В статье:

Мир вступил в период очень сильных институциональных сдвигов. Изменения неизбежны и уже происходят. В принципе, системы всегда стремятся к равновесию и гомеостазису – засыпают. Изменения происходят либо под воздействием внешнего удара – схема американского экономиста Гарольда Демсеца. Либо – схема Дугласа Норта – изменения происходят в нас самих: мы накапливаем опыт, предпочтения, а в какой-то момент происходит сдвиг, переосмысление. Уникальность момента в том, что на нас воздействуют обе схемы – внешний удар пандемии и перемена в людях, которые после двух месяцев домашнего ареста вышли на свободу.

Последний раз кризис такого рода разворачивался 100 лет назад и был вызван Первой мировой войной и эпидемией «испанки». В XIV веке мир изменила чума, которая привела к гибели трети населения Европы и цивилизационным переменам, в том числе позитивным. Лидирующие сегодня страны Запада выросли именно под воздействием той эпидемии: им пришлось создавать стимулы для выживших, а в Восточной Европе ответом на сокращение населения стало, напротив, его закрепощение.

Сейчас вся система отношений общества, государства и бизнеса закачалась под ударом пандемии, так как были обмануты ожидания. С конца XX века мы верили, что защищены мощной наукой, но увидели, что с вирусом она не справляется. Мы верили в здравоохранение, победившее эпидемии. А оказалось – нет победы над эпидемиями. Демократия, считали мы, должна быстрее и эффективнее справляться с проблемами. Но видим корчи и агонию демократии в самой богатой стране мира. В США происходит то, что называется обнулением истории, и это признак больших перемен. Такое было во время Великой французской революции, российской революции 1917 года – перечеркивание собственной истории и попытка начать писать ее с чистого листа. Остается надеяться, что на этот раз перемены, появление нового социального контракта не будут сопровождаться жестким принуждением к новым ценностям.

Платформенный капитализм

Любой контракт – это фиксация соответствия спроса и предложения. Предмет социального контракта – обмен ожиданиями между людьми и между людьми и государством по поводу основных прав и свобод.

Кривая предложения сейчас расширилась. Раньше человек выбирал между разными типами авторитарного и разными типами демократического государства. Теперь в этой линейке появилось тоталитарное государство. Это явление XX века, но тогда оно существовало не очень долго, потому что не могло закрепиться – очень дорого следить за своими подданными, они перестают подчиняться, и приходится их подкупать. Технологии решили эту проблему. Цифровой тоталитаризм Китая – режим, соединивший традиционные силовые инструменты с новыми технологиями, – выглядит эффективным в борьбе с пандемией.

На другом конце линейки тоже произойдут перемены: цифровые технологии делают возможной консенсусную демократию, когда многие решения принимаются в электронном пространстве. Есть пример Швеции, которая сказала: мы можем вести себя социально ответственно и сохранить ценности ХХ века – свободу и справедливость. Правда, на мой взгляд, цифровая демократия сильно запаздывает по сравнению с цифровым тоталитаризмом. Тоталитарное предложение манит эффективностью государства, но несет в себе несопоставимо большие и непредсказуемые издержки для человека.

А что с кривой спроса? Джон Мейнард Кейнс в 1932 г. после визита в СССР написал статью, в которой сформулировал невозможную трилемму – нельзя одновременно максимизировать свободу, справедливость и эффективность. Нужно выбирать.

Довольно очевидно, что в мире свобода отступает и между собой конкурируют справедливость и эффективность государства в обеспечении безопасности. Левый поворот происходит почти везде – от России, которая пытается построить новый социальный контракт, основанный на перераспределении доходов в целях большей справедливости, до США, где радикальные демократы на языке Европы назывались бы социалистами. Некоторые европейские социал-демократии – шведская, германская, возможно французская, смогли не идти на такие жесткие ограничения, как остальные страны, благодаря тому, что давно инвестировали в доступное здравоохранение.

Мир не совершенен, но очень разнообразен. Сегодня новый тип социального контракта предлагают цифровые платформы. Их доминирование – самое крупное институциональное изменение. Они и до пандемии шли к этому, а в условия карантина совершили колоссальный скачок. Мы вошли в эру платформенного капитализма. Прежде институты делили на формальные, которые поддерживаются силой принуждения, и неформальные, поддерживаемые окружением, общественным мнением. Думаю, что появился третий механизм – инфорсмент, основанный на искусственном интеллекте: подписав пользовательское соглашение, вы вошли в предложенную систему правил, вас могут рейтинговать, изменить ваши возможности, выкинуть с платформы. Цифровые платформы стоят на грани создания крипотовалют, нарушая монополию центробанков на денежную эмиссию, у них миллионы цифровых граждан, между которыми очень высок уровень взаимного доверия, они могут стать квазигосударствами. Кроме того, платформы – это главные инструменты геополитической конкуренции.

