«Мне важнее было узнать не о подвигах предков, а о том, кто они были»
Александр Макеев — бывший томич и автор книги «Сиблаг НКВД. Последние письма пастора Вагнера (Личный опыт поиска репрессированных)». В течение трех лет он собирал в архивах российских силовых ведомств сведения о своем прадеде – лютеранском пасторе Вольдемаре (Владимире) Вагнере, который 16 сентября 1937 был приговорен к высшей мере наказания по статье 58-10 и через восемь дней расстрелян в Антибесском ОЛП Сиблага НКВД. Александр смог найти также 38 последних писем прадеда, которые тот написал в лагере, и выяснить судьбу его братьев, также угодивших под репрессии.
Недавно книга Александра Макеева победила в номинации «Литература» конкурса «Сделано в России», который проводит издание «Сноб». Мы решили поговорить с Александром о его семейной истории, травме 20 века и способе посмотреть на историю страны с точки зрения истории одной семьи.
Книга была предоставлена научной библиотекой Томского областного краеведческого музея им. М. Б. Шатилова — С какого момента вам стала важна история вашей семьи? Как это с вами произошло?
— Я в книге писал про это. На самом деле раньше история семьи проходила как-то параллельно. Я пытался интересоваться этим, но история семья не интересовала меня как-то глубже. Не заходила. Когда родился сын, в голове все поменялось. Потому что стал думать о том, что я делаю, для чего я делаю. И для меня стали ближе какие-то моменты, которые открывались в семейной истории, например, выселение. И я стал понимать, что чувствуют родители, когда такое происходит с ними. Второй триггер появился в процессе глубокого исследования, когда я получил второе дело прадеда из Кемерова. О котором никто не знал. И я узнал, что прадед был расстрелян. Я в голове посчитал и понял, что прадеду, когда его расстреляли, было столько же лет, сколько и мне. И это меня сильно задело. Я подумал, что он чувствовал себя таким же молодым человеком, как я. И что жизнь только начинается. Это все ужасно. Хоть я и говорю про это, меня до сих пор пробирает.
На фото Александр Макеев Фото: Александр Макеев — Родители разговаривали с вами про это? Про что говорили, про что молчали?
— Бабушки не говорили. Отец… У нас не было запретов в семье в принципе. У меня семья образованная и либерального направления. Дома было всегда полно книг и не было никаких запретов. Суть была в том, что бабушки пытались найти Вольдемара. Младшая дочь Изольда вплоть до 90-х годов писала запросы, но никакой информации о нем не было нигде. В 50-х годах пришло свидетельство о смерти, и все.
На фото Вольдемар Вагнер с своей женой Паулиной. Последнее фото перед арестом Вольдемара Фото: предоставлено Александром Макеевым — А бабушки почему не говорили, боялись?
— Сложный вопрос. Да и спросить уже не у кого. Я думаю, что они за нас волновались. Потому что они лично не стали нам немецкий язык передавать. Хотя очень порадовались, что мы с сестрой пошли в специализированную немецкую школу. Поддерживали нас. Но сами никогда не говорили: давай я с тобой поговорю на немецком. Я даже и не подозревал, насколько они были немцами. Только в процессе поиска до меня дошло, что немецкий был основным языком. Русский был вторым. Им пришлось забыть немецкий язык и переучиться. И стать русскими.
На фото Паулина с дочерьми. Фото сделано для отправки в лагерь Вольдемару, 1936 год Фото: предоставлено Александром Макеевым — Когда вы стали изучать историю своей семьи, вам не было страшно? Вдруг найдешь что-то невыносимое… Сотрудничество с органами, донос, который написал кто-то из твоих предков… Были внутренне готовы к такому?
