искал лучших московских экспертов и врачей под каждое свое слово в суде и уговаривал их ехать, и не раз, в Петрозаводск, — в этом смысле Ануфриев сделал все филигранно.

Но даже сейчас адвокат категорически отказался комментировать дело, сославшись на «конечную цель защиты» — «услышать законный и справедливый приговор». Ануфриев дал понять, что убежден не только в невиновности историка, но и в том, что российскому правосудию по силам принять такое решение.

Что неизвестно

Наверняка неизвестно только одно: кому и зачем понадобилось так долго и несмотря на все репутационные издержки для следствия, прокуратуры, суда и вообще республиканских властей преследовать Юрия Дмитриева?

До 2016 года даже о Сандармохе, а тем более о Дмитриеве знали только энтузиасты. Теперь вопросами о неуживчивом историке на каждом заседании всевозможных советов «достают» самого Владимира Путина. Дело обсуждают в Совете Европы. В защиту историка выступают нобелевские лауреаты. В сентябре 2019 года Сандармох посетили 20 иностранных послов — никогда прежде здесь не было столько дипломатов.

С самого начала у сторонников Юрия Дмитриева было предположение, которому за три года так и не нашлось ни одного сколько-нибудь прямого документального свидетельства. Но сказать о нем, пожалуй, стоит прямо.

6 декабря 2016 года, через неделю после взлома квартиры Дмитриева и через три дня после поступления анонимки в полицию, в Карелии сменился начальник управления ФСБ. Генерал-майор Анатолий Серышев, который возглавлял УФСБ по Карелии с 2011 года, был назначен в Москву — заместителем руководителя Федеральной таможенной службы.

«Пятилетка» Серышева в Карелии запомнилась политически окрашенными делами против бизнесменов, которые «держали» регион до его прихода, и оппозиционных политиков из «Яблока».

В октябре 2014 года интернет-газета «Столица на Онего» опубликовала депутатское обращение одного из преследуемых — члена республиканского Заксобрания Девлета Алиханова. Его тогда называли «серым кардиналом Петрозаводска», подозревали в махинациях с муниципальной недвижимостью. Друзья-партнеры Алиханова уже были под арестом. Но в данном случае важна не суть его дела, а то, как он, обращаясь к Серышеву, описывал выстроенные тем механизмы управления судебной властью (орфография оригинала сохранена):

ИЗ ОБРАЩЕНИЯ ЧЛЕНА ЗАКСОБРАНИЯ КАРЕЛИИ ДЕВЛЕТА АЛИХАНОВА К НАЧАЛЬНИКУ УПРАВЛЕНИЯ ФСБ ПО КАРЕЛИИ АНАТОЛИЮ СЕРЫШЕВУ (2014 ГОД)

«Степень Вашего взаимодействия с органами судебной системы мне стала понятна только в последнее время. Наверное, Вы можете гордиться таким всеобъемлющим влиянием подчиненной Вам структуры, но я, как депутат, не считаю нормальной ситуацию, при которой Ваши сотрудники за 2-3 дня до вынесения судом решения сообщают об их содержании. Уверенно говорят о том, какой срок лишения свободы получит тот или иной обвиняемый. Всеми силами препятствуют при попытках обвиняемых получить доказательства своей невиновности и проводят «беседы» со всеми инстанциями, которые так или иначе могли бы оказать поддержку обвиняемым по делу.

<…> Какие цели Вы перед собой ставите? Возможно, что-то требуется от меня лично? Я не могу понять, какой конечный результат Вам необходим? Зачем рушить не только человеческие судьбы, но и работающие предприятия и инвестиционные проекты, тем более в такое непростое для страны время?»

Через полгода после этого обращения Алиханова самого арестовали, в 2017-м — осудили на 6 лет. В декабре 2018 года президиум Верховного суда полностью его оправдал и признал за Алихановым право на реабилитацию, но меньше чем через месяц произошло невероятное. Верховный суд тем же составом президиума отменил свое собственное решение, и бизнесмена опять взяли под стражу. Еще раз: те же судьи, которые месяц назад оправдали человека по всем статьям, почему-то опомнились и постановили, что он во всем виновен.

Анатолий Серышев тем временем поднимался все выше. Летом 2018 года он вошел в состав нескольких комиссий при президенте, а некоторые даже возглавил — в частности, комиссии по госнаградам, по вопросам гражданства, по кадрам в МВД.

Уже в начале осени в неожиданную отставку ушла прокурор Петрозаводска Елена Аскерова, работавшая по первому делу Дмитриева и утвердившая обвинительное заключение по второму. Журналистам Аскерова заявила, что захотела полностью изменить свою жизнь и что сама этого не ожидала. (Я говорил с Еленой Аскеровой через год после отставки, и она настаивала, что искренне убеждена в виновности историка.)

А в ноябре президентская комиссия по предварительному рассмотрению кандидатур на должности судей федеральных судов (в ней Серышева формально нет) отказала судье Марине Носовой, оправдавшей Дмитриева, в переходе из Петрозаводского городского суда в Верховный суд Карелии. Республиканская квалификационная коллегия ранее уже одобрила ее кандидатуру, но вот на уровне кремлевской комиссии Носову не согласовали. Портал «Вести Карелии» сообщал, что это могло произойти потому, что ее дочь живет во Франции.