Три брака России

Я полагаю, что новый социальный контракт в России уже заключен. Наша страна за 20 лет пережила два брака власти и общества, два развода, и сейчас они вступают в третий брак. В начале нулевых это был потребительский контракт: благосостояние в обмен на лояльность и отказ от части политических прав. Такое состояние компенсировало комплексы советской дефицитной экономики, на месте которой было построено не царство демократии, а большой торговый центр. В этом браке мы прожили до 2011 г., когда поддержка власти упала. Но в 2014 г. власть нашла, что предложить обществу – геополитику, Крым. Вы хотите нематериальных ценностей? Получите сверхдержаву. Значительная часть населения приняла предложение, и сложилась парадоксальная ситуация: снижение доходов населения при росте поддержки власти.

Завершился этот брак разводом в 2018 г. после пенсионной реформы. Именно после, а не вследствие. Когда экономика падала, люди нормально переносили снижение доходов, а вот когда она хоть слабо, но начала расти, все изменилось – как же так, у кого-то наверху доходы растут, а у меня внизу падают! Эта несправедливость связана с нашей системой рентных институтов: при низком росте экономики доходы вниз не протекают. Для этого нужен рост хотя бы на 3%, а его не было. Несправедливость привела к разводу, в котором власть и население провели два года. В январе 2018 г. в президентском послании было сделано новое предложение руки и сердца обществу в виде обещания справедливости. Перед референдумом по поправкам в Конституцию президент снова подтвердил такие намерения – это изменение налоговых режимов при выводе денег из страны, раздача денег многодетным семьям и введение 15%-ного НДФЛ для верхушки среднего класса. Думаю, что это – преддверие развертывания прогрессивной шкалы налога. Много социальных пунктов и в поправках в Конституции.

Предложение было принято обществом, поэтому массового протеста против поправок не было, и мне кажется, что новый контракт заключен. Его формула – социал-демократия без демократии, социально-авторитарный режим, социальные предложения в Конституции в обмен на слабую сменяемость или возможную несменяемость власти.

Изменение роли государства – это маятниковый процесс (во всех странах пандемия привела к росту роли государства и зависимости от него). В 90-е годы в России была другая крайность, тогда страна дошла до предельной формы частного капитала – олигархии. Но в 2003 г., когда началось дело ЮКОСа, олигархия проиграла схватку и пришла другая сила – госкапитализм. Он стал заметно усиливаться в 2010-е годы, особенно после 2014 года.

Главный вопрос – что будет с персональными данными? Насколько усилится госкапитализм и как повлияет сдвиг в сторону платформенного капитализма? Поиграли в цифровые пропуска и слежение за гражданами, что же дальше? Если власти больше знают о человеке, то действительно могут больше делать для него. Но это только половина правды, потому что власти могут также больше манипулировать этим человеком. Впрочем, я не думаю, что в России может быть реализована модель китайского тоталитаризма. Мы серьезно болели тоталитаризмом, и многие помнят об этом.

Культура – это факт

В какой степени нас тянет в сторону усиления роли государства? Андрей Кончаловский говорил, что культура – это судьба. Я с этим не согласен. Культура – это факт, который нужно учитывать, поскольку он влияет на движение в ту или иную сторону. Есть ли культурные факторы, которые обусловливают усиление роли государства? Да. Высокая дистанция власти, избегание неопределенности – не меняйте систему, не меняйте человека, следующий будет хуже. Но есть еще один свойственный России факт. Мы страна двояко дышащая – одновременно индивидуалистическая и коллективистская. Западные культуры индивидуалистические, восточные – коллективистские, а мы на медиане, немного смещены в сторону коллективизма. Угадал Редьярд Киплинг, который говорил, что русские считают себя самой восточной из западных наций, а они самая западная из восточных. Нас раздирают противоречия. Индивидуализм нарастает от малого населенного пункта к мегаполису и от Урала на восток. У нас не Европа индивидуалистическая, а Азия коллективистская. У нас на Дальнем Востоке максимум индивидуализма. Мы сложная, разорванная страна, разные части которой хотят разного – одни хотят свободы и прав человека, другие справедливости или безопасности, чтобы замечали, уважали и помогали. И государство становится арбитром между разными людьми, соединяет их, но делает это не путем изготовления правил, а частными решениями по конкретным случаям.

