Памяти Владислава Крапивина. Командора и Защитника

1978-й, конец августа, мы идем со Славой по Свердловску покупать мне осенние туфли. Скоро в школу, пятый класс, а мы с братом прилетели во всем летнем, из обуви у меня только сандалеты. Я держу Славу за руку и старательно шарахаюсь от громыхающих трамваев — в маленьком казахстанском городке Рудном только дымящие автобусы, трамваи живьем я вижу впервые. Слава (хотя он страшно взрослый, целых 39 лет, сорок будет в октябре, его все ребята зовут на «ты» и Славой, а не Владиславом Петровичем) — очень высокий и надежный, он говорит: «Не бойся, они не страшные, просто громкие». А я и не так уж и боюсь этих трамваев — на самом деле, мне просто приятно чувствовать, что если что, Слава защитит.

Это было то, что он умел делать лучше всего — защищать детей от окружающего мира, часто враждебного. И учить их защищаться самим.

Когда маму арестовали (это долгая история, если коротко — случился острый конфликт с местной прокуроршей, нашей интеллигентной маме шили «хулиганку», до «двушечки», как теперь принято говорить), мне было десять, брату — только-только исполнилось 14. Это был холодный апрель, кажется, снег еще не до конца растаял, а может, я просто так пасмурно запомнила то время. Мы остались вдвоем в квартире, телефон у нас отрезали («дети не смогут за него платить» — я до сих пор помню эту фразу какой-то руководящей тетки). Приходили из домоуправления, мы боялись, что квартиру вообще отберут, а нас отдадут в детдом. Но до конца учебного года нас отбил от органов опеки директор нашей школы. Кормили нас мамины подруги — тетя Вера и тетя Валя, учителя и просто соседи (помню тетю Любу из 36-й квартиры — как она стучит нам в дверь, мы открываем, а у нее полная миска огурцов со своего огорода), в школе родительский комитет записал на бесплатные обеды.

Мы продержались так конец весны и половину лета. Но мы знали, что в сентябре нас все-таки отправят в рудненский детдом — и вот это было совсем страшно.

И тогда мой брат Костя написал письмо. Он написал его в Свердловск, Владиславу Крапивину. Я не знаю, что конкретно написал мой брат, но понимаю, почему Костя написал именно ему.

Первой «нашей» крапивинской книгой была «Тень Каравеллы», потом — «Мальчик со шпагой» — мы были потрясены обеими. Мы не встречали таких ребят, про которых были эти книги, и таких взрослых — ну, может, кроме нашей мамы, но очень хотели бы встретить. А потом Костя нашел в рудненской библиотеке книжку «Чем крепче ветер» — сборник ребячьих рассказов про отряд «Каравелла», который создал в городе Свердловске вот этот самый писатель Крапивин. Кажется, мы ее тихо сперли, настолько она была нам нужна. Мне не очень стыдно — до нас ее, похоже, никто в библиотеке не брал. А там, в этой книге, открывалась какая-то совершенно невозможная, непредставимая в горняцком городке жизнь — с настоящей дружбой между ребятами, с добрыми взрослыми, со шпагами и яхтами, сделанными своими руками. Это была недостижимая мечта.

Костя написал письмо в отряд, просто чтобы хоть по переписке прикоснуться ко всему этому как-то ближе. И через какое-то время случилось чудо — ответил сам Владислав Крапивин: обругал своих за разгильдяйство (мол, письмо куда-то замотали, а он вот нашел), пригласил, если будет возможность, приехать летом на парусную практику. Мы были счастливы, но понимали, что, конечно, это невозможно — Свердловск за пятьсот с лишним километров, у нас на такую дорогу денег нет и не было никогда.

А потом случилось то, что случилось, и Костя снова написал письмо, уже напрямую Крапивину. И на этот раз Слава не просто ответил. Он прислал в наш город инструктора «Каравеллы» Наташу Соломко (теперь она известный детский писатель, а тогда была студенткой московского Литинститута). Она прилетела в Рудный с красными корочками корреспондента «Пионерской правды» и с письмом от члена Союза писателей СССР Владислава Крапивина. Она протаранила собес и ГОРОНО (для тех, кто не помнит этой аббревиатуры — городской отдел народного образования) как мощный ледокол. И увезла нас в Свердловск.

Была середина августа, Слава отдал нам свой микроскопический кабинет — метров восемь комнатка. Там было очень тесно и страшно интересно — все полки в книгах (и он разрешил нам все брать читать!) — и много дореволюционных, с ерами и ятями, стены в картинах и фотографиях. Секстан, модели парусников, наверху в углу — светящийся в темноте «фосфорный» орел, на него было так чудно смотреть, засыпая.

Мы сразу подружились с 13-летним Пашей Крапивиным, а полуторагодовалый Леша прыгал до ночи на Косте, проверяя крепость его пресса. Как это все выдерживала Ирина Васильевна — жена Командора, я не знаю. Но тогда я про это не думала, а с упоением читала «Вечный жемчуг» в рукописи («В ночь большого прилива» и «Голубятня на желтой поляне» по-прежнему одни из моих любимых книг).

