Беженская баллада

Это не простая жажда кушать, это вообще другой мотив

Господи, в каком он был цугцванге, если не для красного словца,

Ползая в ногах, лобзал Фейхтвангер сапоги кремлевского вдовца!

Беженец из ада, гений лести, ломится облизывать свинью,

Ад себе творя на новом месте, ибо не житье ему в раю.

Прах былого с ног едва отчистив, подползают к ястребу ужом,

Все, что ненавидели в отчизне, силятся лизнуть за рубежом:

Не было такого эмигранта, что под сенью нового флажка

Не явил бы острого таланта к отысканью злейшего божка.

Вор-рецидивист, бежав с этапа, мигом предстает тебе — изволь —

Более католиком, чем папа, большим роялистом, чем король,

И Маклай какой-нибудь Миклухо тут же демонстрирует — привет! —

Больше каннибаловского духа, нежели обычный людоед.

Беженцы, уползши от нациста, местному нацисту отдают

Все свои симпатии речисто, типа в благодарность за приют —

Лишь бы им позволили по праву в нищенских рядах занять места,

Крикнуть «отпустите нам Варавву!» — даром что страдали за Христа.

Беженская дрожь, чутье на худших, милость и бунтарство запретив! —

Это не простая жажда кушать, это вообще другой мотив.

Был же ритуал неистребимый в армии советской, в давний год —

Ссать на фотографию любимой, ежели сержант ее найдет.

Следует добавить, как ни жалко, самое внушительное «но» —

Что расположения сержанта этим не добудешь все равно.

Сколько ни ругай свое святое, впавшее в бессовестный режим,

Дряхлое, тупое, испитое — так-таки останешься чужим.

Ты-то, добросовестный Иуда, дробного стукачества мастак, —

Ты-то эмигрировал откуда, что спешишь выслуживаться так?

Ты-то из какого вылез ада, роговыми жвалами водя,

Что тебе выламываться надо перед этим чучелом вождя?

Как же мы страдали до рожденья, если, унижением горды,

С мерзостною дрожью наслажденья ломимся в мерзейшие ряды,

Путаясь, заискивая, тужась, мучаясь угаром и виной,

Веря, что за это нашу чужесть нам простит захватчик неземной.