Но культура – это, повторюсь, факт, а не приговор. Мне кажется лукавством утверждение: если у нас все так устроено, то и не нужно ничего менять. Люди гораздо больше готовы к изменениям, чем считают и говорят власти. Это элиты в любой стране не любят изменений, потому что устроились самым благоприятным образом. Их устраивают существующие институты, они понимают, что если начать их менять, то на смену им могут прийти новые элиты. К тому же они могут выбирать институты – англо-саксонское право, немецкое здравоохранение, а населению нужны свои национальные институты. Этот естественный консерватизм элит мешает развитию страны, потому что – снесет. И не только их снесет, а нас всех.

Representation for taxation

Первый и главный шаг для изменения культурного стереотипа – изменение налоговой системы. Сейчас самое время разменять повышение налогов для среднего класса на дополнительные права распоряжения налогами. Это наша плата за право решать. То, что дополнительный НДФЛ (15% с доходов свыше 5 млн руб. в год. – VTimes) пойдет на финансирование лечения орфанных заболеваний, – это хорошо, но решать, на что тратить эти деньги, должен не президент, а те, кто платит налоги. С этого начинается демократия.

Нужно передать уплату налога от работодателя человеку. У нас сформировались агломерации, люди живут в Подмосковье, а работают в Москве, так почему же их налоги должна получать богатая Москва? Почему не дать человеку инструмент воздействия на муниципалитет?

При разработке стратегии Алексея Кудрина (готовилась перед президентскими выборами 2018 г. – VTimes) мы проводили с Фондом общественного мнения опрос. 58% респондентов сказали, что согласились бы на увеличение НДФЛ на 2 процентных пункта и даже доложили бы от себя, если бы могли сами решать, на что деньги будут потрачены. На первом месте оказалось образование, затем – здравоохранение и социальное обеспечение. Изменение институтов в этих сферах – следующий необходимый шаг.

Использовать противоречия

Есть ли в нашей культуре особенности, на которые можно опереться в развитии? Есть! Индивидуализм и коллективизм нельзя воспринимать только как проклятие разорванной страны, потому что не только индивидуалистские культуры Запада, но и коллективистские культуры Кореи, Японии, Китая дали хорошие экономические результаты. Выскажу провокационную мысль: нам еще придется менять Конституцию, потому что сейчас она не отражает реального разнообразия страны. Мегаполисы хотят жить в одном государстве, а остальная страна – в другом. Будучи федерацией, мы могли бы это учесть. Агломерациям придется давать нормативные права.

Есть и другие важные характеристики. Наша страна в XX веке дала миру космический спутник, гидротурбину, атомную станцию, но не смогла сделать конкурентоспособный автомобиль, персональный компьютер, телевизор, холодильник. Если мы хорошо делаем опытные продукты, то, что создается не по стандарту, значит, такие специализации и нужно выбирать. Нам не автопром нужно развивать, а авиапром, сферы, где ключевое – уникальность, малосерийность, штучность. Один американский менеджер в ходе проведенного нами исследования сказал ключевую фразу: если хотите одну хорошую вещь получить – заказывайте русским, если десять – кому угодно, только не русским.

Цифровая экономика дает большие возможности для создания и продвижения таких продуктов. Теперь малому бизнесу, производящему штучные, уникальные продукты, не нужно стремиться стать большим, чтобы использовать эффект экономии на масштабе. Он может через платформы работать на глобальных рынках. У нас есть преимущества в цифровизации – мы лидеры по каршерингу, по цифровым платежам. То есть оптимистические сценарии существуют, хотя в целом мы вступаем в период, где страха будет больше.

И страх помножен на традиционный для нашей страны пессимизм – это нормальная социальная позиция русского человека. Американец на вопрос «как дела?» ответит fine, немец даст оценку, русский скажет – «на букву Х, и не подумайте, что хорошо». Это сложившийся культурный нарратив, чтобы не показать, что есть что забрать – кочевнику, государству, соседу. Пессимизм – гораздо более сильная религия россиян, чем православие, ислам, буддизм или иудаизм. Это установка, а не представление о том, что происходит.

Но сейчас нам, вопреки консерватизму элит, нельзя стоять на дороге, нужно идти по ней. В 2016 г. директор Института McKinsey произнес на одной конференции золотые слова: лучший способ реакции на ситуацию структурной неопределенности – активность, потому что тогда вы структурируете мир под себя. А Андрей Макаревич сказал это еще раньше – несколько десятилетий назад: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир – пусть лучше он прогнется под нас».

Подготовлено на основе интервью, взятого Филиппом Стеркиным

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции VTimes.

Как пандемия изменила отношения общества и власти