Я до сих пор помню первую поездку на электричке на отрядную базу (она в то время была еще на Флюсе, а не на Визе — это такие большие свердловские водохранилища). Тогда в отряде было всего четыре яхты (сейчас, по-моему, больше тридцати), «мушкетеры»: «Атос», «Портос», «Д’Артаньян» и «Арамис». Я ходила, конечно, на «Д’Артаньяне» — господи, как же это было здорово! Брызги воды от соседней яхты, стаксель, кливер, шкоты, оверштаг, фордевинд, первый удар гиком по башке — забыла увернуться, первый раз, когда разрешили сесть на руль… Я стала первой девочкой среди барабанщиков «Каравеллы», до меня были только мальчишки. Я помню первые уроки фехтования — Слава сам учил нас правильно держать рапиры в руках…

А главное, конечно, — это каравелльские люди вокруг, веселые и добрые, готовые все объяснить, во всем помочь, реально встать рядом плечом к плечу в любой тяжелой ситуации (ситуации были — приходилось сталкиваться с окрестной шпаной).

Отряд тогда очень не любили педагогические власти. Славу обвиняли в том, что он учит детей спорить со взрослыми (а он учил просто тому, что и у ребенка должно быть чувство собственного достоинства и что взрослось не всегда означает правость), за форму обзывали «чернорубашечниками», выгоняли из помещения. Как я сейчас понимаю, тот год для Славы был очень нелегким, он даже хотел распустить отряд, но барабанщики не дали, горжусь, что я была в их числе — тех, кто не дал.

Через год маму выпустили, и мы вернулись домой. Потом мы выросли, мы всегда помнили про «Каравеллу», но слом эпох как-то раскидал всех — кого по разным городам, кого по разные стороны баррикад.

Уже в Москве в книжном мы с мамой натолкнулись на книги Крапивина. Это был конец девяностых, и мне было очень боязно покупать что-то из его новых книг — люди меняются и иногда очень сильно. Вдруг он как раз теперь с другой стороны? Вдруг я разрушу свое детское воспоминание о счастливом годе дружбы и добра? Но я рискнула (кажется, это был «Бронзовый мальчик»). Мы читали вслух по очереди вместе с мамой, как в детстве, и поняли, что Слава совсем не изменился — он остался таким же как был, настоящим, с тем же неприятием любой несправедливости.

Мы встретились снова спустя тридцать лет, в 2008 году, в Тюмени, где он тогда жил, и где мама наконец смогла сказать ему лично спасибо за все, что он для нас сделал. Накануне его 70-летия я впервые публично рассказала всю эту историю в журнале «Коммерсантъ-Власть», где тогда работала. И я помню праздничный стол, Славу с журналом, и его ехидную ухмылку: «Я у тебя такой хороший получился, что даже сам собой возгордился».

Он был разный. Строгий, если кто-то на воде не выполнял правила безопасности, мог и наорать. Если кто-то нарушал правила отряда, его могли и выгнать. Он был сложный для семьи, насколько я понимаю, большую часть жизни он тратил все заработанные на книжках деньги на отряд: фанеру для яхт, краску, паруса, рапиры и защиту, форму, инструменты и так далее. У него не было машины или дачи, и только в конце жизни он обзавелся относительно большой «писательской» квартирой, откуда мог в подзорную трубу видеть как по ВИЗу идет флотилия «Каравеллы» — его «Каравеллы».

Я счастлива, что благодаря нынешнему Командору отряда Ларисе Крапивиной мне удалось поделиться кусочком моего детства с моим сыном — он был зачислен в резерв барабанщиков «Каравеллы» в шесть лет, а с восьми каждое лето, пока не закончил школу, ездил в Екатеринбург на парусную практику и несколько раз бывал у Крапивина дома.

Последний раз мы разговаривали со Славой 25 июля. Он был в больнице с подозрением на пневмонию и с кучей других предположительных диагнозов. Я спросила: «Как ты?» — Он ответил: «Хреново, хочу домой, все болит». Его вскоре выписали, но в очень плохом состоянии, и пришлось снова госпитализировать. Из второй больницы он уже не вышел, утром первого сентября мне позвонил Петя, внук Командора, и сказал, что деда больше нет.

Я еще не до конца это осознала, конечно. Но я пытаюсь. И пытаюсь говорить себе, что он останется. Мне — останется моя детская и взрослая личная память, нынешним детям — «Каравелла», нам всем останутся его книги — я не считала, сколько стоит у меня дома, но думаю, томов тридцать, если не больше.

Эти книги написаны человеком, который верил в то, что нельзя обижать детей, что нельзя сдаваться, даже если очень страшно, что всегда нужно защищать своих товарищей и свою честь. И нужно биться с подлостью и несправедливостью до конца. Звучит по нашим временам, наверное, наивно, но я тоже в это верю.