Светлана Анохина: «Если в семье кто-то кричит «помогите», то это уже не чужая семья»

11 июня дагестанские полицейские вместе с чеченскими коллегами разгромили кризисную квартиру в Махачкале. Они вытащили из квартиры волонтерок, доставили их и часть скрывавшихся от насилия женщин в полицейский участок, а после увезли одну из них, Халимат Тарамову, в дом отца. Журналистку портала Daptar.ru и одну из волонтерок снимавшего квартиру проекта «Марем», Светлану Анохину тоже задержали и обвинили в сопротивлении полиции. Позже суд оправдал ее.

ТВ2 поговорили со Светланой Анохиной о том, продолжает ли работать проект «Марем», с какими трудностями сталкиваются женщины на Кавказе и хотелось ли ей когда-нибудь бросить правозащитную деятельность.

— Когда в кризисную квартиру стали ломиться силовики, кто был в квартире, кроме Халимат Тарамовой?

— Там были наши активистки, Ираида Смирнова с дочкой, которые приехали на следственные действия. И вот Аня с Лимой. Нас опросили в СК, а потом мы написали заявления. Нами занимается «Комитет против пыток» — Костя Гусев и Магомед Аламов. Они были в Махачкале все время, пока мы не уехали. Жили у меня.

— Ты получаешь угрозы после этой истории?

— Если бы я перестала их получать, я бы подумала, что я умерла. Или я уже не в Дагестане. Как так может быть? Я курю, и не прячусь. Я посылаю всех, кто мне не нравится, и не делаю это завуалировано. Я на эти угрозы не жалуюсь, просто устаю. Иногда думаю, неужели вокруг столько дебилов и отмороженных идиотов, которые ничего не понимают. Почему меня так ненавидят? Облако этой ненависти, оскорблений и проклятий! А потом напишет кто-то свой в личку, вот парень написал: как я могу помочь вам? Чем я могу помочь, кроме как деньгами? И мне сразу тепло и хорошо.

— Вы продолжаете в каком-то формате помогать женщинам?

— К нам недавно поступило обращение. Пишет девушка, говорит, что ее семья угрожает корректирующим изнасилованием. Она слова «корректирующее» еще не знает, она по-другому как-то это сформулировала — исправительное. Мы, правда, пока еще не разобрались — обращение ли это живого человека или фейк. Нам время от времени поступают фейковые сообщения, с помощью которых пробивают, что мы делаем, с кем общаемся. Приходится сильно фильтровать. Мы не собирались заниматься ЛГБТ прицельно, но мы помогаем людям, которые к нам обращаются. Не спрашивая их про политические взгляды, ориентации и так далее. Нам это зачем? Если человек в опасности, ему надо помочь. Надо постучать по голове тем, кто на него наезжает, как-то его защитить.

К сожалению, в реалиях Дагестана это сделать сложновато. Учитывая историю с разгромом квартиры в Махачкале. Эта история по нам сильно ударила. По всем. Это очень напоминало то самое пресловутое изнасилование. Когда в квартиру, где прячутся женщины, причем среди них несовершеннолетняя девочка, к которой лез отец, ломятся вдруг мужчины. Это была иллюстрация того, что происходит с защитой прав женщин.

Но бывают и удачные случаи. Я была два раза в суде, шла как представитель потерпевшей, нужно было, чтобы кто-то рядом сидел, чтобы дать платок или воды. Или просто поддержать. Я шла на суд добровольно. И это очень тяжело. Это мужское царство, потому что даже в формулировках адвокатов противоположной стороны и судей звучит так: раз ты женщина, ты уже порочная. Если ты женщина, значит, ты сама хотела. Вся эта риторика отвратительна.