— Даже если я бы что-то и нашел, я бы не воспринял это как позор семьи. На самом деле мне это не важно. Каждый человек сам отвечает за свою жизнь. Он прожил ее так, как посчитал нужным в предложенных обстоятельствах. И он сам делал выбор. Я сам абсолютно откровенно в книге написал про старшего брата прадеда Александра. Про его покаянные письма. Но я понимаю, в каких условиях он эти покаянные письма написал. За что людей винить? Если бы кто-то оказался в рядах НКВД, конечно, мне было бы сложнее с этим. Мне гораздо важнее было узнать не о подвигах предков, а том, кто они были. Потому что мне захотелось заполнить ту пустоту, которая была в семье. Никто не знал ничего дальше дедов. Да и о дедах не знали. И до сих пор мама моя мало знает о своих дедах.
Фрагмент личного дела брата Вольдемара Вагнера Александра. Приговорен к 10 годам ИТЛ. Умер в лагере от истощения. Фото: предоставлено Александром Макеевым 
Фото из личного дела другого брата - Ивана Вагнера. Осужден на три года ИТЛ. Умер в лагере от воспаления легких Фото: предоставлено Александром Макеевым 
Фото из личного дела еще одного брата - Эммануила Вагнера. Приговорили к сроку в трудармии. Фото: предоставлено Александром Макеевым — Что еще осталось неясным?
— В книгу не вошло все то, чем я занимался и продолжаю заниматься. Еще было достаточно большое расследование по Макеевым. И там тоже своя история. Это были крестьяне. Они жили в деревне Дмитриевка под Бузулком с начала 19 века. Они тоже попали в репрессивную мясорубку, и им пришлось уехать. Но я не писал об этом в книге, потому что хотелось сохранить одну линию и не расползаться по семейной истории. Еще в данный момент я нахожусь в процессе исследования по семье прабабушки Паулины. Я зацепился за предполагаемых братьев. И планирую деанонимизировать исполнителей репрессий в Республике немцев Поволжья. Это находит огромный отклик у людей, которые занимаются историей Республики. Потому что оказалось, что никто этим целенаправленно не занимался. До сих история Республики немцев Поволжья остается больной точкой. Ее историей занимаются, по сути, только этнические немцы.
— Когда вы узнали имена людей, репрессировавших ваших родных, не было ли желания поискать их потомков, встретиться, поговорить?
— Нет. Такой красивой истории, как у Дениса Карагодина, не было. Никто не писал. И честно говоря, не особо мне хотелось встречаться. Моя задача была не в восстановлении справедливости. Да, мне хочется справедливости, но я не хотел бы показывать их потомкам: вот смотрите, какими плохими были ваши дедушки. Мне хотелось открыть карты, чтобы и с одной, и с другой стороны было все ясно. Вот этот человек делал это, а этот это. И итог у одного человека такой, у другого такой. Мне кажется, что это красноречивее, чем когда один лежит в канаве неизвестно где, другой – почетный пенсионер.
протокол из личного дела Вольдемара Вагнера Фото: предоставлено Александром Макеевым 
Выписка из акта о расстреле Вольдемара Вагнера Фото: предоставлено Александром Макеевым — Часто встречаю истории людей, которые сами когда-то были сотрудниками НКВД, но потом попали под каток репрессий. И зачастую их тоже реабилитируют. Как считаете, нужно ли их ставить в один ряд с другими жертвами репрессий?
— Знаете, когда я начал заниматься расследованием, то стал погружаться в юридические документы. Это нужно было, чтобы писать правильно запросы и выстраивать дискуссию. Понял, что существует глубокая понятийная ошибка. Во-первых, сотрудников НКВД приговаривали не за то, что они делали во время террора. Изначально они были приговорены неверно. И они были реабилитированы не потому, что их простили, а за сам момент приговора. То есть приговор «тройки» неправомерен. В случае исполнителей репрессий придется откатиться назад, рассмотреть их деятельность. Осудить правильно. И это никогда не будет подвергаться реабилитации. Эта история, которая произошла с середины 50-х годов, когда начали кого-то осуждать, кого-то реабилитировать, это все запутало. По факту все надо вернуть назад, пересмотреть дела и вынести какое-то суждение. Тогда все станет на свои места.
— Вы думаете, в России такое возможно?
— В идеальной России, наверное, возможно.
— Кстати, вы же в ходе своего расследования писали запросы не только в архивы России, но и Украины и Азербайджана. С кем было легче?