По словам одного источника «Новой газеты», знакомого с процедурой рассмотрения кандидатур, официально комиссия руководствуется только законом «О статусе судей». Однако в тексте закона отсутствует такое препятствие для кандидата на должность судьи, как проживание совершеннолетних детей за границей. Закон лишь запрещает супругам и несовершеннолетним детям судей иметь счета в иностранных банках.

Второй источник «Новой газеты» сообщил, что данные о кандидатах высылают членам комиссии за несколько недель, они их изучают, принимают решение, а на самом заседании только голосуют. Собеседник рассказал, что никогда не видел Анатолия Серышева на заседаниях этой комиссии. Другой вопрос — как формируется «карточка» кандидата, на чем делается акцент и кто может на это влиять? Ведь без заключения ФСБ судьи не утверждаются.

Карьерные перемещения Серышева странно соотносятся с ходом дела Дмитриева. При нем оно началось. Пока он отвлекся на работу в таможне и потерял прямое влияние на республику — Юрию Дмитриеву был вынесен оправдательный приговор. Как только Серышев попал в высшие органы власти — прокурор уволилась, судье отказали в повышении, а против самого историка возбудили новое дело.

Ситуация, как и во время первого процесса, выглядит шизофренической.

2017 год. Юрия Дмитриева по абсурдному обвинению маринуют в СИЗО, а Владимир Путин открывает в Москве «Стену скорби» в память о жертвах политических репрессий.

2020 год. Юрий Дмитриев снова в СИЗО, снова, судя по материалам дела, по такому же абсурдному обвинению. Российское военно-историческое общество по просьбе карельского Минкульта перекопало Сандармох, чтобы опровергнуть, что там захоронены «политические»: мол, этот факт «закрепляет в общественном сознании граждан необоснованное чувство вины перед якобы (!!! — «Новая») репрессированными представителями зарубежных государств». На Дмитриева давят в СИЗО Петрозаводска. А в это же время президент поручает Росархиву, ФСБ, МВД и ФСИН рассмотреть вопрос о создании единой базы жертв политических репрессий — то есть сделать то, чем последние 30 лет занимался Юрий Дмитриев в рамках одного региона. И ведь если такая база будет создана, то в ней окажутся и сведения, добытые им.

Получается, кто-то в Карелии не очень разделяет позицию президента, что «страшное прошлое нельзя вычеркнуть из национальной памяти» и что «наш долг — не допустить забвения».

***

Стилистически это будет лишнее, но, как и десятки других журналистов и активистов, я занимался делом Дмитриева три года и хочу позволить себе взглянуть на эту историю с еще одного, важного для меня, ракурса.

Ежедневное, будничное насилие над женщинами и девочками, в том числе такое, которое во многих странах, включая нашу, и насилием-то не считается, в ООН называют самой масштабной проблемой современности в области прав человека.

Абсолютное большинство мужчин воспринимают женщину как объект с самого ее детства. Ее можно потрогать, не заботясь о том, что она чувствует, при этом она всегда обязана следить за чувствами окружающих ее мужчин.

Это наверняка справедливо и в отношении Дмитриева, мужика простого и пожилого, из другого времени. Но важно разглядеть, как именно силовики, а вовсе не Дмитриев, поддерживают этим сфабрикованным процессом такое положение дел. Задумайтесь, насколько мы сошли с ума, насколько привыкли воспринимать женское тело исключительно как сексуальный объект, если фотография трехлетней девочки без одежды, сделанная ее отцом, — это уже порнография. А прикосновение к ее промежности, чтобы подмыть, — это уже действия сексуального характера.

Можно порассуждать еще: появилось бы такое дело, если бы девочку воспитывала приемная мать, а не приемный отец? А что тогда делать редким отцам-одиночкам? Они все для Следственного комитета потенциальные чикатило?

Или чикатило только те, которые против режима?

Этим стереотипным отношением карельские «правоохранители» и воспользовались, чтобы уничтожить репутацию историка.

Касался ли Дмитриев промежности приемной дочери? Да. Делал ли он это из-за педофильного расстройства или из какого-то преступного умысла? Нет, он делал это, чтобы проверить сухость белья, когда слышал запах мочи, что подтверждается тремя комиссионными обследованиями самого Дмитриева и выписным эпикризом насчет энуреза у девочки. Следовало ли Дмитриеву проверять сухость белья как-то иначе, не таким простецким способом? Может быть, и следовало, тем более у ребенка восьми лет — в этом возрасте дети уже могут испытывать дискомфорт при нарушении их личных границ. Но есть ли в действиях Дмитриева состав или хоть событие преступления? По-моему, очевидно, что нет. (Кстати, во втором деле вопрос мотива вообще опустили: видимо, по разумению следователя Завацкого, Юрий Дмитриев трогал дочь просто так, по приколу.)

На заседании 7 июля прокуратура потребовала для Дмитриева 15 лет лишения свободы, считая его виновным по всем предъявленным статьям: изготовление порнографии, развратные действия, насильственные действия сексуального характера и хранение оружия. (У Дмитриева среди всякого барахла действительно завалялся обрубок ствола, непригодный для стрельбы. Он отобрал его у мальчишек, которые игрались с железкой во дворе.)

Адвокат же вновь просил оправдать историка по всем мерзким статьям и освободить из-под стражи в зале суда.

Приговор будет оглашен 22 июля.

Каким бы он ни был, 5 августа в Сандармохе снова пройдет День памяти.