Соня и Левиафан
Архангельской активистке заблокировали счета, включив в список экстремистов. Ее дочь-подросток лишилась пенсии по инвалидности
«Зачисление пенсии. Баланс: 0 р.» — таких сообщений в Олином телефоне несколько. С тех пор как Росфинмониторинг внес ее в список террористов и экстремистов, получать пенсию по инвалидности, назначенную ее дочери-подростку, стало невозможно, как и пособие по уходу за ней. Счета Ольги Школиной заблокированы — притом, что виновной она не признана, но, как известно, чтобы попасть в список РФН, это необязательно. В апреле архангелогородке предъявили обвинение по двум статьям: участие в экстремистском сообществе и участие в деятельности некоммерческой организации, посягающей на личность и права граждан.
Большое дело против сторонников Навального продолжает раскручиваться, все больше и больше россиян попадает в его воронку.
Такие большие дела — хлебные для исполнителей: новый фигурант — новая «палка», тем паче по таким экзотическим статьям с раскрываемостью в регионах обычно дефицит.
А тут — знай себе греби частым гребнем. Благо фабулу дела сотворили до тебя, минимум хлопот. Подал карточку на раскрытие, сделал показатели, получил квартальную премию. А Соня не получит 20 тысяч, отмеренных государством на ее летний отдых. Под угрозой и положенные ей операции. Соня — уж точно не экстремист, ее в черные списки не вносили и не приговаривали ни к нищете, ни к отказу от лечения. Но бьет по ней.
«Соня — моя жизнь, — говорит Оля. — Когда она родилась, мне врачи многое говорили: «Ходить не будет, говорить не будет, патология глаз ведет к слепоте». Ставили ДЦП, а первую инвалидность дали из-за тяжелой астмы. Я полностью ушла в борьбу за ее здоровье. Вернее, мы с Соней вместе боролись. Дал ей бог характер, с самого рождения она стойко переносила миллион процедур и манипуляций. Мы добились многих результатов. И дышит без лекарств, и видит, и танцует, и поет, и говорит на английском. Но бросать, конечно, нельзя. Предстоит еще немало, включая операции. Сейчас мы с ней проходим различные курсы лечения, по 8-10 в год, продолжаем обследоваться, так как до сих пор медицина не ответила на вопрос, откуда взялись множественные патологии и что делать с еще нерешенными проблемами. Сейчас ждем результатов обследования московского генетического центра. Об этом я могу долго рассказывать. Конечно, то, что я получала от государства — пенсия по инвалидности на Соню и мое пособие по уходу за ней, — полностью уходило на соответствующие цели: приемы врачей, платные курсы лечения, лекарственные препараты, которые она принимает постоянно».
После включения в список Росфинмониторинга блокируются все ваши счета, вы не имеете права оформить нотариальную доверенность или вступить в наследство. Тратить можно 10 тысяч рублей в месяц на себя и столько же — на неработающего члена семьи, но, чтоб получить эти деньги, нужно пройти долгую бюрократическую процедуру и получить одобрение все того же РФН. Школина ходила в банк уже 4 раза, но получить пока ничего не смогла. Никаких накоплений в семье нет, к тому, что в черный список она попадет так быстро, Ольга была не готова:
«Я ожидала включения меня в список в конце июня, так как 23 мая следователь мне сообщил, что во второй половине июня будет предъявлять мне окончательное обвинение и после этого должен будет отправить данные в РФМ. Я занялась тем, что давно собиралась сделать, — оформлением дарения собственности детям. Также я собиралась продать свой инвестиционный пай, чтобы не остаться без денег. На это требовалось время. Но включили меня раньше, о чем я узнала, открыв телеграмм и увидев много сообщений, в которых мне пересылали заметки с этой новостью. Через полчаса стали приходить сообщения о блокировке карт. Потребовалось некоторое время, чтобы привести мысли в порядок, справиться с паникой. Так как живем мы «копейка в копейку», откладывать не получалось».
Все началось со стука в дверь. 23 марта в 6 утра к Школиным пришли с обыском. На вопрос: «Кто?» ответили: «Пожар».
