Думаю, с чего начать

Я понимаю, из-за своего мнения я подставляюсь под критику других и — что важнее — даже самого себя.

«Муравечество», страница 45

Думаю, с чего начать. 4:23 утра. Эпидемия, абстинентный синдром, беспорядки на улицах. Все как в этих книгах, фильмах. Никак не могу по-настоящему сосредоточиться. Нужно проверить, играла ли еще где-нибудь девочка, которая была дочерью Фила Хоффмана в «Синекдохе, Нью-Йорк». Ей теперь почти 20. Перерыв на IMDB, и можно будет начинать заново.

Все это потом вырежут. Ничего страшного. Удаленные сцены, DVD-версия. Строго говоря, никто и не знает, почему именно я должен писать рецензию на книгу Кауфмана. Я никакой не кауфмановед. Не более, чем кто-либо еще. Разве что самопровозглашенный кауфмановед, если быть точным. К тому же Ратгауз с Кольты разрешил. Я и не знаю его лично, совсем — так, переписываемся немного. Но мысль о том, что кто-то, кого не знаешь, согласился, — с этого мы можем начать.

Да, вы должны знать еще кое-что. Должны, но не обязаны — не хочу навязывать. Просто, когда вы пробежите это глазами, сложно будет делать вид, что вы этого не видели, проигнорировать. Поэтому нужно договориться сразу. А потом — ну, потом пусть все забудется. У таких текстов прожиточный минимум — минуты три.

В первый раз я увидел «Синекдоху, Нью-Йорк» сквозь сон в чужой квартире. У меня тогда был друг, он ужасно студил все комнаты — под утро мы ложились рядом под единственный плед, догрызая брошенные корки от вчерашней пиццы. Сразу уснуть было трудно, поэтому часто он просто ставил компьютер на табуретку у кровати, врубал что-нибудь:

«Надо вгнить в какой-нибудь фильмец» —

и засыпал, обычно через несколько минут. Так было и в этот раз.

Изображение было нечетким, почти без разрешения — как видео во «ВКонтакте», картинка подплывала. Все персонажи бесконечно изменялись, мутировали и растворялись друг в друге. Они не делились на главных и второстепенных, а то, что они делали, — на важное и неважное. Мыли полы, получали грант Мак-Артура, чистили унитазы, лечили зубы. Думаю, для людей нашего поколения в тот год, той весной, в том районе, в том подъезде это было историческим эквивалентом «Восьми с половиной» Феллини.

Мы в то время гордились своими киноснами, рассказывали их всем подряд. У моего друга был номер о том, что все его сны заканчиваются подробными титрами и он не просыпается, пока не досмотрит: от оператора до водителей. Я рассказывал другое: как уснул и увидел, что скачиваю свой сон. Связь во сне была не очень быстрой, змейка ползла медленно и в конце концов зависла, не дотянув до раздачи.

С тех пор я словно усыновил все мысли Чарли Кауфмана, все его идеи. Все. Все три (затекстовый смех). И утешал себя тем, что нас с ними не так много, мы сможем прокормиться — тем более что снимал он немного. Я, собственно, был практически уверен, что после «Синекдохи, Нью-Йорк» он ничего и не сделает, умрет, переродится. Когда вместо него умер Фил Хоффман, я пересмотрел фильм только затем, чтобы убедиться, что он не исчез, что мы все еще живы.

Теперь у Кауфмана есть роман. Книга называется «Antkind», «Муравечество». Что-то большое о муравьях, космических амбициях, о фильме хронометражем в три месяца, чей автор умер, а единственный зритель — очнулся его рецензентом после трехмесячной комы, о президенте Транке, мастурбирующем перед теленовостями. Многоэтажное самоописание главного героя, похожее на лечение чесотки скребком для спины, попытка свести счеты с культурой, заклиная «Сим-сим, откройся» в платоновской пещере. Книга, притворяющаяся воспоминанием о фильме, которая превращается в воспоминание о самом себе.

«Я хочу вам нравиться, но одновременно мне не нравится хотеть вам нравиться — но специально пытаться не нравиться вам — это как-то чересчур самовлюбленно, поэтому…»

Поэтому в книгу встроен предохранитель от рецензий. У любого, кто попытается отрецензировать ее, она тут же лопнет в руках сотней конфетти и самозаводящимся шредером нашинкует мозги вперемешку с текстом так, что даже целый институт изучения преступлений Штази не соберет потом все обратно, отделив одно от другого. Ее монтажная конструкция, ее поэтика напоминают самопоедающегося змея.

Уроборос. Или голландский штурвал?