«В диктатуре никто не в безопасности». Активистка Дарья Апахончич* – об антивоенном сопротивлении и языке войны
Дарья Апахончич — учительница русского языка, художница и активистка. Была одной из первых, кого признали в России «иностранным агентом». Полтора года назад Дарья уехала из России, но продолжала соблюдать законодательство и маркировать сообщения в соцсетях как «иноагент» — пока не началась война. Теперь в качестве отчетов в Минюст Дарья отправляет красочные антивоенные послания. Последний по времени отчет мы использовали для иллюстрации этого интервью.
— Вы преподавали русский мигрантам. Как появился интерес к этой теме, что это был за опыт?
— Я много лет работала в государственных и частных школах, в детском саду. И так случилось, что бывшая одногруппница начала преподавать русский как иностранный и позвала меня на открытую вакансию. Это очень важный опыт, мне кажется, для любого филолога: поработать с иностранцами, посмотреть на язык с другой точки зрения, переосмыслить его. В моей первой же группе были студенты из Сирии, Афганистана, Йемена. Это были не просто люди с опытом миграции, а те, кто сбежал из стран, где шла война.
Я поняла, что эти люди мне небезразличны, и мне хочется как-то им помогать. Потом я начала работать в «Красном кресте», также преподавать русский язык беженцам, мигрантам. В основном, это была женская группа, потому что занятия шли днем, мамы из Сирии, Йемена, Афганистана отводили детей в садик и приходили учить русский. Этот проект существовал на средства из Фонда президентских грантов, и когда он закончился, я поняла, что сейчас эти женщины вернутся домой — и всё, на этом закончится их изучение русского языка.
Я подумала: «Ну а что нам мешает? Будем сами, без "Красного креста"». Я договорилась с «Открытым пространством» в Петербурге, позвала волонтеров. Зарплат у нас не было, бюджета тоже, на несколько частных пожертвований я купила учебники.
Для меня это важно с точки зрения какой-то солидарности, социальной справедливости. И потом, это очень приятная работа. Когда ты работаешь в российской школе, иногда чувствуешь сопротивление: детям не нравится, что их насильно кормят орфографией. А здесь ты оказываешься в месте, где все вообще в восторге от того, что могут с тобой изучать русский язык. Это очень благодарная аудитория.
— «Красный крест» отказался с вами работать после «Вульва-балета» (акция, которую Дарья Апахончич вместе с другими активистками провела в поддержку Юлии Цветковой — девушки танцевали с картонными вульвами — Republic). С какими еще негативными последствиями приходилось сталкиваться?
— Было много разного. Я в активизме давно. Мне 37, а первый раз я стала наблюдателем на выборах, когда мне было 18. Это много. Это время, за которое можно выгореть. Я, например, в какой-то момент поняла, что больше не могу быть наблюдателем на выборах. Просто очень тяжело психологически, когда ты видишь, как год за годом деградирует сфера, в которой ты так много сил оставляешь. Перешла туда, где меньше выгораешь, потому что есть хотя бы какое-то ощущение результата. Да, меня увольняли, меня выгоняли из квартир, некоторые родственники, когда я стала иностранным агентом, перестали со мной общаться. Но ничего, это их выбор, все взрослые люди.
Instagram* Дарьи Апахончич (* — Meta — соцсеть, признанная экстремистской и запрещённая на территории РФ)
— Недавно оправдали Юлию Цветкову, которую вы поддерживали. О чем говорит активистам это решение суда — и в целом дело Цветковой?
— Я очень рада, что ее оправдали, но у меня есть очень большое недоверие к государству. Давайте не забывать, что Юлия активист, она находится в статусе иностранного агента, так же, как и я. А это ужасное токсичное ярмо, с которым невозможно нормально работать, жить, выступать — поэтому ничего не закончено. И не будет закончено, пока не снимут этот статус, пока не будут судить всех этих следователей, полицейских, экспертов, которые испортили ей три с половиной года жизни, которые ее обыскивали и выкладывали в Сеть, что видели на обыске. И потом, как вернуть человеку три года жизни?
В целом же дело Цветковой — о жутком страхе перед феминистским активизмом, перед солидарностью, перед новыми формами протеста, вообще перед женщинами. Ее дело — это чистой воды мизогиния. Как эти сумасшедшие женщины смеют вообще заявлять о своей отвратительной природе? А что же дальше? А дальше перестанут нас слушаться! Для меня это дело было и остается одним из принципиальных вопросов. Потому что пока у нас вот это происходит, никакой свободы, никакой безопасности не будет и в других сферах.
— Как вы думаете, можно сейчас сказать о том, что все-таки внимание властей переключилось на антивоенных активистов, а на остальных немного махнули рукой? Вот сейчас идет дело Саши Скочиленко…
— Да, понятно, что сейчас война, и антивоенного активизма больше. Люди уезжают: у кого-то административки, у кого-то прямое давление, кому-то просто не хочется дожидаться момента, когда начнется политическое преследование. И те, кто остаются, оказываются в большей уязвимости. Потому что когда было 10 тысяч активисток, то шанс, что тебя схватят, меньше, чем когда осталась тысяча. Но мне сложно сказать, больше или меньше преследуют активистов других направлений. Я не знаю, чего хочет власть. Честно, не очень хочу об этом думать. Это, знаете, как с домашним насилием, когда пытаешься понять логику насильника.
Делом Саши я, конечно, шокирована. И условиями содержания, и невозможностью организовать нормальное питание, и самим формальным поводом. Замена ценников в магазине как дискредитация армии — конечно, это просто чудовищно. Она совершенно точно ни одного дня не должна была провести в СИЗО. Такого не должно было быть никогда. Ну, поменяла ценники [Скочиленко оставляла на ценниках антивоенные послания — Republic]. Административный штраф — и человек живет дальше. А вообще, по-хорошему, и войны этой не должно было быть. И никакие способы противодействия войне, мирные особенно, не должны быть наказуемы политически. Но Россия движется от авторитаризма к диктатуре. Просто все настолько коррумпировано, что даже диктатуру быстро построить не получается. Зато есть грязные и отвратительные гибридные методы: посадили не тысячу человек, а сто, а кого-то не посадили, но дали огромные штрафы. Это как бомбу кинуть в толпу: десять человек пострадают, двое умрут, но бояться будут все. Это терроризм.
Instagram* Дарьи Апахончич (* — Meta — соцсеть, признанная экстремистской и запрещённая на территории РФ)
— У вас есть ощущение, что антивоенное сопротивление имеет женское лицо?
— Оно всегда так и было. Женщины лучше всех понимают, что война — это дурацкая и ненужная вещь, потому что знают, что такое родить ребенка, воспитать, заботиться о нем.
Сейчас в антивоенном движении много замечательных талантливых женщин, но очень сильно не хватает матерей — тех самых, у которых сыновья сейчас или проходят службу, или умерли, или могут попасть в армию. И пока не произойдет вот это объединение, к сожалению, еще рано говорить о сильных изменениях в обществе.
Я знаю, что феминистки — это та сила, которая всегда выступала против войны, и не сомневаюсь в них. Но я не понимаю, где эти женщины, чьи сыновья на войне или не вернутся с войны. Где они? Почему они молчат?
— Но почему только феминисткам удалось создать что-то работающее?
Подпишитесь, чтобы прочитать целиком
Оформите подписку Redefine.Media, чтобы читать Republic
Подписаться [Можно оплатить российской или иностранной картой. Подписка продлевается автоматически. Вы сможете отписаться в любой момент.]