Дверной глазок чем-то закрыли снаружи. Оля сразу все поняла. Зашла в спальню одеться — начали ломать дверь. Одинокую мать ребенка-инвалида собирались «брать» как настоящего террориста. Но Школина сама открыла дверь — чтоб не сломали. Потом, уже на допросе в СК, куда ее отвезли после обыска, спросила: зачем так сложно, ну какой пожар, сказали бы честно, что полиция с обыском. Ей ответили: в деревянных домах часто пожары. Правда, дом у Оли не деревянный…
«Когда ломятся в 6 утра, самая большая проблема — сообразить, что вообще происходит. Все рекомендации, которые я читала и слышала, — как будто их и не было. Я даже не сообразила потребовать время на поиск адвоката. Мне предъявили постановление суда об обыске, показали двух понятых, — было впечатление, что они свои, мальчики по вызову. Снимали на видео. В пол нас никто не укладывал, просто после предъявления постановления методично начали обыскивать комнату за комнатой. Я не препятствовала. Посмотрели каждый ящик, в том числе в детских комнатах (старшая дочь учится в другом городе, ее комната пустует). Изъяли мой телефон и все старые телефоны, которые нашли в квартире, 5 штук, мой компьютер. У Сони только посмотрели компьютер, планшет и телефон, и, не найдя там ничего для них интересного, вернули. Я даже испытала благодарность, потому что купить новые мне было бы не по силам, а она учится в онлайн-школе. По дороге в СК на допрос они по моей просьбе даже »поработали такси«, и завезли Соню к моей сестре».
Я читаю ответы Оли на мои вопросы (она попросила так, а не голосом, чтобы спокойней и вдумчивей) и не могу отделаться от навязчивой ассоциации с рассказами детей ГУЛАГа, которым попадались любезные чекисты — они при аресте матерей детей обещали завезти родственникам. И о том, что тогда, сотню лет назад, если в дверь стучали рано утром, все тоже сразу все понимали. И собирали тюремный узелок.
Олю отпустили, только таскали на допросы еще несколько дней. Обыск сильно ударил по Соне. Пришлось возить к хорошему психиатру, прописали антидепрессанты, занятия с психологом. Это, правда, тоже все платно, и теперь, с заблокированными счетами, непонятно, как за это платить. Сейчас Школины выживают благодаря помощи неравнодушных людей. Оля плачет, читая их сообщения.
«У Сони бывают суицидальные мысли, поставили средний уровень опасности, — рассказывает Школина.
— В центре помощи психолог сказала, что это носит массовый характер, каждый год несколько детей в Архангельске лишают себя жизни.
По количеству детских суицидов Россия на первом месте в мире. Хорошо, что Соня мне все рассказывает, это позволяет правильно действовать, хотя из-за своей неграмотности я не сразу осознала серьезность ее состояния. Что касается моего уголовного преследования, конечно, берегу дочку, не выражаю свою тревогу за свое и ее будущее, стараюсь вести себя оптимистично».
Вопроса «Почему я?» у Оли нет. Обыски по делу ФБК, который в России признали экстремистской организацией, прошли как у бывших координаторов архангельского штаба, так и у людей, которых совсем отдаленно можно к нему отнести. Силовики копнули глубоко: местному штабу Ольга помогала 5 лет назад, во время президентской кампании Навального. Правда, еще участвовала в записи видео перед возвращением оппозиционера из Германии. Школина — человек, которых называют «активный гражданин». На видео она высказывалась об отсутствии достойной медицины из-за коррупции, о том, как люди живут в аварийном жилье, — поэтому допросу не особенно удивилась. Удивилась его исходу: «Обычно людей допрашивали и отпускали со статусом свидетеля. Было не удивление, а досада, что делают все не по-человечески, пугают ребенка. А удивление испытала, когда меня перевели в статус обвиняемой. Никакой логики в этом не вижу, а чувствую себя человеком, который попал в репрессивную машину государства, единственная тупая задача которой — перемолоть жизнь человека. Быть активным гражданином сейчас не то, чтобы опасно, а невозможно. Опасность — это вероятность наступления неблагоприятных последствий, но здесь речь идет о гарантированных репрессиях при любой попытке выразить несогласие с госполитикой по самым важным вопросам».
Блокировкой счетов и уголовными статьями система не ограничилась. Школина оказалась одной из 10 человек, с которых региональное УМВД намерено взыскать суммарно более 3 млн — за работу полицейских на митингах. Конкретно со Школиной требуют 233 тысячи. На митингах, о которых идет речь в иске, Ольги не было.