Почему я вдруг заговорила об изнасилованиях? Знаете, что такое адаты? Мы живем на Кавказе в правовом треугольнике. Есть законы государства, есть законы шариата, и есть адаты, которые в разных селах трактуются по-разному. Практически во всех адатах, которые касаются женщин, есть одна вещь. Если женщину вдруг изнасиловали, и это случилось за пределами села, и если она сразу не выбежала на середину села и не заголосила «ой, ой, на меня напали», то доказать, что это было нападение, а не по доброму согласию, очень трудно.

То есть, представляете, с ней случилось такое, что в ее традиционном мире считается бедой и концом жизни, а она должна не стремглав бежать домой и кричать в подушку от ужаса, а должна заявлять об этом сразу. Если она переступила границу села, и сразу не заявила о совершенном насилии, то позже ее слова не будут приниматься на веру. Наши прекрасные предки знали, как можно взять женщин в оборот, чтобы они не вякали.

Нельзя сказать, что в шариате женщина бесправна, там есть законы, ее защищающие, но как ими воспользоваться? Это так же, как у нас, в светском государстве, законы в принципе есть, но как ими воспользоваться? Особенно, если ты не в ресурсе. А женщина всегда не в ресурсе. Потому что на Кавказе, если есть спор между мужем и женой, между братом и сестрой, то на стороне мужчины всегда большее количество людей, включая женщин, а на стороне женщины практически никого нет. Мы с этим сталкиваемся все время, когда речь идет об отъеме детей у матери при разводе. Или после смерти мужа. Есть известное дело Лианы Сосуркаевой. У нее умер муж, она осталась с детьми. Муж оставил детям дом, какое-то имущество и это все было немедленно отжато братом покойного мужа. Когда женщина попыталась бороться, у нее отобрали детей. Хотела, на тебе. Ты говорила, что это имущество детей, теперь твои дети у нас. И это повсеместно. Если вы заглянете на страницу ХЕДА МЕДИА, то увидите видео, которое недавно снималось в Ингушетии. Муж забрал у бывшей жены детей, хотя по суду она выиграла опеку, и она приходит во двор к детям, а те ее отталкивают. А она закрытая, в никабе. И ее дети, мальчики, выталкивают ее, говорят, что она ведет неправильный образ жизни. Понятно, что это недетские слова, и недетские жесты. И победить такую тенденцию пока не может никто.

— Что должно поменяться в обществе? Кто и что должен менять, чтобы так не поступали с женщинами?

— Я не теоретик, я практик. Я меняю тем, что откликаюсь на любой запрос, иду и помогаю, как могу. Мы пытаемся нашу маленькую инициативу, которая умудрилась помочь огромному количеству женщин на том уровне, где мы могли, сделать общей. Мы считаем, что везде должны быть такие группки, и мы должны между собой взаимодействовать. Потому что никто не защитит женщин, кроме самих женщин. Мужчины нам помогают, но, во-первых, далеко не все, во-вторых, в определенных рамках помогают. Там, где семейный конфликт, то говорят: как это, лезть в чужую семью? И тут я начинаю кричать, потому что, если из семьи кто-то кричит: помогите, то это уже не чужая семья, а место, где человека уничтожают. Это уже поле боя, и туда не только можно, а должно лезть. Тут же с воплями, криками, с женской истерикой, лезть туда и вытаскивать человека. Другого хода и стратегии нет.

— Кстати, тот факт, что Халимат сделали аутинг, ее спасло или наоборот, сделало хуже?

— Мне уже задавали этот вопрос журналисты. Мне известно, почему преследование Халимат было таким сильным. По моей информации, папа Халимат — очень влиятельный человек. И я стараюсь не поднимать тему ориентации. Мне не важно, по какой причине человек бежит. Если он не дал четкого, внятного распоряжения говорить, что вот так и так. И если он не собирается подавать в суд, когда просто необходимо озвучить причину насилия над ним, то я, конечно, не буду говорить. Это усложнит его ситуацию, это оттолкнет сочувствующих людей традиционных взглядов.

У нас все уже знают, что такое ЛГБТ, уже выучили. Как только звучит это слово, то оно всех триггерит. И они уже не слушают. Я считаю, что даже в журналистском деле это не всегда правильно.