— Украина идеальна в этом плане. Там принят закон о декоммунизации, и все архивы компартии и силовых ведомств СССР открыты для всех желающих. Независимо от родства, гражданства и так далее. Я всегда из Украины получал ответы на все запросы. Единственное, мне помогал один украинский исследователь — сотрудник Института истории Украины Роман Подкур. Он смог найти личное дело следователя Южакова, который вел однодневное дело Вольдемара Вагнера. Роман сам его отфотографировал на телефон и прислал мне 600 страниц личного дела. Я не могу в принципе представить подобное в России. Чтобы кто-то пришел в управление ФСБ, взял личное дело сотрудника, сфотографировал на телефон и еще и выслал кому-то. В этом плане Украина делает так, как должно быть везде. Работа с архивами в России полна разнообразия. Каждый регион, каждое управление имеет свои особенности. В зависимости от региона может по-разному читаться один и тот же закон. Тут надо руку на пульсе держать и понимать, что одному надо одно, другому другое, третьему третье.
— Вы сможете назвать самое нелепое требование от силовых структур, с которым вам пришлось столкнуться в ходе вашей работы?
— У меня было два таких случая. Один был связан с моей историей, второй с посетителем Музея истории ГУЛАГа, которому я помогал узнать историю своей семьи. В ходе написания книги я пытался уточнить у МВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области даты реабилитации дочерей Вольдемара Вагнера. Потому что они были сосланы вместе с мамой Паулиной и были ею в справке указаны. Документ о реабилитации Паулины у меня был, а вот дочерей - нет. Я написал запрос, и мне сказали, что мне надо подтвердить родство с ними. То есть у меня подтверждено родство с их мамой Паулиной, а с меня требуют еще и подтвердить родство с каждой из ее дочерей. А дочери все поменяли фамилии, все умерли. И мне надо найти все свидетельства о смерти, все свидетельства о браке и все свидетельства о рождении, где будет написано, что их мама – это Паулина. На мой взгляд, это полный абсурд. Я пытался это оспорить, звонил и писал несколько раз. Но у меня ничего не получилось. Так это и осталось незавершенным делом.
Второй случай, как я уже сказал, с пожилым посетителем Музея истории ГУЛАГа. Он родился в 1937 году и его отца забрали тоже в 1937-м. Он ничего не знал о судьбе отца. И мы начали искать и через какое-то время наткнулись на дело. Но от сына требовалось подтвердить родство. И так как это было не ФСБ, а МВД, а у МВД есть свой регламент, которого они жестко придерживаются. Родство подтвердили, а вот в регламенте стояло еще и требование о подтверждении смерти репрессированного родственника. Но человек был расстрелян, и информация об этом была в том деле, которые мы и пытались добыть. То есть у МВД на руках была информация о его смерти, но они требовали с нас свидетельство о смерти. Мы год пытались достать это дело. Тот посетитель мне несколько раз звонил, говорил, что он готов уже все бросить. Я его уговаривал, говорил: давайте продолжим. Спокойно. Сейчас мы проанализируем ответ, подумаем, что можно сделать. Можно сюда написать, можно сюда написать. В конце концов мы добились положительного ответа и добились копии личного дела. Вряд ли они хотели поиздеваться над человеком, но так тоже нельзя.
Семья Вольдемара Вагнера в ссылке в Казахстане. Село Акраб 1937-1938 годы. Фото: предоставлено Александром Макеевым — Личное расследование не книга. Почему для вас было важным рассказать свою семейную историю другим людям?
