Боятся ли медики коронавируса? Насколько сильно они не доверяют начальству? Что такое «административная истерика»?

Социологи три месяца изучали работу российских медиков, борющихся с ковидом. Вот что им удалось узнать

В России — вторая волна коронавируса (хотя власти не хотят этого признавать). 3 октября в стране зарегистрировали 11 615 новых случаев — всего на 41 меньше абсолютного рекорда за все время пандемии. Врачи при этом говорят, что нагрузка на систему здравоохранения уже вернулась к весенним показателям. То, как медики в России борются с ковидом, на протяжении трех месяцев (с апреля по июнь) изучала группа независимых социологов. О главных результатах работы «Медуза» поговорила с Екатериной Бороздиной — руководителем проекта, деканом факультета социологии и философии Европейского университета в Санкт-Петербурге.

— Как именно вы проводили исследование?

— Сейчас часто смотрят на статистику заболеваемости, на какие-то политические решения, связанные с пандемией. Но редко слышен голос самих медиков. Поэтому нам хотелось посмотреть на ситуацию именно с их точки зрения. Мы увидели ответный запрос: у врачей была большая потребность рассказать, что происходит, о своих проблемах и трудностях.

Мы провели интервью с 52 медработниками, а одна из участниц нашей команды проводила этнографическое наблюдение в ковид-стационаре. Она устроилась туда на работу сестрой-хозяйкой и санитаркой — и вела дневник, где описывала взаимодействия врачей и пациентов. Все наблюдения делались с согласия руководства.

— Как искали и отбирали врачей?

— На основе прошлых исследовательских проектов у нас сложился пул знакомых врачей, медсестер и организаторов здравоохранения. Мы обратились к нашим контактам, а также искали через социальные сети.

Сначала планировали поговорить с сотрудниками тех учреждений, которые нам казались эпицентром борьбы с эпидемией. Но по мере того, как стали брать интервью, выяснилось, что передовой край борьбы с инфекцией везде — даже в медучреждениях, которые не были перепрофилированы под ковид.

В результате у нас получилась максимально вариативная выборка: разные медицинские специализации, разные позиции в административной иерархии, разные типы медучреждений. Акцент в исследовании сместился к тому, чтобы показать разнообразие опытов.

— Во время пандемии условия работы многих врачей изменились, появились новые правила. Какие?

— Если говорить о правилах и рекомендациях, которые выходили в связи с эпидемией, то дело даже не в том, какими именно они были, а в том, что они все время сменяли друг друга. Поступающие распоряжения и рекомендации — а это часто многостраничные документы — могли меняться едва ли не каждый день. Иногда распоряжения разных инстанций противоречили друг другу. Один наш информант назвал это «административной истерикой».

Эпидемия — это в любом случае ситуация неопределенности, когда привычный порядок ломается. Понятно, что дополнительная неопределенность на уровне правил работы еще больше осложняла оказание медицинской помощи.

— Можно ли было избежать этого?

— Я бы не стала говорить, что Россия оказалась в какой-то особенной ситуации: ни одна страна в мире не была готова к пандемии. Никто точно не знал, как лучше поступать и что делать. Но для того, чтобы быстрее и эффективнее наладить работу здравоохранения, стоило как можно раньше получить обратную связь от медиков.

К сожалению, в нашей системе здравоохранения господствующая логика бюрократическая, а не профессиональная. Врачи практически не могут влиять на условия своего труда.

Если мы говорим о второй волне, необходимо выучить уроки, полученные весной. И главный урок — это учитывать мнение медицинского сообщества.

— Вы пишете, что некоторые правила и рекомендации просто невозможно было исполнить.

— Чаще всего нам рассказывали про недоверие к отечественным рекомендациям по работе с коронавирусной инфекцией. Врачи говорили: чтобы защитить себя и пациентов от инфицирования, они вырабатывают собственные правила или следуют зарубежному опыту. Особенно в отделениях, которые не были перепрофилированы под ковид. Такие отделения оказались «слепым пятном» в системе, так как ресурсы и основное внимание были направлены на инфекционные стационары.

В условно «чистые» заведения не направляли ресурсы. Долго не вводили новые правила, которые бы учитывали возможность попадания пациентов с ковидом. Но медики быстро сориентировались и стали вырабатывать свои внутренние регламенты, начали читать зарубежные клинические рекомендации, чтобы улучшить свою работу. Хотя всегда стоит вопрос о том, насколько эффективными являются неформальные стратегии.

Были правила, которые в буквальном смысле невозможно было выполнить. Например, врач подписывает бумагу, что обязуется использовать средства защиты при работе с ковидными больными. А самих средств защиты не хватает.

— Многие больницы замалчивали подобные проблемы.

— У медиков часто было ощущение, что они не могут выносить сор из избы. Что они должны отчитываться перед министерством [здравоохранения] о том, что у них все хорошо и всего хватает. Что если вдруг станет известно, что чего-то не хватает, могут последовать какие-то санкции. Опрошенные рассказывали, что, например, проблемы с нехваткой СИЗ [средств индивидуальной защиты] решали какими-то своими способами. Но даже в интервью многие опасались проговаривать эти проблемы.

— Какие еще проблемы отмечали врачи?

— Были опасения, связанные с возможностью заразиться, чаще всего врачи боялись заразить своих близких.

Обучение, связанное с перепрофилированием, не всегда соответствовало ожиданиям медиков. Многим короткие онлайн-курсы казались слишком формальными.