— Как ты думаешь, почему так произошло в обсуждении истории с Халимат, что даже люди, которые выступают против режима Кадырова, поддержали действия силовиков?

— Против нас все. Прокадыровцы, антикадыровцы. Мы стоим и озираемся, потому что на нас валится всё. И открыто встать за нас, мало кто может себе позволить. Потому что речь идет о женщинах. Люди, которые врывались к нам в квартиру, задавали какие-то странные вопросы. А потом их задавали в Следственном комитете, мы же подали заявление, мы не собираемся это оставлять просто так, наш следак задавал волшебные вопросы. А чего это вы там одни женщины живете? Лесбиянки? Ну, хорошо, говорю, а если бы это были мужчины, вы бы задали им такие вопросы? Вот тут же получили бы в торец. За саму постановку вопроса.

В Ингушетии такое положение: женщина жить одна не может. Ей просто не сдадут квартиру. Если она замужняя, то она должна жить с мужем. Если она вдова или разведенная, то она должна жить либо со своими родителями или родственниками, либо с родственниками мужа.

Дагестан – прекрасная часть Кавказа, в которой можно снять квартиру женщине. У нас все полегче, потому что на маленькой территории — огромное количество разных людей. Чечня и Ингушетия – гомогенные республики, которые вытесняют всех инородцев, они им мешают. Пусть и неявно, но все равно вытесняют. А в Дагестане нас много, и мы постоянно воюем между собой. Объединяемся в разные коллаборации и постоянно против кого-то воюем. Иногда объединяемся все, когда наезжают на сам Дагестан. Но разные люди определяют, что есть Дагестан, и что есть наезд. И у нас, конечно же, свободнее. В Дагестане есть разные клубы для своих. И там можно понять, что город живет по-разному.

— Какой-то вариант решения проблемы для таких женщин, у которых нет ни денег, ни дома, ни образования, есть? Есть место, куда бы они могли уйти?

— Смотря где они живут. Такой большой программы поддержки или частной инициативы, нет нигде. Даже в более благополучных регионах, нежели Дагестан. А если она живет в селе, где устои жизни размеренные, и нет условий для самореализации. Она должна быть женой и матерью. В первую очередь. Просто родители не принимают обратно. У нас был случай, когда девушке подобрали случайно жениха, и оказалось, что он солевой наркоман. Она рассказывала, что он ее бьет. Что он получает удовольствие, когда на нее мочится. И она обращалась в нашу группу с просьбой о помощи. Родители не принимают, говорят: вышла замуж, там и умри. У нас этим занималась одна девушка, Марьям. Она сначала звонила маме этой девушки. Мама сказала: нет. У нас в роду никто не разводился. Потом она позвонила папе, папа сказал, что он такого не допустит, и что такое его отец не поймет. И Марьям позвонила дедушке. Дедушка сначала ее послал. Но потом позвонил и поинтересовался, что там все-таки происходит. И как я поняла, Марьям додумалась сказать, что муж вашу внучку не убьет. Но он ее искалечит, и вы получите на руки калеку. Тогда у них в голове что-то сработало. И они позволили ей развестись и вернуться домой.

Автор: Ася Джабраилова

— Но ведь мужчины, которые бьют своих жен и мочатся на них, есть и в других регионах России. Такое поведение не вшито же именно в дагестанского мужчину?

— В дагестанского мужчину вшито одно: я главный. Семья в моем распоряжении. По шафиитскому мазхабу, а в Дагестане именно шафиитский мазхаб ислама, в первый раз отец выдает дочку замуж сам. По своему решению. Он может быть хорошим отцом и прислушаться к ней, а может и не прислушаться. Отец – это не качество. Родился у него ребенок, и он может быть совершенно разным. И дочку он может выдать сам.