— Тут два момента. Во-первых, у меня скопился большой объем информации. Он довел меня до того, что я не мог больше ни о чем думать. Я просыпался с мыслью, что надо делать, и засыпал с мыслью, что мне надо сделать завтра и куда дальше двигаться. Когда ко мне в руки попали письма прадеда Вольдемара, я понял, что было бы преступлением просто взять и положить их куда-то на полку. Было очевидно, что это какая-то законченная история и надо ее изложить хоть в каком-то виде. Когда я в очередной раз пришел к директору музея вместе с руководителем издательской программы, то тот сказал, что он согласен, но только с одним условием. Что эта книга будет не просто история одной семьи, а это будет описание-исследование. Описание процесса. Для меня это было тоже важным, потому что я понял, что у людей есть одна большая проблема и что она решаема. Люди не понимают, где искать. И они не понимают, какие права они имеют, как написать запрос в архивы. Я именно с этой целью и шел работать в Центр документации музея истории ГУЛАГа. Чтобы как можно больше людей научить поиску репрессированных родственников. Чем больше людей это могут сделать самостоятельно, без привлечения каких-либо специалистов, тем мы крепче будем стоять на ногах. Никто не должен бояться это сделать. С этой целью мы и методичку по основам поиска сделали.
Когда директор мне сказал, то я понял, что можно не просто персональную историю семьи рассказать, а сделать еще что-то полезное. И поделиться своим опытом. И оказалось, что именно это нужно людям. Мне люди пишут до сих пор, и я их консультирую.
— Что эта книга изменила в вас, в вашем отношении к жизни?
— Я бы сказал, что все. Но это слишком пафосно бы звучало. Очень многое. Я даже не ожидал, что книга настолько все в моей голове перевернет. И я знаю, почему это произошло. Казалось бы, люди когда-то давно жили и их уже и нет давно. С Вольдемаром вообще странная произошла ситуация. Я настолько проникся его жизнью, настолько его на себя примерил, что, как мне кажется, я ее понял. Прочувствовал на себе. Я теперь понимаю, кто я и откуда. Мне кажется это очень важным. Я стал по-другому воспринимать историю. Я окончил исторический факультет, но история для меня была просто учебником. Учебник, книги — это интересно. Но никогда не пропускаешь это через себя. А личная, семейная история позволяет взглянуть на историю страны совсем под другим углом. Я начал каждый период жизни семьи самостоятельно изучать. Я понял, что моя бабушка Фрида родилась в 1922 году в Поволжье. И до меня только во время исследования дошло, что в этом время был голод. Тот самый, когда никто из Европы не хотел помогать, когда американская компания «ARA» развернула свои кухни и спасла миллионы людей. Я понял, что мой прадед Вольдемар писал письма в Америку и участвовал в этом процессе. Я понял, что через него по его региону шло распределение помощи. Это история приобретает свое мясо, такое человеческое.
Когда я переехал в Питер и еще не начал заниматься исследованиями, то я прочувствовал уже тогда: вот церковь, где работал мой прадед. Это сильно заземляет. Это якоря. Ты смотришь на место и понимаешь, что твой предок там был.
На фото Вольдемар Вагнер с матерью Доротеей. Фото сделано около 1916 года Фото: предоставлено Александром Макеевым — Тема репрессий постоянно возникает в российском обществе. Как думаете, почему мы снова и снова возвращаемся к этой травме 20 века?
— Я думаю, что травму не проработали. Другое слово не могу подобрать. Ее не проработали внутри себя, не пережили и не поняли, что это на самом деле было. Когда ты уже что-то для себя точно понял и расставил акценты, ты просто идешь дальше. Ты понимаешь, что на это я могу опираться, а этого бы не следовало дальше делать. Тут получается зыбкое болото, и ничего толком не проговорено. Не поставлены оценки произошедшему. Все время подбрасывают какой-то альтернативный взгляд, по моему мнению, абсолютно неприемлемый. Тем более со стороны государства. И это помогает размывать почву под ногами. Поэтому приходится все время наступать на одни и те же грабли и постоянно возвращаться и возвращаться назад. Надо осознать масштаб произошедшего. А масштаб ужасен. То, что произошло с нашей страной, просто катастрофа. Это эксперимент, поставленный над страной, ценой жизней огромного количества людей и судеб. Это катастрофа государственного масштаба, о которой мы никак не можем толком поговорить.
Добавим, что книга Александра Макеева была предоставлена научной библиотекой Томского областного краеведческого музея им. М. Б. Шатилова.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:
Как и где искать сведения о репрессированном родственнике?