По сути, в России вся политика сейчас свелась к конфликту власти и оппозиции. Других социально-политических противоречий в стране будто и не существует. Это временное состояние — естественное следствие усиливающегося авторитаризма. Кремль давит на общество с такой силой, что ни о чем другом оно пока думать не в состоянии. Когда у тебя сломана нога, ты и про проблемы с давлением забываешь, и прогрессирующая близорукость тебя не тревожит.

Все начнет меняться после того, как власть ослабеет. Новые конфликты могут ворваться в повестку еще до падения режима; могут — вскоре после него. Первым разразится кризис в отношениях между центром и регионами, затем — между трудом и капиталом. Это классические противоречия индустриальной эпохи, однако у нас они до сих пор так и не разрешены.

Доведенная до абсурда сверхцентрализация страны, ставшая следствием путинской фетишизации идеи «восстановления вертикали власти», не оставляет шансов на то, что взаимоотношения между федеральным центром и субъектами будут урегулированы в неполитической плоскости. Технической работой на уровне бюрократии здесь не обойтись. Антимосковские настроения стали одной из доминант массового сознания в глубинке. При этом надо понимать, что в национальных республиках недовольство всепожирающим центром нередко оформляется в этнической плоскости. Политизация данного комплекса проблем неизбежна. Впереди новая федерализация и новые 1990-е. Центр будет слабеть, а регионы «брать столько суверенитета, сколько смогут унести». Возглавят этот процесс «путинские технократы» — те, что посмелее; те же, кому смелости не достанет, проиграют первые же выборы лидерам нарождающейся сепаратистской волны.

Другой, не менее острой проблемой России остается разрыв в доходах между богатыми и бедными. Для страны, зацикленной на идеалах социальной справедливости, это потенциальная бомба. По мере ослабления режима число конфликтов между работниками и работодателями будет расти. Новая власть вряд ли сможет тут что-то быстро исправить. В стране нет полноценных профсоюзов и объединений работодателей. Те, что есть, никого кроме своих бюрократических аппаратов не представляют. Решать множащиеся конфликты системно — на общенациональном уровне — поэтому не получится. Придется заниматься каждым из них в отдельности. И это при том, что от местного бюрократического аппарата помощи здесь не дождешься. Инициативу он проявлять не способен, авторитета у него тоже нет.

Надо понимать, что делегитимизация правящего режима не ведет к автоматическому появлению альтернативного источника легитимных решений. Возможно, после ухода Путина им окажется новое демократическое правительство, но много ли правительство способно сделать в одиночку? Даже если оно будет воспринято всеми основными группами населения (что, строго говоря, совершенно не факт), на кого ему опираться? Институты в стране разрушены и заменены симулякрами. Последствия этого институционального вакуума будут чувствоваться еще долго. Без новых 90-х с их хаотично вспыхивающими тут и там конфликтами вряд ли обойдется.

Спасение утопающих в этой ситуации окажется проблемой самих утопающих. Логика: «я работаю и плачу налоги, а об остальном пусть Кремль думает» — будет плохим помощником. И губернаторам, и предпринимателям урегулировать отношения с заинтересованными группами населения предстоит самостоятельно. Большинство из них никогда всерьез этим не занималось, и не факт, что у них это получится.

Последние годы приходящего в упадок авторитаризма — вещь неприятная; первые годы после его падения тоже будут не сахар. Эйфория быстро пройдет, и на поверхность полезет ворох проблем, разбираться с которыми в стране никто не умеет.

Именно это, а не надуманные конституционные поправки, и есть настоящее путинское наследие.

Реальное путинское наследие