Разводов в Дагестане, на счастье, много. Наши воспринимают это как беду, а я воспринимаю как благо. Если невозможно жить вместе. Тогда надо бежать. Но в селах немного по-другому все обстоит. И в городах не во всех семьях можно развестись. У нас много обращений. У меня профдеформация, потому что мы работаем с этими темами, и я теперь постоянно в них. Есть и свободные женщины, несмотря на то, что дагестанки, они могут быть покрытыми, и не покрытыми. Но общее давление есть. И ислам, и адаты ставят мужчину во главу. По исламу свидетельство двух женщин в суде равняется свидетельству одного мужчины. Но нам иногда мужчины помогают.

Я много рассказывала об Идрисе Юсупове, который помогал нам разобраться с женщиной, недавно принявшей ислам. Она познакомилась по телефону с человеком, приехала сюда, зажила, типа счастливо, а муж ее колотил. Она убежала, но уйти не могла. Хотела развод по исламу. И каждый раз, когда она обращалась к имаму, ей говорили: ты нарушила правила, ты не можешь уйти из дома без разрешения мужа. Ты почему ушла? И она терялась. Мы составили список того, что с ней происходило за год замужества. И с этим списком Идрис, потому что я не могла, на меня имам бы топал ногами, пошел к имаму. И имам сказал, тут четыре страницы, мне бы хватило и одной. Когда та женщина говорила с имамом, она не могла донести свою мысль. Она горячилась, она уже не верила, что ее дело может разрешиться честно и справедливо. А имам раздражался. Пришла баба тут, развод ей. Вы спросите мужчин: развод - это хорошо или плохо? И вы услышите. Мы слышали в райотделе, после истории с Халимат, нам левые люди, не те, которые нас хватали, сказали: а чего она бежала? Вот муж бил, а она хотела развестись. А родители не позволяли. И человек ясными глазами на тебя смотрит и говорит: так правильно, если каждая будет разводиться, если ей один раз дали чапалах (пощечина – прим.ред.).

Через нашу квартиру прошли десять женщин и пять детей. Это те, кому мы помогали. Сейчас Идрис занимается еще одним делом по нашей просьбе. Это вопрос махра – это свадебный подарок, который дарят невесте, когда она выходит замуж. Это ее такая подушка безопасности. Невеста может запросить махр большой или маленький. В какой-то период молодые девушки стали приходить в ислам и отвечая на вопрос, какого размера махр ты хочешь, говорили: мне достаточно финиковой косточки. Их так и называли «финиковые жены». Потому что когда речь заходила о разводе, оказывалось, что она ничего не имеет. И ни с чем остается.

Конечно, еще есть вопрос алиментов, который актуален для всей России. Не только у нас. Вот Нина Церетилова подала на алименты, и муж быстренько похитил у нее детей. Хотя у него уже две жены есть, одновременно. Мы отбили старшего мальчика, а двое остались с ним. И где они, непонятно. И это очень частое явление. В Дагестане поменьше, но для Ингушетии и Чечни это очень характерная вещь. Считается, что ребенок – это имущество отца, его собственность, его кровь. Женщина пришла в семью без ребенка, и уходит без него.

Я могу говорить как о боевых качествах наших женщин, так и о том, как дела обстоят в реальности. Говорить о свободе и защищенности женщин, в целом и по России, мы не можем. А на Кавказе тем более. Тут все на стороне мужчин.

— В постсоветское время, что было с положением женщин в Дагестане? Было ли возможно обрезание женщин, выдача замуж по решению родителей и так далее. Или все это стало возможным после развала СССР?

— Я советскую власть сильно не люблю. Но надо признать, что она в своей борьбе за коммунистические идеалы сделала хорошую вещь: резко боролась с так называемыми пережитками прошлого. К которым относилось и подавление женщин. Хотя сама советская власть была мужской, но, тем не менее, убийств чести было меньше. Потому что за это жестко наказывали. Сейчас, на волне 90-х, когда пошла реисламизация, когда люди стали искать свою почву, и нашли ее не в тех традициях и адатах, которые были, а в заново придуманных. То, что было, оно вписывалось и гармонично взаимодействовало, потом вырвали отдельные положения и оставили. И тогда убийства чести возобновились, и их стало больше. Во-первых, потому что никто не сдерживает, во-вторых, за них дают меньше. Делают скидку на наш менталитет. Не смог пережить позор.