Но все равно в первую очередь врачи озвучивали проблемы с организацией медицинской помощи, с медицинской бюрократией. Даже о страхе заболеть говорили реже, чем о боязни административных санкций. Боязни, что придет Следственный комитет или Роспотребнадзор, — и медиков за что-то накажут. За те же неформальные стратегии, с помощью которых они справляются с ситуацией.

— То, что сотрудники «красных» зон чувствовали себя увереннее коллег из «чистых» зон или неперепрофилированных больниц, связано именно с организацией работы?

— Условия и правила работы для сотрудников «красных» зон, которые и до этого были инфекционными стационарами, изменились в наименьшей степени. У них значительно возросла нагрузка, но у них было больше необходимых знаний и практических умений. В целом они были лучше готовы. Повторяющийся мотив в интервью с такими специалистами: они на подобную работу и рассчитывали, когда становились инфекционистами или реаниматологами.

— В чем была мотивация врачей, которые изначально не были сотрудниками инфекционных больниц, но шли работать в «красные» зоны?

— Медики, которым приходилось перепрофилироваться, часто воспринимали это как свой профессиональный долг, связывали это с профессиональной гордостью — многие хотели быть на передовой. Но здесь важно учитывать, что не все медики одинаковые. Одно дело — довольно молодые профессионалы, у которых есть возможность читать англоязычные статьи и клинические рекомендации. Была и другая часть опрошенных, для которых работа в «красной» зоне была вынужденным решением. Я вспоминаю интервью с пожилой медсестрой с хроническими заболеваниями, которая очень боялась заразиться ковидом, но пошла работать с такими больными в том числе по материальным причинам.

Некоторые из тех, у кого была финансовая подушка безопасности или возможность перейти на другую работу, увольнялись из перепрофилированных медучреждений. Во многих случаях это происходило из-за того, что людей не устраивала неопределенность правил и то, что нововведения не обсуждаются с коллективом.

— Какой помощи в такой ситуации ожидали врачи от руководителей из системы здравоохранения?

— [Они говорили] про однозначные правила работы и последовательность принимаемых решений. Про то, что необходимо учитывать мнение и потребности самих медицинских профессионалов. Также они ожидали лучшей организации материального оснащения, СИЗ. Мы проводили интервью с апреля по июнь — и к июню стали чаще отмечать, что СИЗ на местах достаточно.

— Чаще всего новые правила и решения никто из администрации больниц не объяснял?

— Это сильно зависит от учреждения. Где-то врачи жалуются на то, что с ними вообще ничего не обсуждали и перепрофилировали директивным образом, а где-то врачи хвалят своих заведующих и главврачей — говорят о профессиональной солидарности внутри больницы. Одна из характеристик нашей системы здравоохранения — это вариации между разными медучреждениями.

— Врачи боялись недовольства руководителей, а почему руководство не боялось недовольства сотрудников? Ведь врачи — это ценные кадры в условиях пандемии.

— Мне кажется, что руководители тоже оказались в сложной ситуации. С одной стороны, они столкнулись с необходимостью реализовывать медпомощь в пандемию, а с другой стороны, их действия были заданы приказами, которые поступали сверху, и имеющимися ресурсами. Это история скорее про структурные ограничения, чем про решение прислушиваться или не прислушиваться к сотрудникам.

— Вы проводили исследование с апреля по июнь. Отношение врачей к коронавирусу как-то изменилось за это время?

— Сложно говорить о медиках вообще. Их отношение к коронавирусу было обусловлено различиями их позиций, специализацией и другими обстоятельствами. Врачи-инфекционисты, врачи-реаниматологи и, например, врачи скорой помощи еще с апреля рассматривали ситуацию в рабочем ключе. Говорили, что стало сложно, но они справляются. Медики, внезапно попавшие под перепрофилирование, часто были растеряны. Некоторые не вышли из этого состояния и к июню.

— После первой волны хотели ли врачи продолжать работать в «красной» зоне?

— Часто говорят, что российские пациенты не доверяют нашей системе здравоохранения, поэтому занимаются самолечением и не ходят к врачам. После этого исследования мы поняли, что и многие медики не доверяют системе здравоохранения. После хаоса новых правил, нехватки СИЗ, задержек с дополнительными выплатами многие медики стали опасаться, что их обманут или что-то опять пойдет не так. И это было важно в свете принятия решения о работе в «красной» зоне.

— Какие выводы можно сделать о системе здравоохранения в целом по итогам исследования?

— Мы хотели понять, как российские медпрофессионалы справляются с пандемией. Гипотеза была в том, что пандемия не столько является самостоятельным вызовом, сколько обнажает существующие болевые точки в работе системы здравоохранения. Наш основной вывод: принцип управления, когда медики не контролируют условия своего труда, когда нет возможности предоставить обратную связь на административные решения, негативно сказывается на оказании медицинской помощи.

В пандемию это становится особенно очевидно. У наших медиков нет возможности отстаивать свою точку зрения и свои интересы, как-то коммуницировать с административным измерением. Это имеет негативные последствия и для самих медработников — вспомним значительный уровень смертности от ковида среди них.

Приятным моментом для нас стало обнаружение низовых форм солидарности: врачи создавали чаты на несколько отделений или даже городов, где могли координироваться, обмениваться новыми знаниями. Те, кто хорошо знают английский, самостоятельно переводили и распространяли новейшие зарубежные клинические рекомендации. Пока такая солидарность не вышла на уровень создания мощной профессиональной ассоциации, но надеюсь, у нее есть потенциал.

Беседовала Ани Оганесян