У нас была статья на Даптаре, где мы попытались проанализировать, какие сроки дают за насилие над женщинами. За убийства, за побои. Оказалось, что всегда это делается с оглядкой на местные традиции. За мужчинами больше ресурсов. Вот смотрите, как это происходит? Где могут собираться женщины? Если они городские, то в кафе, в годеканах (специальная площадь, на которой собирается взрослое мужское население для проведения досуга и обсуждения насущных проблем - прим.ред.), в спортзале. А если сельские, то практически нигде. Мужчины собираются в спортзале, в мечети. И у них сплоченность больше.

Для меня очень показательная история Шемы Тимаговой из Чечни. Она прожила с мужем около 30 лет, после чего развелись, потому что он взял другую жену. А дом остался прежним. Дом, который они строили семьей. И они его поделили пополам. Но бывшему мужу показалось мало, еще старая жена рядом его раздражала. И он пару раз на нее нападал, даже избил лопатой. А второй раз приложил по голове топором. Да так, что чуть ли не разрубил ей голову. И вот в этом селе идет суд. И на каждое заседание после намаза из мечети приходили мужчины и его поддерживали. Все закончилось тем, что его отпустили прямо из зала суда. Шема с детьми после окончания суда была вынуждена бежать. Из собственного дома, из села. И снимать квартиру в городе. Потому что ее выжили. Ее позорили. Как это так, подала в суд на отца своих детей. Вот вам прекрасная иллюстрация того, чья власть.

Понимаете, мужчины в Дагестане консолидированы. У них есть для этого специальные места. Те же самые годеканы. У женщин таких мест нет. Раньше женские вечеринки проходили, но это другое. Женщины собирались у кого-то одного, перебирали горох или еще что-то, попутно пели, танцевали. Обменивались какими-то байками. Но это немного не то. В Дагестане до сих пор, если едешь куда-то в горы, и если у обочины отдыхают женщины, то очень часто они встают, увидев машину. Потому что, если машина, то значит, за рулем мужчина. А раз мужчина, то надо встать.

— Хотелось ли тебе все бросить и уйти на покой?

— Это пафосно звучит, но мне пишут люди. Пишет девочка, к которой лезет брат. Пишет другая, что отец изорвал все ее рисунки и хотел побрить ее налысо, потому что она покрасила волосы. Пишет из какого-то дальнего села барышня, которая говорит, что не может больше. Говорит, что хочет уйти. Спрашиваем, в чем дело? Бьют? Нет, говорит, не бьют. Просто она чувствует, что задыхается. Забрали из школы рано, она работала по дому. Выдали замуж, теперь она работает по дому у мужа. Он ее не чувствует совсем, даже специально не обижает. Он просто ее не воспринимает. И она в какой-то момент почувствовала, что это неправильно, и что она задыхается. И мы долго обсуждали, как и что. И она говорит, что хочет бежать с подружкой. Я ей пишу: кто в такие дела берет подружку? Значит, отвечает, останусь тут. Буду, как все. Мама у нее живет, ребра поломаны. Тетя живет, ей муж выбил челюсть. Меня, мол, даже не бьют, вполне можно жить. И в этом такая тоска… Такие штуки страшнее всего. Как будто человек в зыбучие пески погружается и перестал сопротивляться.

Бросить – это значит, перестать быть. Это значит, не писать, не светиться в соцсетях. Не выходить на акции и ничего не делать. Сесть в домике? И сколько я тут просижу? Драка – это мое естественное существование. Это такой режим, без которого я бы долго не протянула. Потому что мне бы показалось, что я умерла.